наткнешься на источник вечной молодости. Когда боишься бедности, можно
мечтать найти клад; на каждую боязнь находится бодрящая душу обратная
надежда. Не то, если влюблен, а любимая где-то. Разлука для любви как ветер
для пламени: слабое загасит, сильное воспалит.
любимую, тот не любит, или любит легковесно. Памятны случаи любовников,
которые, опасаясь, что любовь их догорает, подпитывали ее, ища любой ценою
причины ревновать.
возлюбленную целомудренную и верную) не может и не хочет воображать ее
иначе, чем заслуживающую ревности, и значит, виноватую в предательстве,
возжигая таким образом в наличествующем страдании радость отсутствующей
любви. В частности, из-за того, что воображать себя в обладании далекой
любимой - если ясно, что обладания быть не может - это бессилие, и не
обогащаются такою живостью мысли о ней, о ее теплоте, о ее алении, о ее
запахе, как обогащаются когда воображаешь ее в обладании Другого. В то время
как твое собственное отсутствие бесспорно, присутствие врага небесспорно, и
если ты в этом не уверен, то по крайней мере не безусловно разубежден.
Любовные отношения, в том виде в котором воображает их ревнивый, являются
единственным способом, позволяющим воспроизвести с известной долей
правдоподобия связь ее с Другим, каковая связь если не несомненна, то по
крайней мере возможна, в то время как связь с нею самого ревнивца невозможна
совершенно.
того, что его устрашило, более того, он не может наслаждаться иначе как
преувеличивая беду и сокрушаясь из-за преувеличенного великолепия того, что
ему не дано. Радости любви - это бедствия, которые заставляют себя желать. В
них сочетаются сладость с мучением; любовь - это добровольное заболевание,
адов парадиз и небесный ад, в общем, сочетание мечтанных противоположностей,
болезный смех и хрупкий диамант.
бесконечности миров, на тему, многократно обсужденную в предшествовавшие
дни, Роберт выработал идею. Идею с большой буквы, великое анаморфное
проявление Гения.
разумеется, не он, поскольку повесть разворачивалась бы не в пределах мира
cero, a в Романической Державе, и события в повести текли бы параллельно
событиям мира, где был Роберт, и две череды событий не могли бы никоим
образом сопрягаться, пересекаться.
мире, существовавшем только у него в голове, он оккупировал в этом мире
хозяйское место и мог следить, чтобы происшествия не превысили его сил
терпеть. С другой стороны, в качестве читателя романа, чей он был автор, он
получал возможность участвовать в драмах героев: разве не случается с
читателями обыкновенных книг влюбляться в Тисбу, без всякой ревности, и
использовать Пирама как наместника, или томиться по Астрее, вселяясь в
Селадона?
внутри романа то, что не наше, все равно наше, а что в реальном мире было
нашим и было отнято у нас, в Стране Романов не существует, - даже если то,
что там существует, походит на то, что существовало на самом деле и не было
нашим или было нами утрачено.
роман о Ферранте и о его любви к Лилее, и только создавши романтический мир,
он избавился бы от терзаний, причиняемых ревностью, бытующей в мире
реальном.
как я влип в ловушку, расставленную Мазарини, мне следует восстановить
Истории всех этих событий, узнавши их мотивы и секретные пружины. Но есть ли
что недостовернее в мире, нежели История, повествуемая в книгах, где два
автора описывают одно сраженье, но столь несоразмерны несоответствия двух
рассказов, что кажется, будто речь ведется о двух битвах, не об одной? И
есть ли что достовернее, нежели Сюжет Романа, в развязке которого любая
Загадка получает свое Объяснение, подчиненное закону правдоподобия? Роман
рассказывает то, что, допустим, и не бывало на самом деле, но что прекрасно
могло бы быть. Объясни я мои несчастия в форме романа, и мне гарантируется
возможность хоть как-то распутать создавшийся наворот и, следовательно, я не
буду больше добычею кошмара. Эта идея коварно противоречила предшествовавшей
идее, поскольку в подобном случае романный сюжет был призван заслонить собою
Историю реальной жизни.
женщине; раз так, единственно Роман, и никак, разумеется, не История,
посвящается проблемам любви, и только Роман, никак не История, занят
объяснением того, что думают и ощущают дочери Евы, которые с эпохи земного
рая и до адовых придворных штатов настоящего времени столь весомо повлияли
на дела нашего человеческого рода.
все вместе. Действительно, существует разница между тем, кто пишет роман, и
кто страдает от ревности. Ревнивый наслаждается, воображая то, что он бы не
хотел, чтобы происходило, но в то же время отказывается верить, что это
произошло; а автор романа прибегает к любому изощрению, лишь бы читатель не
только наслаждался, воображая то, что не происходило, но и в какой-то миг
забыл бы, что занят чтением, и поверил, что это действительно произошло. Уже
и без того причина сильнейших мучений для ревнивого читать роман, написанный
другим; что бы там ни было сказано, ревнивый принимает на собственный счет.
Куда уж говорить о том ревнивце, который собственную историю делает вид,
будто выдумывает. Не говорят ли о ревнивых, что они облекают плотью
призраки? Вот, сколь бы призрачными ни были создания в романах, поскольку
роман есть кровный брат истории, эти призраки кажутся ревнивому чересчур
плотскими, а тем более если они являются призраками не другого, а самого
его.
должен был это знать. Как медицина учит, в частности, ядам, как метафизика
неуместными мудрствованиями подрывает догмы религий, как этика понуждает к
щедротам (что не для всех полезно), астрология попустительствует суеверию,
оптика строит обманы, музыка воспламеняет страсти, землемерие поощряет
неправосудный захват, математика питает скупость - так и Искусство Романов,
предостерегая нас о том, что будут предложены вымыслы, открывает дверь
Дворца Абсурдностей, и стоит необдуманно перешагнуть порог этой двери, как
дверь захлопывается за плечами у нас.
достоверно известно, что шаг был Робертом совершен.
авантюристу и сочинителю Ферранте Паллавичино (1616-1644), биография
которого, наряду с многими другими источниками, легла в основу линии
Ферранта в романе Эко. Некоторые сюжетные ходы Паллавичино переработаны
Лесажем. Паллавичино был обезглавлен в Авиньоне по приговору инквизиции)
дня, как тот, предав французов, с которыми обманно соратоборствовал в
Казале, прикинувшись капитаном Гамберо, утек в испанские палатки.
забрать Ферранта по скончании войны с собою в Мадрид. Там началось
восхождение Ферранта к периферии испанского света, там он постиг, что
добродетель властителей - это их самоуправство, что власть - ненасытимое
чудовище, перед которым необходимо пресмыкаться преданным рабом, ловя
самомельчайшие объедки с накрытого для начальников стола, и иметь путь для
медленного и мучительного восхожденья, сначала в качестве наушника, наемного
убийцы и конфидента, впоследствии выдавая себя за благородного.
той обстановке он сообразил, как надлежит орудовать, то есть либо перенял по
наущению, либо усвоил по наитию азбуку царедворной психологии, которую
господин Саласар в свое время втолковывал Роберту, цивилизуя.
опасаясь быть недюжинным в посредственных вещах, дабы не открылось, что он
посредствен в вещах недюжинных.
к тому же от Потопия больше сбереглось лисиц, нежели львов. У всякого своя
мудрость, и от лисы Феррант перенял, что игра в открытую не сулит ни
удовольствия, ни пользы.
чтоб она постепенно дошла до ушей хозяина, и он был уверен в
благорасположении сенной девки, то заявлял, что пойдет в кабак и напьется с
кучером; а если кучер был его товарищем по обжирательству в трактире, то, по
словам Ферранта, лучше было начинать с камеристки. Не понимая, что замыслил
Феррант и что им уже содеяно, посылавший его терялся в догадках, а Феррант
убеждался, что тот, кто собственных карт разом не открывает, держит всех в
кулаке. Окружая себя неясностью, он пробуждает уваженье во всех.
всякие дворяне, почитавшие его ровнею, он взял обычай всегда стрелять в
спину и никогда - в упор; ум, сталкиваясь с подло расставленной ловушкой,
пасует; хитроумие - в непредсказуемости. Если он делился намерением, это
бывало лишь обманно; наметив в воздухе какой-то жест, двигался совсем иначе,
опровергая мнимое умышленье. Не нападал до тех пор, пока видел, что
противник обретается в полной силе; напротив, выказывал ему уважение и
дружбу; разил же, когда тот открывался, беззащитный, и тогда волочил недруга
к пропасти с видом, будто спешил ему на помощь.
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Орлов Алекс
Лукин Евгений
Емилина Ника