Сзади послышался хохот. Смеялся Синекура, довольный своей проделкой.
Опытный образец. Ха, ха! Эх, товарищ, товарищ, ну даешь! Вот ведь, нет у
вас доверия к демократии.
Может, хватит на сегодня экспериментов?
изменившимся голосом начал Синекура, - нечего строить жалобное лицо. Поэта
пожалели? Ха, врете, господин Петрович, полно прикидываться. Я ведь следил
за вами. Дай, думаю, посмотрю, понаблюдаю, что за личность. Что же вы
праведником сейчас вдруг? Я же видел, заиграли глазенки, когда я вас
кругами водить стал. Нет, определенно вы наш человек. Ах, какое
удовольствие вы пытались скрыть! Признайтесь. - Голос Синекуры странным
образом походил на голос Васи Караулова.
я операции делаю, но сегодня я вас поймал, дорогой мой товарищ Петрович.
Признайтесь: радостно было наблюдать нашу работу?
землянину, - морщиночка, как лакмусовая бумажка. Я видел радость хирурга,
да, да, вы и есть хирург, прирожденный, волею божией хирург. Ну а как же
иначе избавишься от этих подлецов человеческого духа? Перевоспитанием?
Уговорами? Логикой? Чушь. Они сами кого хочешь уговорят и опять, что ли,
людям по второму кругу, в революционном порыве... Неужто для этого наука
им жизни вернула, бессмертие вручила - живи, народ, радуйся?
пардон, да не та, наша гильотина совсем из другого материала. Тут уж вы не
судья. Вы вот побудьте сначала в нашей шкуре, а потом и поговорим,
поспорим о наших ценностях, хотя... - Синекура всплеснул руками. - Что же
в самом деле, я и забыл про заявление, ха, ха! Чего же я вас буду
агитировать, если вы сами заявление подали?
экскурсовода по лицу. Испугался, вдруг и у Синекуры что-нибудь треснет и
отвалится.
пола оторванный искусственный орган.
покое, и это, как сказал Феофан, ничего хорошего не предвещало. Ведь не
зря же он водил товарища Петровича по небоскребу, объяснял Феофан, ведь не
Петровичу он показывал чистилище, а чистилищу Петровича. Хотел посмотреть,
не признает ли кто-нибудь землянина родственником, другом или, по крайней
мере, соратником. На вопрос же Варфоломеева, почему его, неизвестную
начальству личность, поместили на розовый этаж, Феофан начал сально
ухмыляться и всячески отлынивать от пояснений, мол, ты сам с усам, должен
понимать, тебе, мол, виднее, и так далее.
приходящие к Петровичу, свидетельствовали о нарастании кампании вокруг
деэксгумации. Приват-министр Лепелтье почти каждый день выступал с важными
правительственными сообщениями о текущем моменте, говорил о новых
технических победах, обращался с воззваниями к нации. В отдельной комнате,
которую Петрович про себя называл красным уголком, был установлен
видеоэкран, и вечерами здесь собирались обитатели розового этажа. Даже за
столь короткое время было заметно, как изменились тон и направленность
телепрограмм. Рекламные ролики, музыкальные номера, порнографические
фильмы неуклонно отступали и информационное пространство все больше
заполнялось декларациями, постановлениями, указами. Вместо рекламы туризма
теперь все чаще появлялись сообщения о тайфунах, землетрясениях и цунами.
Несколько раз было объявлено о закрытии международных авиалиний,
связывающих свободный город Центрай с регионами, позволившими себе злобные
выпады против нашей демократии. Феофан грубо матерился в ответ на эти
сообщения и все призывал объявить коллективную голодовку с требованием
немедленно выпустить их на свободу. Но обитатели розового этажа не
поддержали коллегу. У тебя, мол, жировой запас, а нам что? - жаловались
папы. Кстати, здесь Петрович познакомился еще с дюжиной центрайцев,
очевидно, ранее оживленных, но явно помешанных на женском вопросе. Из
старых знакомых только Энгель не смотрел телевизор, он был занят своим
важным делом и с утра до ночи замазывал имена бывших классиков. Книги ему
теперь привозила на автотележке новенькая медсестра. А вот Урса не
появлялась.
о встречах приват-министра с народом, Петрович постучал в комнату Феофана.
Не дождавшись ответа, он попытался открыть дверь. Дверь не открывалась, а
изнутри эти двери не запирались в принципе. Петрович нажал посильнее и
дверь, хотя и с трудом, но поддалась. Не зная, что и подумать, землянин
еще подналег и с удивлением обнаружил, что дверь забаррикадирована
кроватью. Кое-как он пролез внутрь. Феофана не было. Было впечатление, что
кто-то выпрыгнул в окно. Окно было открыто, и оттуда тянуло тонким
июльским сквознячком. Перегнувшись, Петрович увидел Феофана, с огромным
напряжением ползущего по связанным простыням вверх. Огромная розовая туша
покачивалась над облаками. Круглый багровый череп Феофана казался
космическим небесным телом, проплывающим над вечерним городом. В метре от
цели землянин схватил верхолаза за шиворот и с божьей помощью побыстрее
вытащил его от греха подальше.
Всегда брал с собой коньячок и закуски, сколько мог, а в следующий раз
может взять и товарища Петровича, если тот никому не скажет, потому что
хороших женщин и так мало.
мягком ложе. Феофан вместо благодарности за помощь сунул ему небольшой
красочный конвертик. Там было написано: "Дорогой Петрович! Синекура
перевел меня на голубой этаж. Здесь только женщины, к несчастью, падшие.
Но дело не в этом. Во мне что-то сломалось. Я все время думаю над вашим
вопросом. Помните, тогда на площади, в ночь на полнолуние, вы спросили:
"Кого представляет приват-министр?" Я сказала, что он представляет народ,
но теперь я думаю, как же так, у него нет никакой партии, а все вокруг
кричат: да здравствует приват-министр Лепелтье! У него и программы-то
своей никакой не было, надергал у других. Но все вокруг кричат: да
здравствует, да здравствует! Ведь это действительно странно. И я решила
проверить, откуда он взялся. Я посмотрела в институтском компьютере -
оказалось, он бывший главврач нашего эксгуматора, еще до Синекуры, лет за
десять. Понимаете? Мне кажется, это вам будет интересно. И еще одно, нет,
даже не одно, еще два слова. Цветы мои, конечно, были ужасны, правильно вы
их на пол сбросили. И еще хочется вам сказать, Петрович. Не знаю, можно
ли, мне стыдно в этом признаться. Вы такой смешной были на полу, как
ребенок, спали калачиком. Извините, я вас поцеловала. Все, пока, скоро
ужин. Ваша (слово "Ваша" было подчеркнуто) Урса Минорис." Постскриптум:
"Опасайтесь Синекуру."
капитана. А ведь победа налицо - бессмертная женщина, по земным меркам
почти богиня, днями напролет думает над его вопросом. Любой был бы доволен
и частью такого успеха, ведь отсюда один шаг до собственного бессмертия,
хотя бы и в мыслях другого человека. Варфоломеев лишь замотал головой. Его
мучил какой-то неприятный осадок от синекуровской экскурсии. И в первую
очередь не суть увиденного, но пошлая, примитивная подача материала. Все
эти этажи, выкрашенные в бесхитростно простые цвета, говорили лишь об
одном - о дурном вкусе архитектора центрайского чистилища, или ада, он уже
не знал, как его назвать. Да, Варфоломеев не любил примитивных, простых
красок. Это выяснилось еще много лет назад в разговоре с его братом
Александром, когда они после долгой разлуки встретились и говорили до утра
"за жизнь". Тогда и решили: примитивизм - примитивистам, а людям -
человеческое.
долой почвенников, долой философов, особенно философов, особенно этих не
проверяемых опытом людей. Да, он не питал уважения к философам,
насмотрелся в университетских стенах. Он даже в подражание Бездомному
часто ядовито советовал однокурсникам - никогда не спорьте с людьми,
получающими деньги за свои идеи. А сам спорил, впрочем, всегда спокойно и
с презрением. И теперь здесь, в инопланетном общежитии мертвых теней все
разложены по полочкам с соответствующим наказанием. Что же, справедливо?
Да, очень, нельзя этих людей допускать к нормальной жизни там, в городе.
Нет, сон, дурацкий сон. А действительно, удивился Варфоломеев, почему мне
перестали сниться сны?
думал о городе. Там живут вполне счастливые люди, гуляют по бульварам,
сидят на скамеечках в парках, многие работают, наверняка хорошо работают,
с интересом и высокой производительностью. С интересом, с интересом,
несколько раз прошептал землянин. Ему стало скучно думать сразу о всех. О
ком же думать, если толком он никого не знает? В последних газетах
написано о готовящейся новой вакханалии, о новом празднике полнолуния, о
новых счастливых кандидатах на отрезание голов. Бежать, бежать скорее. Но