Крутованова ордэр, иды с нарадом к Абакумову, арэстуй его. И, пересекая
огромный кабинет, как волейбольный мяч, гоняемый собравшимися в кружок
игроками, я старался понять: неужели он действительно так жалеет Абакумова и
от этого ненавидит меня? Вряд ли. Ведь когда Берия говорил со мной в прошлый
раз, наградив орденом Красного Знамени и досрочно про- изведя в майоры, он
ведь точно был мною доволен. Это ведь я нашел президенту сопредельной
державы такую верную и любящую спутницу жизни. Но говорил с тем же
отвращением и ненавистью... Крутованов открыл папку и достал типографский
бланк постановления о взятии под стражу. Но я и не взглянул на него. Я
смотрел на лист бумаги, с которого начиналась папка, -- лист, обнаженный
распахнувшимся переплетом. Нелинованная гладкая страничка, покрытая ровными
строками канцелярской скорописи Миньки Рюмина. Сопроводиловка Рюмина к делу
врачей. И в левом углу размашистая надпись знакомым синим карандашом: лБИТЬ.
БИТЬ, БИТ -- И. СТАЛИН" Так и было написано, без мягкого знака, -- БИТ! И
резолюцией своей Великий Пахан решил для нас этот гамлетовский вопрос --
бить или не бить. Конечно, бить! Крутованов заметил, куда я смотрю, и
недовольно захлопнул обложку папки. Но все, что могло меня интересовать, я
уже видел. С этой резолюцией дело врачей становилось генеральным занятием
всей Конторы. Крутованов помахал в воздухе заполненным бланком постановления
о взятии под стражу гражданина Абакумова Виктора Семеновича, обвиняемого в
измене Родине и шпионаже, и сказал Берии: -- Лаврентий Павлович, здесь еще
нет санкции генерального прокурора. Берия жутковато ухмыльнулся, и в ротовой
щели у него, как боевые клыки, блеснули золотые коронки: -- Как же нам бить
бэз его разрэшения? Кобулов снова весело засмеялся: -- Зачем этот
бессмысленный формализм? Мы не бюрократы. Я сам за него распишусь... -- Взял
постановление и в угловом штампе под надписью лСанкционирую" написал
печатными бук- вами -- РУДЕНКО Р. Г. и протянул лист мне: -- Возьми наряд
охраны в моей приемной и иди к Абакумову. -- Он уже знает? -- спросил я. Ч-
Догадывается, -- сообщил Кобулов, а у самого буркатые гдаза, кровью налитые,
сверкают и пальцы сильно трясутся. -- Начальник тюрьмы предупрежден,
поместишь Абакумова и блок лГ", камера 118. -- Слушаюсь. Разрешите
обратиться, товарищ генерал-полковник? ЧНу? Я повернулся к Берии: -- Может,
не брать конвой? Его из кабинета придется по всем коридорам вести, шухер на
весь дом, нас ведь сто человек встретит... -- И что ти хочишь? -- уставился
на меня подозрительно Лаврентий. -- Я один пойду к Абакумову, мне ведь
никакой наряд не нужен. И отведу его и сто восемнадцатую сам. Так, наверное,
лучше будет. А конвой совсем ни к чему, вот Богдан Захарыч знает -- я голыми
руками за минуту пятерых убить могу! Кобулов добро улыбнулся. Берия снял с
переносицы прозрачную бабочку пенсне, пошевелил гитлеровскими усиками, потом
глянул на меня исподлобья блекло-голубыми глазами: -- Ти Абакумова нэ
боишься? -- Конечно, нет, -- твердо ответил я. -- Чего мне изменника
бояться? Берия надел пенсне, вздохнул: -- Хорошо, иды... мой Джеджелава -- с
тобой, будэт ждат тэбэ в приемной. Когда выйдешь с Абакумовым из кабинэта,
сразу отдашь Джеджелавэ клучи от сейфа... -- Слушаюсь. Разрешите идти? Берия
молчал, как-то странно глядя сквозь меня. Тогда поднялся Крутованов и махнул
мне рукой: -- Идите, Хваткин, выполняйте. Когда все закончите, сдайте
постановление об аресте Абакумова начальнику Следственной части Рюмину. --
Что-о? -- вырвалось у меня против воли. -- Я... -- Мне показалось, что я
ослышался. Ч... начальнику Следственной части полковнику Рюмину. И тут я
увидел, что они все трое с интересом изучают меня. А я онемел. Ноги
отнялись. Я потерял контроль над собой и неуверенно переспросил: --
Рюмину?.. -- Именно Рюмину, -- сказал Крутованов с удовольствием, открыл
папку, взглянул в нее и добавил: -- Михаилу Кузьмичу Рюмину... Сегодня он
назначен на должность начальника След- ственной части Министерства
государственной безопасности СССР. Если я не ошибаюсь, вы с ним товарищи? --
Д-да... В некотором роде... -- Вот и прекрасно! Можете его поздравить с
оказанным ему партией и лично товарищем Сталиным высоким доверием. А теперь
идите... Уставно я повернулся через левое плечо, но Крутованов на мгновение
задержал меня, положив руку на мой погон, и задушевно, без тени улыбки
сказал: -- Я заинтересован, чтобы вы дружно работали с Рюминым. Поэтому
знайте: если вы хоть раз дадите ему понять, что были когда-то главнее его --
вам конец. Считайте, что этого никогда не было, ляпсус мемориэ -- ошибка
памяти. Запомнили? -- Так точно, -- козырнул я. Голова сильно кружилась.
Через силу добавил: -- Спасибо за совет. -- Не трудитесь благодарить, --
наклонил он свой безукоризненный пробор. -- Это дураки любят учиться. А
умный умеет учить... Еще ни один человек в Конторе не знал о падении
Абакумова, но незримые сейсмографы уже передали сигнал землетрясения. Никто
не знал, где, когда, под кем треснула земная кора, но быстрые смерчики
тревоги и волнения понесли по коридорам и кабинетам весть о надвигающейся
трясовице. Всего нагляднее это было в приемной Абакумова, длинном лвагоне",
переполненном сидящими на откидных стульчиках генералами, источавшими
мускусно-острый запах страха и тоскливого ожидания. Ни один из них даже
мысли не допускал, что рухнул грозный вседержитель их судеб, яростный и
ужасающий министр Виктор Семеныч. Но беспроволочный телеграф соглядатайства
и доносительства уже сообщил, что где-то наверху идет свалка, и каждый из
них хотел бы в этот момент быть подальше от лвагона". Но их мнения на этот
счет никто не спрашивал -- сюда никто не приходит сам по себе, сюда только
вызывают. И они крутились на своих откидных стульчиках, как черви, и все
между собою уже не разговаривали на всякий случай, поскольку непонятно пока,
кто кому из присутствующих завтра станет на- чальником, кто вылетит за штат,
а кто попадет в тюрьму. Здесь было тихо, и воздух сгустился от напряжения
ждущих. Словно в комнате ожидания при морге, хотя никто из них пока не
догадывался, что там, за огромной дверью-шкафом, находится покойник.
Дышащая, двигающаяся, говорящая, одетая в златотканый генеральский мундир
мумия, все жизненные жилочки которой уже перерезаны. И когда я вошел в
приемную, они все разом обернулись ко мне и так же согласно отвернулись в
глубоком разочаровании. Им ведь и в голову не могло прийти, что я и есть тот
главный парасхит, кошмарный потрошитель и пеленатель, который должен
водворить их властелина в одиночную гробницу № 118 блока "Г " Внутренней
тюрьмы Министерства государственной безопасности. Я подошел к столу
Кочегарова, вполголоса говорившего сразу по двум телефонам. Привычная
манера: одна трубка зажата плечом, другая -- в руке, абоненты разомкнуты, но
связаны. Этот жирнозадый мопс приподнял на меня озабоченный руководящий
взгляд и кинул через губу. -- Нельзя... Как писали в ремарках старых пьес --
лв сторону". Он продолжал что-то невразумительно бормотать по очереди в два
микрофона, а я -- в стороне Ч- стоял терпеливо у стола. Пока он снова не
поднял на меня глаза, и в этих серых гнилых плевках под круглыми очками
полыхнул гнев. Бросил одну трубку и ска- зал едким кислотным голосом: --
Проваливай! Не до тебя. Министр никого не принимает... Я спокойно нажал
рычаг телефона, по которому он продолжал разговор, и челюсть у Кочегарова
отвисла, ибо такой поступок мог совершить только буйный сумасшедший.
Наклонился я к нему ближе, негромко сообщил: -- Мне можно... -- показал
рукой на ждущих генералов и велел: Ч- Пусть все расходятся, на сегодня
свободны... Помертвела бугристая ряшка Кочегарова, выкатил тусклые бельма, и
мне показалось, будто я слышал, как внутри у него что- то с хлюпом
оборвалось. -- Сейчас сюда придет адъютант Берии подполковник Джеджелава.
Отдашь ему все ключи, -- говорил я тем же тихим невы- разительным голосом и
показал на телефонный номерник-коммутатор: -- Отсоедини циркуляр от
кабинета, выключи все телефоны Виктор Семеныча... -- Как-как?! -- очумело
переспросил Кочегаров. -- Делай, что тебе говорят. Кочегаров, если жизнь
дорога. И не вздумай вставать с места! В приемную вошел Джеджелава и своей
легкой танцующей походкой отдыхающего направился к нам. Я велел Кочегарову:
-- Все, отпускай посетителей... Если тебя Абакумов будет вызывать звонком --
не вздумай соваться. А теперь сдай подполковнику пистолет и сиди... И, на
мгновение зажмурив глаза, нырнул через дверь-шкаф в кабинет Абакумова. Это
ведь я только Берии сказал, что не боюсь Виктор Семеныча. А боялся я его до
колик. Было кого бояться, а уж мне-то в особенности. Но больше ужаса перед
рушащимся министром была надежда пережить сегодняшнюю ночь. Он сидел за
своим необъятным столом и оцепенело смотрел на дверь. Он ждал своего
парасхита. Не меня, конечно. Верхний свет люстры был пригашен, горела только
настольная лампа, и он козырьком ладони прикрывал глаза, пытаясь разглядеть
меня на входе: точно как на картине передвижника высматривает врагов земли
русской славный богатырь Добрыня Никитич. Разглядел меня, наконец увидел,
что пришел не враг, не душегуб, не татарин лихой в полон уводить, а младший
друг, лшестерка", собственный выкормыш Пашка Хваткин, -- и вздохнул
облегченно, как всхлипнул. Обрадовался, рукой мне замахал, закричал горько и
яростно: -- Загубили меня, Паша, загубили меня суки, в говне изваля- ли,
любви товарища Сталина лишили!!! Подошел я ближе к столу, в большое кресло
присел -- ни разу в нем сидеть не доводилось, не моего это ранга кресло у
рабочего стола министра, да и сесть привелось, когда он уже не министр
никакой. И увидел, что Абакумов давно, мучительно, стеклянно пьян. -- Паша,
на Политбюро вызвал меня сам Иосиф Виссарионович... Я и слова не успел
сказать, а он мне: лВы, Абакумов, опасный для партии человек, вам партия, --
говорит, -- доверять не может... " Паша, это мне партия доверять не может?!
Я молчал. Да и не нужен я был ему как собеседник. Ему нужен был слушатель.
Он был похож на ребенка, горько обиженного. Огромного пьяного маленького
ребенка в генеральской форме, которого ни с того ни с сего отец вдруг выгнал
из дома. В тираниях даже справедливое возмездие носит характер жестокого
беззакония. -- Павел, скажи на милость, уж если мне нельзя доверять, то кому
же в этой стране можно доверять? Я ведь как цепной пес сторожил партию и
лично товарища Сталина! Я сидел молча и рассматривал своего павшего шефа.
Растрепался его набриолиненный лполитический зачес", волосы нависли над
сухими воспаленными глазами, в глубине которых тускло дымился огонек ужаса.
" Что мне теперь прикажешь делать?! Я всю жизнь проработал в органах! Я
другого дела не знаю и знать не желаю! Я прирожденный чекист!.. Я руководить
школами либо промкооперацией не могу! И не хочу!.. Во все времена все
временщики тайным мучительным предвидением ждут своей опалы, ждут ее
постоянно, а приходит она все-таки неожиданно. Я достал из кармана
постановление о взятии под стражу и молча положил на стол. -- Что это? --
озадаченно спросил Абакумов, взял лист в руки, развернул и медленно, будто
Березин Федор
Громыко Ольга
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Глуховский Дмитрий