Чтение 66–й страницы книги ~Опасайтесь бешенного пса~

подозрений, как он и думал, следовало исключить.

Глава 59. Партийный билет

Хирург Николай Иванович Пирогов в молодые годы прославился двумя
действами. Поучившись за границей, он вернулся в родной Юрьевский
университет и при большом стечении народа сделал показательную операцию - за
две минуты вскрыл тело больного, вырезал почечный камень и наложил шов.

Второе действо было менее аппетитным. Перебравшись в Петербург, он стал
замораживать трупы и распиливать их вдоль, поперек, а также под углом. Эта,
на первый взгляд, безумная выдумка сослужила огромную пользу науке. В то
время врачи с трудом узнавали об устройстве человеческих тел. Пирогов не
только распиливал, но и зарисовывал разрезы, а потом создал атласы, по
которым стали учиться студенты.

Барханов вычитал эти сведения, учась на первом курсе, и взял их
немедленно на вооружение. Когда ректор, снизойдя к необычному деревенскому
парню, отправил его на заработки лаборантом в морг, он вряд ли догадывался,
что попал в самую точку. Барханов стал здесь неутомимым последователем
хирурга Пирогова. Нигде больше не было такой практики, как в этом прохладном
помещении, освещаемом тусклыми лампами. Барханов разрезал, изучил и зашил
столько усопших, сколько все остальные студенты его группы вместе взятые.

Тогда же он понял, что пальцы для хирурга - такой же значимый инструмент,
как для балерины стопа. Он отыскал специальные упражнения и без конца
тренировал свои пальцы на гибкость и удлинение. К счастью, ему вовремя
успели рассказать историю, случившуюся с другим таким же любителем
тренировок - композитором Шуманом. Тот, желая достичь высшего совершенства в
игре на фортепиано, додрессировал свои пальцы до состояния, когда они
попросту отказались работать. И в результате гениальные произведения
композитора исполняла его жена, Клара. Барханов как раз подходил к уровню
Шумана, но успел остановиться.

Когда он добрался до четвертого курса, кто-то из молодых профессоров
назвал его "нашим Гэтсби". Писателя Фитцджеральда Барханов не читал, но еще
в деревне прочитал про Мартина Идена. Тогда он настолько впечатлился этим
героем, что несколько раз умолял мать, ездившую в райцентр на педагогические
конференции, привезти для него книги писателя М.Идена. В библиотеке таких
книг не нашли, а потом старая подслеповатая библиотекарша объяснила матери,
что М.Идеи - не писатель, а литературный герой. Это несовпадение жизненной
правды и литературного вымысла очень расстроило Валю Барханова. И все же
Мартин Идеи, несмотря на свой печальный конец, надолго остался его любимым
героем и помогал студенту лепить свою судьбу. На вступительном экзамене по
английскому Барханов сразил всех своим чудовищным произношением. Вернее,
никакого произношения у него не было: он читал, как было написано в учебнике
и, скажем, слово "день" произносил, как "дау".

Весь первый курс он ежедневно выписывал по пятнадцать-двадцать новых
английских слов и всюду носил их с собой. Он замучил девушек из своей
группы, учившихся раньше в английской спецшколе: они по несколько раз
повторяли для него одни и те же созвучия. Узнав, что в городе есть
кинотеатр, где в воскресенье показывают фильмы на языке, он высиживал
несколько сеансов подряд. По ночам ему вперемежку с латинскими названиями
частей человеческого тела снились английские фразы. И все же ко второму
курсу он победил. Особенно всех потрясло, когда он на четвертом курсе с тем
же железобетонным упрямством взялся за немецкий. К этому времени всеми был
забыт нелепый малый - ходячий анекдот, - каким был Барханов-первокурсник.

Теперь он был примером и эталоном, а когда однажды пришел корреспондент
из молодежного журнала в поисках сугубо положительного образа, указали на
студента Барханова.

И возможно, будь у него сын, Барханов затретировал бы мальчика рассказами
о том, как в юности лепил свою судьбу. Но сына у Барханова не было. Зато
появилась Люба.

***

...Он взял билеты на разные рейсы. Слава Богу, приглашение от Карлоса
пришло давно, а в Петербурге не было мексиканского консульства. Поэтому все
оформление шло через Москву. Тогда он отчаянно из-за этого злился - жалко
было терять время. Теперь же он в который раз убедился, что и дурное может
пойти во благо. Питерским преследователям не догадаться, даже если у них
есть агентура в местных консульствах. Любе Барханов взял билет на ближайший
рейс в Амстердам. Он успокоился только тогда, когда ее самолет благополучно
взлетел. Сам он ближайшим рейсом отправился в Нью-Йорк, всю дорогу опасаясь
слежки. Несколько раз он с внутренним напряжением ждал, что вот-вот к нему
подойдут три-четыре амбала, отпихнут ото всех и, со смешками, упираясь
стволом в бок, выведут из зала аэропорта, впихнут в машину. В небольшой
очереди перед стеной из матовых стекол, за которой уже начиналась зона
таможенного досмотра, к нему-таки, слегка посовещавшись друг с другом и
позвонив кому-то по мобильнику, подошли два быка.

"Все!" - подумал он в тот миг и фраза "сердце его упало" приобрела
физический смысл. Но парни с могучими шеями, затылками и плечами отчего-то
медлили. А он чуть не бросил две свои элегантные сумки, чтобы попробовать,
прорвавшись в служебные помещения, укрыться там.

- Извиняюсь, вы летите в Нью-Йорк? - спросил вдруг, смущаясь,
неуверенным, совсем не бойцовским голосом один из парней.

- Туда, - ответил Барханов, чувствуя, как сердце еще колеблется: стоит ли
ему возвращаться на свое рабочее место.

- Вы партийный билет не перебросите? Вас там мой дед встретит.

- Партийный билет?

- Да, коммунистической партии Советского Союза. Дед просит переслать, ему
партийный стаж нужно подтвердить. - И парень протянул заклеенный почтовый
конверт.

Зачем какому-то деду понадобилось эмигрировать в Нью-Йорк, чтобы
подтверждать партийный стаж в КПСС, думать было уже некогда. И хотя Барханов
знал, что в таких ситуациях ничего нельзя брать от незнакомых людей - а ну
как в конверте вместо партбилета деда зашифрованный "советского завода план"
или еще хуже - пластиковая мина, конверт он принял, ощущая себя свободным и
счастливым.

С ним в руке он и пошел к стойке таможенника.

- Дед будет стоять с табличкой "партийный билет", - крикнул вдогонку
парень. - Вы нас очень выручили!

Конечно, это могла быть хитроумная метка, по которой его бы сразу
вычислили в аэропорту Нью-Йорка. Поэтому, прося извинения у деда и у его
партийного стажа, Барханов при первом же посещении самолетного туалета
разорвал партбилет в клочки и выбросил. Тем более что этим самолетом лететь
в Нью-Йорк он не собирался.

В Хельсинки его самолет делал посадку - добирал пассажиров. В багаж он
ничего не сдавал. Поэтому Валентин, проверяя, чтобы не было слежки,
перерегистрировал билет на другой рейс, в туалете снял куртку и надел
длинное пальто, купленное тут же в зоне свободной торговли. Куртку он
засунул в мусор, а потом долго сидел, прикрывшись газетой и наблюдая за
людьми, которые могли бы показаться опасными. Наконец объявили о посадке
самолета из Амстердама, и он увидел Любу. Отдельно друг от друга - на всякий
случай - они отправились к стойке вылета на Нью-Йорк.

Скорей всего, за ними не следили, тетя Паня была человеком верным и еще
долго должна была водить за нос всех звонящих, однако, как известно,
береженого...

***

Океан внизу был не виден, тем более что ему досталось кресло вдали от
иллюминатора, и кроме облаков, больше ничего под бортом самолета не
проплывало. Оставалось смотреть на пассажиров и в который раз удивляться
тому, как дорога ему Люба.

Время от времени или он, или она проходили друг мимо друга, направляясь
как бы в туалет. И тогда другой подчеркнуто не спеша поднимался, шел в том
же направлении. Около дверей в туалеты они стояли рядом, словно нечаянные
знакомые, а потом расходились.

Что поделаешь, приходилось спасаться и увозить с собой на"другой
континент самое дорогое, что у него было, - Любу.

***

Только наивные парни, никогда не вылезавшие дальше убогого Пулкова, могли
подумать, что в грандиозном столпотворении, бурлившем в Нью-Йоркском
аэропорту, можно было их деду и Валентину Барханову обнаружить друг друга.

Потоки спешащих людей направлялись во все стороны, самолеты садились и
взлетали каждую минуту. Это был центр мира, пуп земли, Вавилон.

Но Барханов и Люба быстро сориентировались и часа через два уже улетали в
другой город на берегу Тихого океана, в Мексике.

Еще в аэропорту Кеннеди Люба сказала растерянно:

- Здесь так тепло, а мы - в пальто.

Барханов купил ей в ближайшем магазине легкий плащ нежно-салатного цвета,
а себе - голубую куртку на молнии. Не хватало еще выделяться своей
несуразной одеждой.

Теперь они сидели рядом - слежки, судя по всему, не было. Там, куда они
летели, вряд ли кому придет в голову их искать. Пассажиры были детьми разных
народов мира, и, похоже, никто из них не понимал по-русски.

- Говорят, там отличные пляжи, - сказал Барханов, слегка дотронувшись до
Любиной бледной руки с голубыми прожилками. - Заодно и загоришь.

Девочке, конечно, здорово досталось за эти последние дни.

А с пляжами у него было связано одно хорошее воспоминание.