Чтение 66–й страницы книги ~Горение~

Когда Ноттен услышал щелчок выстрела, а потом еще два таких же глухих
щелчка, внутри у него что-то оборвалось. По-прежнему вокруг было тихо,
слышались только пьяные голоса и музыка - наверное, праздновали чей-то
день ангела. На улице было пустынно.

"Только б не уехал извозчик, - повторял, как заклинанье, Ноттен, -
только б он не уехал..."

Он повторял это минут уж двадцать, и не потому, что действительно
боялся, будто извозчик, получивший пятиалтынный за ожидание, может уехать,
но просто фраза эта привязалась к нему, и ни о чем другом он сейчас не мог
думать. Потом вдруг понял, что это не его фраза, а слова Глазова, который
дважды повторил: "Только б ваш извозчик не уехал".

И в это время распахнулись двери подъезда.

Ноттен сделал было шаг вперед, чтобы схватить Елену за руку и потащить
ее через проходные дворы, представляя себе заранее, что после убийства
полковника она будет в состоянии невменяемом, но в проеме появился
Шевяков, толкавший перед собой Гуровскую, растрепанную, с разбитыми
губами. Он держал ее руки в своих, и лицо его было белым, как полотно.

Ноттен ощутил в себе легкость, какую-то особую, неведомую ему ранее, и
понял, что сейчас потеряет сознание. Он хотел опустить руку в карман
пальто и достать браунинг с маленьким дулом, но не чувствовал в себе сил
пошевелиться.

Как в странном сновидении, откуда-то из-за спины Шевякова появился
Глазов в шляпе, надвинутой на лицо, выбросил вперед руку, громыхнуло
несколько выстрелов.

Последний ожег лицо Ноттена, скомкал, повалил, уничтожил...

Гартинг встретился с Мечиславом Лежинским возле Бранденбургских ворот,
у самого начала Зигесаллее.

- Дорогой Мечислав Адольфович, - сказал Гартинг, взяв Лежинского под
руку, - я делю человечество на два класса - на тех, кто мне приятен, и
тех, которые вызывают отвращение. Между ними-то, между двумя категориями
этих людей, и происходит постоянно истинно классовая борьба. Не согласны?

- Я слушаю.

- Могу выдвинуть другую тезу. Я правильно говорю - с точки зрения
Марксового учения? Теза?

- Точнее - тезис.

- Слишком близко к латыни. Латынь это холод, а я люблю тепло, даже
туалет сказал покрасить в розовый цвет: пошлятина, понимаю, но в первое
мгновенье там всегда холодно, даже в жару. Так вот, извольте, второй
тезис. Мир - это постоянная борьба мужчины и женщины, все остальное - мура
собачья. И гармонии в сражении за свободу достичь невозможно, поскольку
слабый пол далекими своими инстинктами сражается за несвободу, за
ограничение нашей воли, за подчинение нашего естества жупелу семьи, дома,
благополучия: каждая семья - это мир в миниатюре, Мечислав Адольфович...

- Реферат не хотите в нашем клубе прочесть? - поинтересовался
Лежинский. - Вас бы там очень лихо разложили.

- Смотря как посмотреть. Позиция моя - абсолютна. Ее невыгодно
признавать - другое дело. Я знаю мнение по этому вопросу доктора Любек,
так ведь конспираторски Розу зовут?

- Так.

- Не зря хлеб ем, - вздохнул Гартинг, - идет работа. А доктор Любек в
чем-то сходится со мной...

Лежинский увидал кого-то в толпе, сжал руку Гартинга:

- Юзеф... Быстро уйдем куда-нибудь!

- Юзеф? - переспросил Гартинг, повернувшись профессиональным филерским
"заворотом на месте". - Дзержинский?

- Кажется.

- Не кажется, а именно так: я его портрет узнал.

- У вас его безусый портрет должен быть.

- С усами тоже есть. У нас тут фотографы отменно работают.

- Если он меня спросит, с кем был, что отвечать?

- Господи, скажите - знакомый! Влас Родионович Голопупов. Купец. Да
потом здесь со мной можно спокойно ходить - никто меня из ваших не знает.

- Я проваливаться на глупости не хочу. Вы меня куда-нибудь приглашайте
- от центра подальше.

- Ладно. Едем в один дом: там можно чаю попить.

- Ну вот, товарищ Бебель, - сказал Дзержинский, раскладывая перед
социал-демократическим депутатом рейхстага фотографические карточки. - Это
Гартинг с нашим другом на прогулке. Здесь - у входа на его конспиративку,
Вагнерштрассе, восемь, около Цвибау. Здесь - он выходит из русского
посольства, и ваши гвардейцы ему честь отдают. Очень хорошо получилось на
фотографии, нет?

Это его телефоны - в посольстве и дома. А это список вопросов, которые
Гартинг поставил Мечиславу Лежинскому. И таких Гартингов, видимо, в Европе
немало. Они губят людей, они шельмуют польских социал-демократов, доводят
их до самоубийств или, когда что-то у них не выходит, сами убирают.
Сначала - мы проанализировали работу Гартинга по вербовке - Гуровская была
жертвой; провокатором она стала потом.

- В России таких Гартингов больше, - сказала Роза Люксембург.

- Да, - согласился Дзержинский, - и они работают, вербуя провокаторов в
тюрьмах, после ареста. Там легче распознать - т ю р ь м а сразу чувствует
чужого, камера заставляет быть зорким. А здесь? Как быть здесь?
Гуровская-то в тюрьме не сидела, значит, здесь ее подхватили? В Берлине?
Так же, как пытались с Мечиславом.

- Вы настоящий конспиратор, товарищ Юзеф! - сказал Бебель, глянув при
этом на Розу. - Нат Пинкертон должен испытывать к вам зависть. Очень все
здорово! Не рассердитесь, если дам совет? В старые времена, когда нам
приходилось работать в подполье, Энгельс советовал: "Пока не доведете в с
е до конца - не слезайте".

Доводите до конца, не слезайте, а я тем временем буду размышлять, как
погромче заявить это дело. И не вычленяйте польскую проблему, ударяйте
весомей.

Совет старого немецкого социал-демократа заставил Дзержинского
проиграть свою любимую игру в "продление жизни" особо внимательно, и он
обнаружил целый ряд ошибок, совершенных им не только сегодня, когда
кончилось наблюдение за Гартингом, но и все те дни, пока он, договорившись
со своим приятелем, репортером "Берлинер Цайтунг" Фрицем Зайделем, делал
разоблачительные снимки.

Во-первых, понял Дзержинский, ошибка заключалась в том, что он не
наладил контакт с русскими социал-демократами, эсерами и анархистами.
Видимо, если бы он координировал свои действия с ленинским эмиссаром в
Берлине Валлахом и с друзьями Сладкопевцева, работа против Гартинга могла
быть закончена раньше.

Во-вторых, надобно было доказать, что Гартинг имеет прямые контакты с
берлинской полицией, а это было упущено, никаких, во всяком случае,
документов или фотоснимков получить не удалось, в то время как немецким
социал-демократам был необходим п о в о д для начала кампании.
Политическая борьба предполагает наличие ф а к т а, который в условиях
парламентского государства является единственным серьезным поводом для
открытого столкновения с реакцией.

Дзержинский, решивший было сегодня пораньше лечь спать, оттого что
последнюю неделю не знал ни минуты отдыха с этим новым для него делом,
вышел от Бебеля, сел в метрополитен, именуемый отчего-то "у-баном", и
поехал на Марктплац - там жил Фриц Зайдель.

Познакомился с ним Дзержинский случайно. Когда снова открылось
кровохарканье, Люксембург разволновалась, стала попрекать его
"расхитительством", потому что, говорила она, "твое здоровье принадлежит
партии, нашему делу, и ты не вправе играть в Чайльд Гарольда. Я понимаю,
что ты должен возвращаться в Краков, я понимаю, что на тебе газета,
организационная работа, связь с Варшавой, я все понимаю, но хуже будет,
если ты совсем вывалишься из рядов и должен будешь год сидеть в Швейцарии.
С точки зрения экономических интересов партии нам выгоднее отправить тебя
в какую-нибудь деревушку на Балтике, чем потом собирать по крохам средства
для оплаты швейцарской санатории, - ты же знаешь, какие там бешеные цены".

Словом, его отправили в Циновитц, маленький, тихий поселок на острове
Узедом, неподалеку от Грейсвальда. Одно утешение - можно ездить в
Грейсвальдский университет и читать газеты - даже русские: кафедра
славяноведения здесь считалась одной из лучших в Германии.

Распорядок дня у Дзержинского в Циновитце был, как он шутил,
отменно-тюремный:

ни минуты безделья. Утром, после завтрака в пансионате фрау Нагель "Зее
унд Вальд" - прогулка по пустынному еще пляжу, по сыпучему белому песку,
мимо сосен, похожих чем-то на те, якутские, что стелились распущенными
кронами вдоль Лены; потом - работа с газетами (Дзержинский взял за правило
вести архив по интересам:

экономика, политика, армия, образование, революционное движение,
профсоюзы, национальный вопрос, тайная полиция, искусство, медицина),
потом, перед обедом - еще одна прогулка, по тому же маршруту. В полдень,
однако, пляж не был пустынным: в аккуратных, именных "штрандкорбах" -
плетеных ящиках, в которых курортники отменно "улавливали" солнце и не
страшились порывов изменчивого здесь ветра, - дремали папаши и мамаши, а
детишки с боннами и гувернерами играли возле воды: все как один строили из
песка замки. Хоть бы один малыш просто лежал или плескался в воде! Нет,
либо купание, либо исступленное, вдохновенное строительство песчаных
замков, с высокими башнями и замысловатыми тайными ходами.

"Они приучены к организации во всем, даже в досуге, - подумал тогда
Дзержинский, - кочевники Европы, куда ни крути, сколько их рассеяно по
свету! Со времен крестовых походов поднялись, потянулись к теплу, к новым
землям... Отсюда такая страсть к возведению замков - надо уметь
удерживать; отсюда такая слаженность в движениях - кочевье предполагает
гармонию сообщества; у якутов так же, особенно когда идут надолго в тайгу,