Чтение 66–й страницы книги ~Тайна Кутузовского проспекта~

следует - сразу поймешь, кому на пользу...

Как только Колчак попытался с о б р а т ь Сибирь и Дальний Восток в
единую общность, подминая под себя все те девятнадцать правительств,
которые существовали тогда между Уфой и Владивостоком, драчливо нападая
друг на друга, склочничая и собирая грязь, совершенно не думая об
общероссийском доме, так сразу же японцы и французы, как, впрочем, чехи и
англичане, изменили свое к нему отношение, ибо стратегия "разделяй и
властвуй" возможна только там, где есть что разделять и над кем
властвовать.

Эсеры требовали от адмирала остановить крен вправо: "Нельзя победить
смуту, если все подчинять идее борьбы с большевистской Москвой, закрывая
глаза на злодеяния обезумевших атаманов, ставших не идейными борцами за
свободу, а грабителями и бандитами".

Монархисты обрушивались на Колчака за то, что он не ведет войска на
Москву и не расстреливает эсеров с меньшевиками.

Кадровые военные во главе с генералом Бодыревым требовали обуздания
казачества, которое приказам главного штаба армии не подчинялось.

"...В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань..."

И тогда-то молодой американский офицер отправился из Владивостока в
Иркутск, к Колчаку, с которым познакомился еще в Америке, на лекции,
читанной адмиралом для молодых военных; цель его поездки была
по-американски прагматична: помочь замечательному полярному исследователю,
ставшему верховным правителем, скорректировать его линию в пользу
уравновешенной западной демократии. Не успел:

Колчака расстреляли большевики. Вернулся во Владивосток, поняв, что
страна эта - загадочный сфинкс, мистериозна и алогична...

...Имя молодого американского офицера было Джексон Роджер Тэйт.

...Отложив справку, Берия понял: отмщение теперь не просто возможно, но
и угодно.

Его не волновало, что Тэйт не успел к Колчаку; это детали; главное - он
х о т е л помочь адмиралу, злейшему врагу Советов, остальное не имеет
никакого значения.

Берия понимал, что если следовать логике, то Сталин должен был бы
поручить ему арестовать Черчилля еще в сорок втором, во время первого
визита сэра Уинни в Россию, - кто, как не он, был мозгом и сердцем самой
идеи интервенции в красную Россию?! Однако же Сталин обменивался с
Черчиллем дружескими рукопожатиями и поднимал тосты за здоровье
выдающегося лидера антигитлеровской коалиции, боевого союзника Советов в
их совместном сражении против гитлеризма.

Однако что позволено Юпитеру, то не позволено быку; что мог политик, то
было недопустимо для простого капитана; с политиками порою подписывают
неожиданные, парадоксальные соглашения, капитанов - высылают из страны.

Тэйт оказался первым среди союзников, выдворенным из России в сорок
восемь часов: ни Аверелл Гарриман, ни руководитель американской военной
миссии не решились вступиться за него - значит, доводы Наркомата
иностранных дел, подготовленные службой Берии, оказались такими, что не
позволили янки встать на защиту своего сотрудника.

В Вашингтоне Тэйт бросился за помощью в Пентагон, генералы отводили
глаза, похлопывали по плечу, советовали надеяться на лучшее; в конце
концов отправили на флот, поближе к Японии, - дали командовать кораблем,
никакой связи с сушей или, хуже того, переписки с Москвой: "нельзя
дразнить дядюшку Джо".

Выдворили его в тот день, когда Федорову о т п р а в и л и на гастроли
в Крым и на Кавказ; они даже не смогли попрощаться.

Через два года он получил от нее письмо, переправленное кем-то из
Копенгагена:

"Я не хочу ничего знать о вас более. У меня своя семья, прощайте, я
теперь наконец счастлива".

Слова были написаны ее рукой - Либачев настриг из показаний, которые
несчастная давала во внутренней Лубянской тюрьме совершенно по другим
поводам.

...Сорокин не знал подробностей, которые накопали по Колчаку и Тэйту
для Берии, но он умел манипулировать словом: лишь однажды Абакумов сказал
ему и Либачеву с Бакаренкой:

- Вы ее потрясите по поводу Колчака, может, что скажет, стерва.

Ей сказать было нечего - за это сидела в карцере, не понимая, отчего ее
спрашивают про того, кого звали "верховным правителем".

А Сорокину было о чем думать - и в лагере, и потом, когда разворачивал
свою работу в мафии: всякое знакомство опасно, любое слово чревато
непредсказуемыми последствиями, в наших условиях жить надо, как растение,
никаких соприкосновений, всякий человек, если не знаком досконально,
опасен; впрочем, и тот, кто досконально знаком, тоже несет в себе тайну;
отгороженность, да здравствует отгороженность!

...Вот я их и спрошу: "Откройте свои архивы, давайте поглядим, чем
Кремль умел вас пугать и дурить, - отчего предали своего Тэйта? Почему не
защищали его?

Зачем молчала ваша пресса? Зная прошлое - поймешь будущее..."

...Сорокин заново анализировал свой последний разговор с Грозным и
Решительным, конспиративными руководителями его запасных центров. Он
помнил каждое слово, сказанное помощникам; последнее выступление за долгие
годы, поэтому фразы получились литые, выверенные:

- Система находится в состоянии паралича, исполнительная власть не
знает, что делать. Многолетняя привычка получать указания у партии сыграла
с практиками закономерную шутку: они окончательно потеряли способность к
поступкам в условиях демократии. Когда ребенка бросают в воду, чтобы
выучить его плавать, - восемьдесят пять процентов за то, что он научится
держаться на воде. Человек, которому за сорок, утонет. Итак, мы имеем дело
с изверившимися и напуганными людьми, составляющими хребет Системы...
Двадцать миллионов старых птенцов, открывших клювы, куда партийная мама
перестала закладывать червяков, а чекистский папа зорко следит, чтобы
червячков не положили мы, деморализованы и растеряны, поэтому держава
разваливается. Что нам следует делать в этих условиях? Первое: всячески
помогать Системе. Если бы Кремль набирал людей по уму и способностям, а не
по анкете и знакомствам, он бы просчитал: сколько товаров на деле
производится промышленностью и сельским хозяйством и сколько доходит до
потребителя. Они этого не делают, потому что лишены сметливой хватки
бизнеса.

Оказалось бы - наши службы считали, - что реального дефицита в стране
не существует. Правая рука не ведает, что творит левая, Система все хочет
с а м а, но разве это возможно? Все могут хозяева, а они Системе страшны -
конкуренты.

Поэтому ваша задача - помогать этому саботажу, бестолочи. Вы должны
сделать все - через экономистов, торговцев, бюрократов, верных нам
писателей и журналистов, - чтобы, например, все базы никогда, ни при каких
условиях не были ликвидированы... Базы - наш резерв, ибо там оседает
дефицит, гниет скоропортящееся, хранится замороженное - "а вдруг нападет
Джон"?! На хера мы ему сдались?! Кормить триста миллионов?! Но мы-то как
раз и обязаны поддерживать этот страх, ибо в нем спасение нашего У п р а в
л е н и я, залог д е л а...

Вторая задача: пугать бюрократов Системы близкими переменами справа,
военным путчем, чем угодно, только б не начали шевелиться... Каков главный
идейный стержень нашей борьбы? Национальный вопрос. Манипулируя им, мы
войдем в еще более тесный блок с Системой, со всеми ее звеньями. Наш
доверчивый народ вполне примет объяснение: "В том, что нет товаров и цены
растут, а кооператоры богатеют, виноваты масоны и сионисты". Кто такие
сионисты? Узбеки? Англичане?

Ха-ха. Кто такие масоны? Радищев и Пушкин? "Клевета сионистов!" Они
русскими были, не могли вступить в этот сионистский орден. Значит, кто
такие масоны? Тоже жиды. Процесс выявления, разбора, выселения или
уничтожения "малого народа", а лучше - народов, займет лет пять, мы
запрягаем долго... Потом лет пять новому режиму придется отмываться от
погромов, выпрашивая взаймы медицинскую, продовольственную и прочую помощь
на Западе - арабы вряд ли прокормят. Значит, во время погромной кампании
наше гигантское дело, когда народу внушат, что теневая экономика есть дело
рук масонских сионистов, будет расти не по дням, а по часам. Поэтому ищите
тех, кто сможет зажигать доверчивый и несчастный народ на в ы м а х! Пусть
звенят стекла и на улицах стоят танки - с этими договоримся, ам-ам хотят и
солдатики, а никто, кроме нас, их не накормит... Запомните, если бы мы
успели закончить дело врачей, никакой оттепели и демократизации, столь
опасной для У п р а в л е н и я, не было бы: вешая чужих, пугаешь своих,
алгебра диктатуры, а в нашей стране невозможно ничто, кроме диктатуры...
Все нужно доводить до логического, конца: испанская инквизиция не сожгла
всех вольнодумных еретиков - и покатилась вспять, разорилась,
превратившись в задворок Европы...

Наш государь не дал довести до конца погромы - сам пал жертвой бунта.
Гитлер не успел перетравить газом всех жидовинов - пустил себе пулю в лоб.
Сталин затянул уничтожение поволжских немцев, крымских татар, ингушей,
карачаевцев, повешение врачей-евреев на Красной площади - агукнулся в
одночасье... Повторяю: чем хуже обстановка в стране, тем лучше нам и
Системе. Мы неразделимы. Повались Система - дело кончено, начнется
американский вариант, неприложимый к нашему характеру. Мы не можем, когда
правит умный и предприимчивый. Мы алчем жесткого и своенравного, служащего
идее государства, а не личности. Из этого исходите в своей практической
каждодневной работе. Это наша последняя встреча в этом году. Если и в
следующем ничего не изменится, будем отрабатывать новые формы связи, со
мной все контакты обрываются - с этой минуты.

...Я был точен в формулировках, думал он, отхлебывая глотки шипучего
"Боржоми"; я абсолютен и в прогнозе: Штаты и Западная Европа не простят
погромов, а они нужны нам как воздух: назван истинный виновник, ату его,
ищите! Пусть резвятся, нам-то надо будет работать в то время, руки