более ста рентген. Он вынул из контейнера две плоские металлические
коробки, открыл их и высыпал содержимое - сингивов, синтетических
насекомых, снабженных микросенсорами. Осторожно опустился среди них на
колени, словно воздавал траурные почести погибшему кораблю, и включил
активизатор на дне большей коробки. Муравейник, рассыпанный по измятым
стальным листам палубы, ожил. Беспорядочно, поспешно дрыгая проволочками
ножек, как настоящие жучки, перевернутые на спину, синтивы очнулись и
разбежались в разные стороны. Он терпеливо дожидался, когда уйдут
последние. Наконец уже лишь несколько, по-видимому, дефектных экземпляров
остались беспомощно кружиться у его колен. Тогда он встал и выбрался на
дневной свет, таща за собой почти пустой контейнер. На половине пути к
ракете достал из него довольно большое кольцо, раскрыл его штатив,
сориентировал на корму "Гермеса" и вернулся к "Земле". С момента посадки
прошло 59 минут. Следующие полчаса он фотографировал окрестности, главным
образом возносящуюся к небу паучью сеть, сменяя фильтры и объективы, после
чего по трапу взобрался в ракету. В затемненной кабине уже светился
исследовательский монитор. Синтивы подавали донесения инфракрасным
излучением через транслятор, установленный для лучшей когерентности на
середине дистанции. Вместе с компьютером и его специальной программой они
составляли электронный микроскоп, весьма своеобразный, ибо пространственно
он был разделен на отдельные агрегаты. Десять тысяч его "жучков" сновали
по всем закоулкам разбитого корабля, исследуя сажу, обломки, мусор, пыль,
опилки и брызги оплавленной стали, стараясь обнаружить то, чего в них
раньше не было. Их электронные рыльца выявляли "ордофилию" - стремление к
молекулярной упорядоченности, свойственное всем живым или искусственным
микроорганизмам. "Жучки", слишком глупые, чтобы ставить диагноз, были
только объективами микроскопа и анализатора в ракете, который рисовал уже
первые кристаллические мозаики находок и классифицировал их.
Технобиотическое мастерство местных инженеров смерти заслуживало уважения.
"Жучки" позволили распознать в невинном мусоре вирусы замедленного
действия. Миллионы их скрывались под маской обычной грязи. Компьютер еще
не успел определить их инкубационный период. Это были зародыши, спящие в
молекулярных пеленках, чтобы вылупиться через недели или месяцы. Из этого
открытия он сделал важный вывод: по их расчетам, он должен был уйти с
планеты невредимым и занести на корабль заразу. Это соображение,
безусловно логичное, вдохновляло на смелые действия - ведь только
возвратившись, он мог стать источником гибели. Но тут же у него мелью гул
о сомнение. Вирусы могли быть одновременно и настоящими и обманными. Как
только он их обнаружит, у него должна возникнуть - согласно с только что
сделанным выводом - тяга к опрометчивым поступкам, а легкомысленного
храбреца вполне может постигнуть несчастный случай. Он попал в ситуацию,
типичную для структурной алгебры конфликтов: игрок создает себе модель
противника вместе с его моделью ситуации, отвечая на нес, создает модель
модели - и так без конца. В такой игре уже отсутствуют факты, имеющие
окончательное значение. Вот дьявольские штучки, подумал он. Здесь больше
пригодились бы не инструменты, а экзорцизмы. Хронометр пропищал ему в ухо:
прошло сто минут. Он приложил обе ладони плашмя к панелям и почувствовал
легкую зудящую дрожь - компьютер заряжался, чтобы послать "Гермесу"
однобитовый лазерный сигнал о том, что его разведчик жив.
контейнер и вынул из кормового люка складной экипаж - легкую раму с
сиденьем и надувными колесами, снабженными электроприводом. Лишь только он
двинулся в сторону северных горных склонов, к поднебесной сети, как
начался мелкий дождь. Серая мгла окутала силуэт растущего перед ним
загадочного строения. Он остановил свой открытый вездеход, отер перчаткой
капли воды, стекающие по стеклу шлема, и остолбенел. Колосс казался
одновременно абсолютно чуждым и странно знакомым. Без окон, с выпуклыми
стенами, схваченными параллельно расположенными шпангоутами, он производил
впечатление чего-то противного архитектонике и природе, словно труп кита,
которому выстрелили в брюхо гранатой со сжатым газом, а его кошмарно
раздутое тело почему-то оказалось внутри мостовой фермы и выгнуло ее балки
выпуклостями своей агонизирующей туши. Между двумя ребрами зияло
полукруглое отверстие. Он скинул с вездехода контейнер и вкатил его,
толкая перед собой, через эти ворота в непроницаемый мрак. И сразу же на
него обрушился поток слепящего белого света. Он стоял на дне зала, внутри
которого и большеход показался бы муравьем. По стенам переплетались
какие-то странные кривые галереи, словно в железном театре с вырванными
внутренностями сцены и зрительного зала. Посредине на ажурном
металлическом листе лежало нечто вроде многокрасочной морской звезды из
цветов, сверкающих, словно кристаллы. Когда он подошел ближе, то увидел,
что над звездой висит перевернутая пирамида, прозрачная почти как воздух,
так что только под острым углом ее поверхность становилась видимой,
отражая свет ламп. Погруженные в стекловидный тетраэдр, поочередно стали
появляться изумрудные буквы:
лазури до глубокого фиолетового. Их светящиеся чашечки раскрывались. В
каждой горел огненный бриллиант. Надпись сменилась другой:
Их алмазные сердцевины еще минуту тлели рубиновым светом, пока не исчезли,
и все рассыпалось в легкий пепел. Перед ним оставался только колючий моток
переплетенной проволоки, а в кристалле зеленели новые слова:
свисающие пучки, местами оторванные от вогнутых стен, и вздрогнул, как от
удара в лицо. Он наконец понял, почему казалось ему знакомым странное
строение, - это была вывернутая наизнанку, стократно раздутая копия
"Гермеса". Галереи воспроизводили подмостки, приваренные к бортам во время
монтажа и смятые взрывом в момент посадки, а ребра, вдавленные в стены,
были шпангоутами корабля, опоясывающими его пустое туловище снаружи. Огни
под навесами криво свисающих галерей поочередно гасли, пока не вернулась
тьма, и только подвешенная в воздухе надпись: ПРИВЕТСТВИЕ ОКОНЧЕНО ТОЧКА
светилась понемногу слабеющей бледной зеленью.
с дотошностью бездушного педантизма - возможно, ради утонченного
издевательства, чтобы гость вошел в него, словно в чрево убитого и
выпотрошенного существа. Было ли это злобным коварством или же ритуалом
нечеловеческой культуры, именно так выказывающей гостеприимство,
оставалось вопросом без ответа. Пятясь в темноте, он толкнул контейнер,
который с грохотом упал на металлические плиты пола, и это шумное падение
отрезвило его и одновременно привело в бешенство.
потемнел. За сеткой измороси вдали серебрилась игла его ракеты, грязные
тучи дыма из бурых труб однообразными волнами плыли к низкому мутному
навесу облаков, а над всей этой пустошью мертвой башней торчал "Гермес".
Он проверил время. До следующих ста минут оставался почти час. Он боролся
с гневом, пытаясь сохранить рассудительность и спокойствие. Если они могли
конструировать военные машины, развивать военную технику в масштабах
планеты и космического пространства, они должны быть способны к логическим
рассуждениям. Если для них нежелательна личная встреча, они могли бы
проводить его указателями направления туда, где их терминалы доказали бы
ему при помощи уравнений алгебры конфликтов - кодом, переданным несколько
месяцев назад, - невозможность соглашения. И пусть бы они опровергли
аргументы насилия серьезными аргументами высшего порядка, теми высшими
соображениями, которые дают им выбор только между различными обличьями
гибели, - но не было никаких знаков, терминалов, устройств для обмена
информацией, ничего, даже меньше, чем ничего, - был дымовой экран в тучах,
труп корабля, напитанный тайной заразой, а в качестве храма гостеприимства
- повторенный его корпус, распухший, словно жаба, надутая безумцем через
соломинку, и хрустальный цветник, распадающийся ради приветствия в пепел.
Церемониал был так противоречив по смыслу, будто говорил: напрасно
стараетесь, пришельцы, ни огнем, ни ледовым обвалом не добьетесь ничего,
кроме ловушек, иллюзий и камуфляжа. Пусть ваш посланец делает что хочет -
везде его будет встречать то же непреклонное молчание. До тех пор пока,
обманутый в ожиданиях, сбитый с толку, одурев от бешенства, не начнет бить
излучателем во что попало и не похоронит себя под развалинами либо
выберется из-под них и улетит - не как разведчик, возвращающийся с
добытыми сведениями, а как бегущий с поля боя паникер. В самом деле, мог
ли он что-то преодолеть, вторгнуться силой в железные пределы одноглазого
города, за стену дымов - ведь в таком нечеловеческом окружении он узнает
тем меньше, чем сильнее ударит, и не сможет даже отличить то, что откроет,
от того, что уничтожит.
Открыв контейнер, он вынул из футляра биосенсор, прибор настолько чуткий,
что за пятьсот метров он живо реагировал на тканевый обмен мотылька.
Стрелка непрерывно дрожала около нуля, доказывая, что жизнь здесь есть,
как и на Земле, повсюду, однако ни бактерии, ни пыльца растений не могли
стать для него нитью Ариадны. Поднявшись на трап, он выдвинул ствол
прибора до конца и направил его на юг, в сторону скрытых дымами щупалец
города. Датчик по-прежнему слабо дрожал около нуля. Он перевел фокусировку
на максимальное удаление. Дым, даже металлический, не мог быть преградой,
так же как и стены; он даже провел биометром вдоль горизонта - стрелка не
двинулась. Мертвый железный город? Это было так невероятно, что он
инстинктивно потряс аппарат, как остановившиеся часы. Только когда,
повернувшись, он нацелил ствол на маячившую сквозь дождь поднебесную
паутину, стрелка дернулась и при поворотах ствола заколебалась в широком
рваном ритме.
биосенсор в захват рядом с рулевым колесом и поехал на юг, к подножью
Белов Вольф
Верещагин Олег
Володихин Дмитрий
Круз Андрей
Акунин Борис
Прозоров Александр