Чтение 67–й страницы книги ~Последний полустанок~

Хоть бы что-нибудь задело Римму. На осциллографах, отмечающих ничтожные
доли душевного волнения, все оставалось по-прежнему. Сердце Риммы работало
с завидной четкостью метронома.

Вышла новая увлекательная книга, о ней говорит вся страна, люди спорят,
радуются успеху автора или поносят его. Римма спокойна, книг она не читает.

Допустим. Тогда еще одна новость: после долгого перерыва Киевская
студия наконец выпустила интересный, талантливый фильм. Римма его видела,
понравился, по воспоминания ее не тревожат.

В страшной растерянности Вадим подкручивал ручки, щелкал
переключателями, чтобы увеличить на экране зубчики, чтобы как-то заметить
их изменение. На движущейся ленте самописцев он разглядывал в лупу цветные
линии, чтобы увидеть отклонение их от заданной оси хотя бы на
полмиллиметра.

- Посидите еще минуточку, Римма, - говорил он при очередном
переключении. - Что-то случилось с приборами. Они отказались работать.

Зря старался Вадим. Приборы были в идеальном порядке, но они не могут
отмечать изменения, которых нет. Римма обыкновенная равнодушная девочка, и
таких, к сожалению, еще много. Не удивляйся и не трать силы, Вадим.
Неужели таких девушек ты никогда не встречал?

- Вы знаете, отчего погиб Петро? - спросил он, уже не скрывая своего
отчаяния.

Римма снисходительно улыбнулась. Опять ей пришивают Петра. Всякое люди
могли наболтать - погиб от несчастной любви. А кто же здесь виноват?..

- Не понимаю, зачем вы спрашиваете? - равнодушно проговорила Римма. -
Меня это меньше всего интересует.

Бедный Димка! Чистая твоя душа! Неужели ты никак не разгадаешь Римму? И
нечего тут сердиться, злиться!

- Как не интересует? - воскликнул он и сдернул темное покрывало с
летающего разведчика. - Вот что его погубило.

Испытывая некоторое разочарование, Римма пожала круглыми плечами:

- Я слыхала что-то насчет орла. Говорят, с ним было столкновение.

Вадим рассказал, что за орел появился над нашей территорией, вспомнил о
разведывательных воздушных шарах, но, несмотря на подчеркнутое внимание
Риммы, видел по приборам, что это ее абсолютно не касается. Наконец,
чувствуя полную безнадежность всей этой затеи, с горькой мыслью, что
теряет кусочек своего сердца, Вадим признался:

- Ничего-то вас в жизни не интересует.

Римма бросила на него игривый взгляд:

- Ну это как сказать!

- Да чего уж тут говорить! - вздохнул Вадим. - Одними тряпочками
интересуетесь.

- Не только тряпочками. Но каждая девушка любит со вкусом одеться. Чи
погано?

Вадим уже отчаялся, посмотрел на движущуюся ленту, где хотел
запечатлеть хоть какие-нибудь эмоции своей любимой, и решил их вызвать
самым простым, но малоутешительным для него способом.

- Да, конечно, приятно смотреть на красиво одетых девушек. Сейчас уже
делают новые ткани. Скоро выпустят какой-то особенный нейлон, дешевле и
красивее заграничного.

- Слыхала, - подтвердила Римма, и Вадим застыл, глядя на экран
осциллографа.

- Ничего хорошего тут нет. Я сумела достать настоящий американский
нейлон. А наш выпустят - тогда его каждая домработница наденет...

С этой мыслью Римма уже смирилась, а потому никакого волнения приборы
не отметили.

- Больше вы мне не нужны, - щелкая выключателями, сказал Вадим. -
Спасибо.

- А когда в микрофон балакать?

- Не надо: мне уже все ясно.

Расстегивая браслетки приборов, Римма что-то напевала, потом взяла один
приборчик, круглый, похожий на микрофон, и поднесла к его губам.

- Даю пробу, даю пробу... Раз, два, три... На меня ты посмотри. Как
слышите, Вадим Сергеевич?

Она смеялась, дурачилась, болтая красивыми точеными ногами, и в этот
момент - вот уж некстати - вошел Дерябин.

- Ну, как успехи? - спросил он у Багрецова и покосился на Римму.

Вадим рассказал, что приборы работают нормально, пробовал на себе, на
Марке Мироновиче, и вот сейчас Римма пришла помогать.

Он совершенно сознательно не упомянул при ней, что показали испытания,
и, дождавшись, когда она скрылась за дверью, поделился своими сомнениями с
Борисом Захаровичем.

- В последнем случае, - Вадим указал глазами на дверь, - приборы ничего
не отметили. Никаких изменений.

Дерябин в это время рассматривал записи на ленте.

- А это что? - ткнул он пальцем в размашистые кривые.

Пришлось Вадиму извиняться за Римму.

- Случайная запись. Она что-то болтала вроде как в микрофон, но... -
Вадим проследил за взглядом Дерябина и осекся. - Вы думаете, что здесь то
же?..

Сравнивая две записи: странного самочувствия Яшки при ускорении и
болтовни Риммы, Борис Захарович не мог не отметить их тождественности.

- Да. Но если бы Яшка умел говорить, - снимая очки, пробормотал
Дерябин. - Впрочем, он мог кричать... И это невозможно. Приборы защищены
от звуков.

- Бабкин! - воскликнул Вадим. - Это он говорил.

- Чепуха. В Яшкину камеру просунуться нельзя. Подключиться к
радиостанции трудно. Да и микрофона у него не было. - Борис Захарович
дохнул на стекла очков, протер их и сказал неуверенно: - А впрочем,
бегите, узнайте.

Бабкин лежал на кровати, вытянув поверх одеяла забинтованные руки.

- Наконец-то! - обрадовался он вбежавшему Вадиму. - А я уже совсем
подыхал от скуки. Читать нельзя. Ты бы мне какой-нибудь
"автоперелистыватель"

сконструировал.

- Ты что-нибудь передавал сверху?

- Как видишь, - Тимофей поднял руки. - Единственный практический
результат.

Лучше уж бросать записки в ботинках. Правда, жена спросит, куда я их
дел.

- А в радиостанцию включался?

- Не помню. Кажется, пробовал... Погоди... - Тимофей вытащил из-под
подушки карманный приемник и задумчиво повертел его в руках. - Ну да.

Громкоговоритель подсоединял. Но ведь внизу все равно ничего не слышали.

Вадим не смог сдержать радостного нетерпения.

- Не слышали, но видели запись на ленте. - И он рассказал, что из этого
получилось.

Притащили маленький магнитофон, на котором записали примерно те же
слова, что передавал Тимофей, и когда воспроизвели эту запись графически,
то выяснилась их абсолютная схожесть в зубчатой кривой, принятой из
"Униона".

Все это было нужно для доказательства, что самочувствие
Яшки-гипертоника в момент ускорения оставалось нормальным. Это обрадовало
и Дерябина, и Марка Мироновича, и, конечно, Багрецова, который внутренне
гордился своим открытием, хотя в основном оно было подсказано Борисом
Захаровичем. Дерябин подшучивал над Вадимом, что он уже практически
подошел к созданию "кресла чуткости", о котором говорил Афанасий
Гаврилович, что такие кресла с сигнальными приборами нужно выпускать в
серийном порядке.

- Пусть люди учатся бережному отношению друг к другу.

- Это, конечно, полезно, - с печальной улыбкой согласился Вадим. - Но я
бы применял такие кресла для выявления равнодушных.

Борис Захарович похлопал его по плечу:

- Неплохо придумано. Хочет человек посвятить себя науке? Пожалуйста,
побеседуем. И если приборы покажут, что товарищ из породы равнодушных,
никакие знания его не спасут. В науке таким делать нечего.

В другое бы время Вадим увлекся этой темой, стал бы развивать ее,
фантазировать. Но сейчас сердце его щемило, и не защита науки от
равнодушных дельцов волновала его, а печальное открытие, что душа любимой
оказалась пустой. И дело здесь не в приборах, они лишь подтвердили то, над
чем не раз задумывался Вадим. Сейчас, вспоминая мелкие частности,
разговоры с Риммой, ее отношение к людям, интересы, все, из чего
складывается внутренний человеческий облик, Вадим все больше и больше
убеждался в своей ошибке. Не мог он полюбить ее. Не мог.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Мужское благородство, "первейшие богачи" и обида

Медоварова. У автора появляется надежда, что

справедливость восторжествует. Но ведь она не приходит

случайно, за нее надо бороться.

Багрецов старался не думать о Римме. Ведь еще столько дел, нужных,
важных, интересных, за ними все позабудешь.

На другой день к вечеру пришлось вновь вспомнить о Римме. Исследуя
схему летающего разведчика, Вадим поставил его на крыло, и тут на пол