щебечущее, чирикающее, свистящее птичье царство, заметно повеселел, потом на
глаза ему попался удав-констриктор, свисавший с ветки, серый с белыми пятнами и
совсем не похожий на Каа - но все-таки змей. Губы у Саймона дрогнули, он
вытянул руку, коснулся холодной гладкой кожи и произнес традиционное пожелание:
пусть не высохнет кровь на твоих клыках! Лицо его снова сделалось мрачным; ему
подумалось, что сказанное не имеет смысла - констриктор в отличие от Каа не
рвал добычу зубами, а заглатывал целиком.
окружающий Кратеры. Впрочем, разделение было условностью; растительность по обе
стороны ограды казалась такой же дикой, буйной и неистовой, деревья - такими же
огромными, а птичий хор - таким же оглушительным и звонким. Уцепившись за
лиану, Саймон полез на дуб с черной морщинистой корой, затем перебрался на
другое гигантское дерево, путешествуя с ветви на ветвь на головокружительной
высоте. Солнце жгло его обнаженную шею, теплый ветерок раскачивал ветки,
пошевеливал листву, и он скользил все дальше и дальше, сообразуясь с этими
раскачиваниями, подрагиваниями и шевелениями - не человек, а призрак, порыв
налетевшего с моря бриза.
изломанное щупальце с десятками покрытых листьями отростков. Ветвь под ногами
была основательна и неподвижна, ветки-отростки шумели и трепетали, скрывая его
путь. Он двигался к белому зданию на побережье, к замку с невысокими башнями,
глядевшими друг на друга через огненный провал; он уже мог различить его
плоскую кровлю, зубцы ограждающего парапета и темные фигурки часовых. Над
крышей поднимался пар - видно, ее поливали водой, чтоб охладить нагретые
солнцем камни. В полупрозрачном белесом мареве фигуры стражей расплывались, как
восковые статуэтки на раскаленной печи; воздух был густым, плотным, и даже
бриз, которым тянуло с моря, скорее обжигал, чем приносил прохладу.
визитов. Кто может, спит в прохладе, а кто не спит, тот дремлет. Даже те, кому
нельзя дремать".
жаркими лапами. Зной и холод, жара и стужа были частыми спутниками его работы,
особенно в Каторжных Мирах - тропическом Тиде, ледяной Колыме или безводной
Сахаре. Да и на прочих планетах, вполне цивилизованных и обжитых, имелись
неприятные районы - вроде Восточной Пустыни на Аллах Акбаре, где у верблюдов
глаза нылезали на лоб. И большая часть конфликтов, споров, драк и ссор, будто
повинуясь всемирному закону подлости, случалась именно в этих районах - там,
где слишком жарко или слишком холодно, слишком ветрено или слишком сыро. Саймон
привык не замечать подобных мелочей.
Расстояние прыжка, но прыгать было еще рано. Распластавшись на ветке и
осторожно ворочая головой, он разглядывал крышу, кратер в полукольце огромных
сейб, повисшую над пропастью беседку, кусты роз у водоема и морской берег. На
берегу и в море ничего не изменилось: яхта и катер на месте, только исчез
бронированный дредноут Пименталя. Над трубой катера курился дым - верный
признак того, что он в любой момент может отчалить от берега. На яхте тоже
разводили пары и драили палубу - не меньше двух десятков человек, на первый
взгляд - безоружных. Пляж, бассейн, беседка и дорожки в розарии были пустынны,
но на крыше Саймон насчитал шестерых: четверо потели у пулеметов, а двое
мотались от башни к башне, тоже потели и пили воду из стоявшего у парапета
бачка. Еще он заметил световые люки, застекленные, в форме призм, с
распахнутыми дверцами; их было три - один, самый большой, в центре и пара по
краям.
левой руки, пара фризеров в кармане куртки и узкий, заточенный до бритвенной
остроты нож ти-мару. Потом прижался щекой к грубой древесной коре и,
прищурившись, взглянул на солнце. Оно было ярким, золотистым, палящим,
обжигающим. Жар, огонь... Его глаза шевельнулись в орбитах - теперь он смотрел
на бассейн. Вода сверкала, будто расплавленное серебро, но этот блеск
ассоциировался с прохладой, с гладкой поверхностью зеркала, с тишиной и сном.
Холод, покой... Взгляд Саймона двигался все быстрее, заклятье цехара, вначале
негромкое, теперь отдавалось под черепом набатными колоколами. Жар-холод,
вызванивал первый; огонь-покой, слышался голос второго. Жар-холод,
огонь-покой... И снова: жар-холод, огонь-покой...
"огонь". Теперь он сам был огнем - яростным, хищным, необоримым; не плаибнем в
очаге, а несущим смерть огнем пожарища. Его дыхание участилось, став коротким,
отрывистым, но глубоким; зрачки расширились, и радужина вокруг них потемнела,
сделавшись черной, как антрацит; мышцы затрепетали и налились стремительной
силой. Теперь он жил, дышал и чувствовал быстрей и острее обычного
человеческого существа; он мог порвать стальные епи, взобраться на отвесную
скалу, убить прикосновением ладони. Убить многих - почти с такой же скоростью,
как пули, но бесшумно. Он уже не был Смятым Листом; он превратился в Шепчущую
Стрелу с опереньем из крыльев орла и заостренным стальным наконечником. Он был
готов к бою.
стометровой подковой от башни к башне, и пулеметчики дежурили парами в разных
ее концах; два наблюдателя в этот момент встретились посередине, у светового
люка. Они не успели шевельнуться, как Саймон оказался рядом - смутная тень,
скользнувшая в знойном, насыщенном влагой воздухе. За его спиной остались два
мертвеца - лежали у пулеметной станины, распялив немые рты, взирая на небо
остекленевшими глазами.
ладони. Движения обеих рук были одновременными: левой - выпад клинком мотуни,
правой - рубящий взмах секиры канида. Быстрая смерть плюс паралич голосовых
связок - ни вопля, ни хрипа, ни стона. Вернее, чем бьют пуля и нож.
поторапливала время, но время других человеческих существ было не властно над
Ричардом Саймоном и потому не спешило. В дальнем конце крыши один часовой
дремал, облокотившись о пулеметный кожух, второй поворачивал голову - и так
медленно, неторопливо, будто шейные позвонки у него окостенели. Из раскрытого
люка тянуло прохладой. Саймон, бросив туда один-единственный взгляд, догадался,
что под ним - помещение охраны. Вероятно, оно граничило с залом, где совещались
доны: в его стене виднелся ряд бойниц, и у каждой на деревянном помосте лежал
карабин.
тоже ни души, что дон Грегорио находится в своих покоях, в спальне либо в
кабинете, а может, в ванной, бильярдной или курительной. Где конкретно,
значения не имело; дон Грегорио был нужен Саймону не в первую очередь.
тридцать метров. Возможно, то был великий рекорд, но его не зачли бы ни на
одном состязании и ни в одном из Разъединенных Миров; континуум, в котором
сейчас находился Ричард Саймон, имел мало общего с обычной реальностью.
жалом-острием и поперечной крестовиной, какими бились в поединках окара.
Собственно, полный тай-ятский боевой комплект окара включал два копья и два
клинка, но у Саймона было слишком мало рук, и потому Чочинга заставлял его
сражаться копьями - ведь копья все-таки длиннее мечей, и преимущество
четырехрукого противника будет минимальным.
качков-вертухаев, разомлевших на солнце и неповоротливых, как крысы в
мышеловке. Однако это было опасное зверье: они убивали людей, они - или кто-то
из их поганой мерзкой стаи - зарезали Филина, прикончили Гилмора и Пашку. Они
не заслуживали снисхождения.
древками копий, ладони - наконечниками, и их смертоносные острия вошли в живую
плоть до самой крестовины. Иначе - по запястья. Он бил в живот, пониже ребер;
смертельные удары для человека и тайят, поскольку восприимчивость к летальному
исходу была в обоих случаях примерно одинаковой.
атаки были налицо; внутренний хронометр Саймона отсчитал лишь девять секунд, а
это значило, что у него есть прорва времени - не меньше полуминуты, пока он не
выйдет из боевого транса. Задерживать это состояние на дольшие сроки считалось
неразумным, так как возврат к нормальной жизнедеятельности сопровождался
упадком сил, потерей зрительных и слуховых ощущений, оцепенением и холодом.
Такая физиологическая реакция была короткой, но ее интенсивность определялась
длительностью транса: минута - безопасный предел, две - глубокий обморок, пять
- неизбежная смерть.
окон, обшитую узкими светлыми досками. Прямо под люком, в пятне яркого света,
находился огромный горшок с пальмой - ее листья блестели лаковой зеленью, а
ствол казался рулоном мохнатого войлока. Пальму окружал кольцевой диванчик,
рядом с ним на высокой треноге серебрился гонг, а больше в комнате не было
ничего - если не считать обнаженного по пояс детины. Обильной Мускулистой
плотью этот гигант напоминал Емельяна Косого и был, несомненно, из самых
доверенных качков, хранителей спален, кабинетов и хозяйских задниц.
ногами вниз, целясь между диваном и необъятной спиной мускулистого стража. Он
падал беззвучно, однако гигант насторожился, почуяв колыхание воздуха - мышцы
его вздулись тугими шарами, рука потянулась к мачете. Но повернуть голову он не
успел. Ладонь Саймона легла на его горло, другая мертвой хваткой стиснула
челюсти, колено уперлось в позвоночник; мгновенье великан сопротивлялся,
пытаясь разорвать захват противника, потом в спине у него что-то хрустнуло,
безвольно мотнулась голова, бугры гигантских мышц опали. Опустив обмякшее тело
на пол, Саймон затолкал его под диван и сверился с хронометром. Оставалось
двадцать пять секунд.
- два коридора, расходившихся под прямым углом. На первый взгляд они казались
одинаковыми, но Саймон, чей нюх сейчас сравнялся с обонянием гепарда, мог
Акунин Борис
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Курылев Олег
Орлов Алекс
Роллинс Джеймс