свидетельствовать о радости - то ему и впрямь было хорошо.
весело, смело, и тогда никаким монахиням и кокеткам во всем крещеном мире не
подступиться к вам. Дорого б я дал, чтоб вы ободрились. Попробуйте.
одним-единственным средством - истинной, о да! - и страстной любовью.
Меньшей ценой ей прощенья не заслужить.
теперь я свободен!
манере, во всем - была свобода, не простая непринужденность, но прямое
презренье к прежним узам.
теперь мне уж не свойственны. Теперь уж я не тот и готов платить любовью за
любовь, нежностью за нежность, и притом доброй мерой.
препятствий в любви, попадаться в сети гордой бесчувственности?
поглощало все мои помыслы. А как вы думаете, Люси (это уже натягивая
перчатки), придет еще ваша монахиня?
умолите ее подождать его визита. Люси, а монахиня хорошенькая? Хорошенькое у
нее лицо? Вы не сказали. А ведь это очень важно.
блестели.
глаза-то хоть красивые - яркие, нежные?
придет, пожмите ей руку - вот так. Как вы думаете - она стерпит?
призраку не стерпеть; такова же была и улыбка, которой сопровождались
рукопожатье и два слова: "покойной ночи".
немногое. Сначала говорили о переворошенных плащах; но потом мадам Бек мне
сказала, что висели они как всегда. Что же до разбитого стекла на крыше, то
она утверждала, будто стекла там вечно бьются и трескаются; вдобавок,
недавно прошел ужасный ливень и град. Мадам с пристрастием допросила меня о
причине моего испуга, но я рассказала ей только про смутную фигуру в черном.
Слова "монахиня" я избегала тщательно, опасаясь, как бы оно тотчас не навело
ее на мысль о романтических бреднях. Она велела мне молчать о происшедшем,
ничего не говорить воспитанницам, учителям, служанкам; я удостоилась похвал
за то, что благоразумно явилась сразу к ней в гостиную, а не побежала в
столовую с ужасной вестью. На том и оставили разговоры о событии. Я же тайно
и грустно размышляла наедине сама с собою о том, явилось ли странное
существо из сего мира или из края вечного упокоенья; или оно и впрямь всего
лишь порожденье болезни, которой я стала жертвой.
прогнали мою грусть прочь. Вообразите овраг, глубоко упрятанный в лесной
чащобе; он таится в туманной мгле. Его покрывает сырой дерн, бледные, тощие
травы; но вот гроза или топор дровосека открывают простор меж дубов; свежий
ветерок залетает в овраг; туда заглядывает солнце; и грустный холодный овраг
оживает, и жаркое лето затопляет его сияньем блаженных небес, которых бедный
овраг прежде и не видывал.
вернее, в ящик комода вдобавок к первому письму легли четыре ему подобных,
начертанные той же твердой рукой, запечатанные той же отчетливой печатью,
полные той же живой отрадой. Живой отрадой дарили они меня тогда; спустя
годы я перечла их; милые письма, приятные письма, ибо тому, кто писал их,
все было приятно в ту пору; два последних содержат несколько заключительных
строк полувеселых-полунежных, - "в них чувств тепло, но не огонь". Со
временем, любезный читатель, напиток сей отстоялся и стал весьма некрепким
питьем. Но когда я отведала его впервые из источника, столь дорогого моему
сердцу, он показался мне соком небесной лозы из кубка, который сама
Геба{263} наполнила на пиру богов.
узнать, как отвечала я на эти письма: повинуясь ли холодной строгой узде
Рассудка или свободному веленью Чувства?
поклонялась в доме Риммона{263} и возносила сердце к иной святыне. На каждое
письмо я писала два ответа: один - чтоб излить душу, второй - для глаз
Грэма.
него на все замки и засовы, садились, клали перед собой бумагу, макали в
чернильницу резвое перо и строчили о том, что лежало на сердце. Две страницы
наполнялись завереньями в истинной склонности, в глубокой, горячей
признательности (раз и навсегда замечу в скобках, что с презрением отвергаю
всякое подозрение в "пылких чувствах"; никакая женщина себе их не позволит,
ежели на всем протяжении знакомства ее никогда не разуверяли в том, что им
предаться было бы прямым безумием: никто не пускается в плаванье по морю
Любви, если только не различит или не вообразит звезды Надежды над его
бурными волнами); далее речь велась о трепетном почтении и привязанности,
готовой принять на себя все беды и напасти, уготованные судьбою ее предмету,
взвалить на себя все тяготы, лишь бы они миновали существо, достойное забот
самых горячих, - и вот тут-то Рассудок ломился в дверь, сбивал все замки и
засовы, мстительно хватал исписанные листы, читал, насмешничал, вымарывал,
рвал, переписывал заново, складывал, запечатывал и отправлял адресату
короткое, сдержанное посланье. И правильно делал.
всякую неделю меня приглашали на "Террасу"; со мной носились. Доктор Бреттон
не преминул объяснить, отчего он так мил: "Чтоб прогнать монахиню". Он
взялся отвоевать у ней ее жертву. Ему, по его словам, она решительно не
нравилась, особенно из-за белого покрова на лице и холодных серых глаз; лишь
только он услыхал об отвратительных этих подробностях, он зажегся желаньем
ее побороть; он задался целью проверить, кто из них двоих умнее, он или она,
и мечтал лишь о том, чтоб она посетила меня в его присутствии; этого, однако
же, не случалось. Словом, я была для него пациенткой, предметом научного
интереса и средством проявить природное добродушие, заботливо и внимательно
пользуя больную.
часов, двери классов стояли закрытые, но за ними воспитанницы, пользуясь
вечерней переменой, воссоздавали в миниатюре картину всемирного хаоса. Carre
тонуло во тьме, и лишь в камине сиял красный огонь; широкие стеклянные двери
и высокие окна все замерзли; то и дело острый звездный луч прорезал
выбеленную зимнюю завесть, расцвечивая бледные ее кружева и доказывая, что
ночь ясна, хоть и безлунна. Я спокойно оставалась одна в темноте, и стало
быть, нервы мои были уже не так расстроены; я думала о монахине, но ее не
боялась, хоть лестница рядом со мною ступенька за ступенькой вела в черной
слепой ночи на страшный чердак. Однако признаюсь, сердце во мне замерло и
кровь застучала в висках, когда я вдруг различила шелест, дыханье и,
обернувшись, увидела в густой тени лестницы тень еще более густую, и тень
эта двигалась и спускалась. На миг она замерла у двери класса и скользнула
мимо меня. И тотчас задребезжал колокольчик у входа; живой звук вернул меня
к жизни; смутная фигура была чересчур кругла и приземиста для моей
изможденной монахини; то мадам Бек спустилась исполнять свои обязанности.
лампой в руке. - on est la pour vous en salon*.
приветствий не последовало. Я бросилась в гостиную. Там нашла я того, кого,
признаюсь, и ожидала найти, - доктора Бреттона; но он был в вечернем
костюме.
в театр; она сама туда собиралась, но к ней приехали гости; и она сказала
мне - возьми с собой Люси. Вы поедете?
темную кофту.
надумал ехать только в пять часов, когда узнал, что спектакль ожидается
удивительный, с участием великой актрисы.
привело бы в трепет всякого. Теперь его замалчивают, утихло некогда
Каменистый Артем
Панов Вадим
Гуревич Георгий
Никитин Юрий
Каменистый Артем
Каменистый Артем