Чтение 67–й страницы книги ~Жизнь и судьба~

"впустить в голову зерно кофе"; если она производилась с помощью вливания
фенола, Кейзе называл ее "маленькая порция эликсира".

Удивительно и просто, казалось Кейзе, раскрывался секрет человеческой
жизни в кофейном зерне и эликсире.

Его карие, литые из пластмассы очи, казалось, не принадлежали живому
существу. То была затвердевшая желто-коричневая смола... И когда в
бетонных глазах Кейзе появлялось веселое выражение, людям становилось
страшно, так, вероятно, страшно делается рыбке, вплотную подплывавшей к
полузасыпанной песком коряге и вдруг обнаружившей, что темная осклизлая
масса имеет глазки, зубки, щупальцы.

Здесь, в лагере, Кейзе переживал чувство превосходства над жившими в
бараках художниками, революционерами, учеными, генералами, религиозными
проповедниками. Тут дело было не в зерне кофе и порции эликсира. Это было
чувство естественного превосходства, оно приносило много радости.

Он радовался не своей громадной физической силе, не своему умению идти
напролом, сшибить с ног, взломать кассовую сталь. Он любовался своей душой
и умом, он был загадочен и сложен. Его гнев, расположение возникали не
по-обычному, - казалось, без логики. Когда весной с транспорта в особый
барак были пригнаны отобранные гестапо русские военнопленные, Кейзе
попросил их спеть любимые им песни.

Четыре с могильным взглядом, с опухшими руками русских человека
выводили:

Где же ты, моя Сулико?

Кейзе, пригорюнившись, слушал, поглядывал на стоявшего с краю
скуластого человека. Кейзе из уважения к артистам не прерывал пения, но,
когда певцы замолчали, он сказал скуластому, что тот в хоре не пел, пусть
теперь поет соло. Глядя на грязный ворот гимнастерки этого человека со
следами споротых шпал, Кейзе спросил:

- Verstehen Sie, Herr Major, - ты понял, блияд?

Человек кивнул, - он понял.

Кейзе взял его за ворот и легонько встряхнул, так встряхивают
неисправный будильник. Прибывший с транспорта военнопленный пихнул Кейзе в
скулу кулаком и ругнулся.

Казалось, русскому пришел конец. Но гаулейтер особого барака не убил
майора Ершова, а подвел его к нарам, в углу у окна. Они пустовали, ожидая
приятного для Кейзе человека. В тот же день Кейзе принес Ершову крутое
гусиное яйцо и хохоча дал ему: "Jhre Stimme wird schon!"

С тех пор Кейзе хорошо относился к Ершову. И в бараке с уважением
отнеслись к Ершову, его несгибаемая жесткость была соединена с характером
мягким и веселым.

Сердился на Ершова после случая с Кейзе один из исполнителей "Сулико",
бригадный комиссар Осипов.

- Тяжелый человек, - говорил он.

Вскоре после этого происшествия и окрестил Мостовской Ершова
властителем дум.

Кроме Осипова, испытывал недоброжелательность к Ершову всегда
замкнутый, всегда молчаливый военнопленный Котиков, знавший все обо всех.
Был Котиков какой-то бесцветный - и голос бесцветный, и глаза, и губы. Но
был он настолько бесцветен, что эта бесцветность запоминалась, казалась
яркой.

В этот вечер веселость Кейзе при аппеле вызвала в людях повышенное
чувство напряжения и страха. Жители бараков всегда ждали чего-то плохого,
и страх, предчувствие, томление и днем и ночью, то усиливаясь, то слабея,
жили в них.

Перед концом вечерней поверки в особый барак вошли восемь лагерных
полицейских - капо в дурацких, клоунских фуражках, с ярко-желтой перевязью
на рукавах. По их лицам видно было, что свои котелки они наполняют не из
общего лагерного котла.

Командовал ими высокий белокурый красавец, одетый в стального цвета
шинель со споротыми нашивками. Из-под шинели видны были кажущиеся от
алмазного блеска светлыми лакированные сапоги.

Это был начальник внутрилагерной полиции Кениг - эсэсовец, лишенный за
уголовные преступления звания и заключенный в лагерь.

- Mutze ab! - крикнул Кейзе.

Начался обыск. Капо привычно, как фабричные рабочие, выстукивали столы,
выявляя выдолбленные пустоты, встряхивали тряпье, быстрыми, умными
пальцами проверяли швы на одежде, просматривали котелки.

Иногда они, шутя, поддав кого-нибудь коленом под зад, говорили: "Будь
здоров".

Изредка капо обращались к Кенигу, протягивая найденную записку,
блокнот, лезвие безопасной бритвы. Кениг взмахом перчатки давал понять -
интересен ли найденный предмет.

Во время обыска заключенные стояли, построившись в шеренгу.

Мостовской и Ершов стояли рядом, поглядывали на Кенига и Кейзе. Фигуры
обоих немцев казались литыми.

Мостовского пошатывало, кружилась голова. Ткнув пальцем в сторону
Кейзе, он сказал Ершову:

- Ах и субъект!

- Ариец классный, - сказал Ершов. Не желая, чтобы его услышал стоящий
вблизи Чернецов, он сказал на ухо Мостовскому: - Но и наши ребятки бывают
дай боже!

Чернецов, участвуя в разговоре, которого он не слышал, сказал:

- Священное право всякого народа иметь своих героев, святых и подлецов.

Мостовской, обращаясь к Ершову, но отвечая не только ему, сказал:

- Конечно, и у нас найдешь мерзавцев, но что-то есть в немецком убийце
такое, неповторимое, что только в немце и может быть.

Обыск кончился. Была подана команда отбоя. Заключенные стали взбираться
на нары.

Мостовской лег, вытянул ноги. Ему подумалось, что он не проверил, все
ли цело в его вещах после обыска, - кряхтя, приподнялся, стал перебирать
барахло.

Казалось, не то исчез шарф, не то холстинка - портянка. Но он нашел и
шарф, и портянку, а тревожное чувство осталось.

Вскоре к нему подошел Ершов и негромко сказал:

- Капо Недзельский треплет, что наш блок растрясут, часть оставят для
обработки, большинство - в общие лагеря.

- Ну что ж, - сказал Мостовской, - наплевать.

Ершов присел на нары, сказал тихо и внятно:

- Михаил Сидорович!

Мостовской приподнялся на локте, посмотрел на него.

- Михаил Сидорович, задумал я большое дело, буду с вами о нем говорить.
Пропадать, так с музыкой!

Он говорил шепотом, и Мостовской, слушая Ершова, стал волноваться, -
чудный ветер коснулся его.

- Время дорого, - говорил Ершов. - Если этот чертов Сталинград немцы
захватят, опять заплесневеют люди. По таким, как Кириллов, видно.

Ершов предлагал создать боевой союз военнопленных. Он произносил пункты
программы на память, точно читая по-писаному.

...Установление дисциплины и единства всех советских людей в лагере,
изгнание предателей из своей среды, нанесение ущерба врагу, создание
комитетов борьбы среди польских, французских, югославских и чешских
заключенных...

Глядя поверх нар в мутный полусвет барака, он сказал:

- Есть ребята с военного завода, они мне верят, будем накапливать
оружие. Размахнемся. Связь с десятками лагерей, террор против изменников.
Конечная цель: всеобщее восстание, единая свободная Европа...

Мостовской повторил:

- Единая свободная Европа... ах, Ершов, Ершов.

- Я не треплюсь. Наш разговор - начало дела.

- Становлюсь в строй, - сказал Мостовской и, покачивая головой,
повторил: - Свободная Европа... Вот и в нашем лагере секция
Коммунистического Интернационала, а в ней два человека, один из них
беспартийный.

- Вы и немецкий, и английский, и французский знаете, тысячи связей
вяжутся, - сказал Ершов. - Какой вам еще Коминтерн - лагерники всех стран,
соединяйтесь!

Глядя на Ершова, Михаил Сидорович произнес давно забытые им слова:

- Народная воля! - и удивился, почему именно эти слова вдруг
вспомнились ему.

А Ершов сказал:

- Надо переговорить с Осиповым и полковником Златокрыльцем. Осипов -
большая сила! Но он меня не любит, поговорите с ним вы. А с полковником я
сегодня поговорю. Составим четверку.

73

Мозг майора Ершова днем и ночью работал с неослабевающим напряжением.

Ершов обдумывал план подполья, охватывающего лагерную Германию, технику
связи подпольных организаций, запоминал названия трудовых и
концентрационных лагерей, железнодорожных станций. Он думал о создании
шифра, думал, как с помощью лагерных канцеляристов включать в транспортные
списки организаторов, перебирающихся из лагеря в лагерь.

А в душе его жила мечта! Работа тысяч подпольных агитаторов,
героев-вредителей подготавливала захват лагерей вооруженной силой
восставших! Восставшие лагерники должны завладеть зенитной артиллерией,
обороняющей лагерные объекты, и превратить ее в противотанковое и