части врага.
Лахонина -- боевой, собранно действующий "кулачок" -- шибко приглянулась, и
он держал ее в резерве -- на всякий случай. Такой случай наступил под
Харьковом, где наши бойко наступавшие войска, влезли в мешок, специально для
них немцами приготовленный. Начав ретиво наступать, еще ретивей драпали
доблестные войска, сминая все на своем пути, прежде всего свои же штабы, где
высокомудрые начальники наторели уже наступать сзади, отступать спереди.
Слух по фронту катился: замкнув кольцо, немцы разом заневодили косяк высшего
офицерства, взяв в плен сразу двадцать штук советских генералов, и вместо
одной шестой армии Паулюса, погибшей под Сталинградом, задушили в петле,
размесили в жидких весенних снегах шесть советских армий -- немец математику
знает.
главный удар, встала свежая дивизия Лахонина. Пропустив через себя орду
драпающих иванов, дивизия встретила и задержала более чем на сутки тоже
разрозненно, почти беспечно, нахрапом наступающие части противника. Немцам
бы, как обычно, пойти в обход, окружить упорный кулачок советской обороны,
но они начали перегруппировку с тем, чтобы нанести сокрушительный удар
дерзкой стрелковой дивизии и приданным ей частям. Если удастся сбить этот
заслон -- путь для дальнейшего наступления открыт. Но, по согласованию с
командующим армией, генерал Лахонин силами одного полнокровного полка нанес
встречный удар по сосредоточению фашистской группировки. Не ожидавшие
этакого нахальства от русских, немцы запаниковали было, однако, выяснив
малосильность шального по ним удара, отогнали русский полк, но с
наступлением задержались. Тем временем генерал Лахонин отвел все еще
боеспособную дивизию на подготовленную в тылу линию обороны. На ходу
пополняясь, дивизия перешла к жесткой, активной обороне. И фашистское, вялое
уже, из последних сил ведущееся наступление, окончательно выдохлось.
Обескровленная непрерывными боями с превосходящими силами противника дивизия
Лахонина снова отведена была в резерв, штопалась, лечилась, пополнялась,
стояла вдали от фронта, вплоть до очередного ЧП -- под Ахтыркой. Гвардейская
армия умного генерала Трофименко зарвалась-таки и тоже залезла в очередной
мешок.
Харьковской области и из-под Краснокутска Полтавской области с тем, чтобы
отрезать, окружить и наказать в очередной раз за беспечность и
неосмотрительность русскую армию. Командующий фронтом приказал
полуокруженной армии оставить Ахтырку, соседней же, резервной армии
обеспечить более или менее организованный отход войск.
действие, бросается в коридор, в пекло и несколько часов, с полудня до
темноты, стоит насмерть среди горящих спелых хлебов, созревшей кукурузы и
подсолнухов. Девятая бригада тяжелых гаубиц образца 1902-- 1908 года,
оказавшаяся на марше в самом узком месте коридора, поддерживала пехоту,
сгорая вместе с дивизией Лахонина в пламени, из края в край объявшем
родливые украинские поля. Казалось бойцам, в те жуткие, беспамятные часы они
отстаивали, заслоняли собою всю землю, подожженную из конца в конец. Под
ярким, палящим солнцем спелого августа, до самой ночной тьмы, которая
родилась из тьмы пороховой, из смолью горящих хлебов и земли, тоже
выгорающей, части, угодившие на так называемую наковальню, принимали смерть
в тяжком, огненном сражении.
Лахонина и из девятой гаубичной бригады, оставшиеся в живых, разрозненно, по
одному, по двое выходили ночью из дыма и полымя на какой-то полустанок.
орудия из сорока восьми. Одно орудие на сгоревших колесах выволок с разбитых
позиций колхозный трактор. У артиллерийского полка, приданного стрелковой
дивизии, не осталось ничего -- здесь орудия все еще были на конной тяге,
кони пали и сгорели в хлебах вместе со своими расчетами. Орудия либо
втоптаны в землю гусеницами танков, либо тоже сгорели в хлебах и долго
маячили по полям черными остовами, словно бы крича раззявленными жерлами
стволов в небо.
казалось, что не только артиллерия, но и вся дивизия, весь свет Божий
сгорели в адском пламени, соединившем небо с землею, которое бушевало весь
день и нехотя унималось в ночи.
полустанок и окрестности его за ночь заполнились вышедшими из полымя
бойцами. Уцелело и несколько коней. Нещадно лупцуя садящихся на зад,
падающих на колени животных, вывозили раненых людей, подбитые орудия с
избитыми, расщепанными люльками, с пробоинами на щитах, обнажившими серый
металл, загнутый вроде лепестков диковинного железного цветка.
под обгорелыми подсолнухами, на мягкой, как оказалось, огуречной гряде,
среди переспелых, ярко-желтых огурцов, разбудил Коля Рындин. Командир роты,
старший лейтенант Щусь оставил Колю при кухне -- ворочать бачки, таскать
носилки с картошкой, мешки с крупой, с хлебом, ящики с консервами, возить
воду, пилить дрова. "После боя накормишь всех нас". -- "Конешно, конешно",
-- торопливо соглашался огрузший, начавший седеть Коля Рындин, которого, как
только круто становилось на передовой, командир непременно отсылал на кухню.
Все понимая, стесняясь "льгот", Коля Рындин ломил, будто конь, неблагодарную
работу. Ротный повар лучшего себе помощника и не желал. Словом, Коля Рындин
лез из кожи, чтобы "потрафить товаришшам". И Васконяна Щусь берег, как умел
и мог, прятал, изловчившись, пристраивал его в штаб дивизии переводчиком и
делопроизводителем одновременно.
смысле, но цельный земным умом, к Васконяну относился снисходительно. Когда
Васконян был писарем и толмачом при нем, дивился его образованности,
похохатывал, как над существом неземным и редкостным чудиком. В штабе
Васконяну сделалось не до шуток. Мусенок -- начальник политотдела дивизии,
считавший себя грамотней и важней всех не только в пределах дивизии, но и
куда как дальше, терпеть непоколебимого грамотея не мог, а уж когда Васконян
сказал об истории ВКП(б), что это не что иное, как "филькина грамота",
"документ тотального мышления, рассчитанный на не умеющих и не желающих
мыслить рабов", политический начальник чуть не опупел от страха, смекнув,
что такую крамолу может позволить себе только такой товарищ, у которого за
спиной имеется надежный щит, поэтому при первой же возможности начальник
политотдела выпер опасного грамотея из штабного рая, опасаясь, однако,
заводить "дело" -- не сдобровать бы Ашотику.
мало. Он и корешки его -- осиповцы вместе себя чувствовали уверенней и
лучше. Понимая, что от дури ему всех не спасти -- много ее, дури-то, кругом,
-- Щусь держал при себе грамотея писарем, потому как в писари он только и
годился, да и писарь-то -- морока одна; путается в бумагах, отсебятину в
наградных документах несет, но уж похоронки пишет -- зареветься -- сердце
истязает, кровью, можно сказать, своей пишет.
закопченного Лешку, спящего на гряде, на переспелых разжульканных огурцах.
Растрясли, растолкали товарища. Лешка не может глаза разлепить -- загноились
от воспаления, конъюнктивитом назвал Васконян Лешкину болезнь. Круглая,
яркая, многоцветная радуга, словно в цирке, кружится перед Лешкой, и в
радуге две безликие фигуры вертятся, плавают, причитают голосом Коли
Рындина: "Да это ты ли, Лешка?"
не ворочался, зев опекся, горло ссохлось. Протягивая руки, Лешка мычал, не
то пытаясь обнять товарищей своих, не то просил чего-то. Ребята поняли --
воды. Протянули ему котелок с чаем, а он не может принять посудину -- полные
горсти у Лешки ссохшейся, черной крови -- острыми узлами проводов до костей
изрезаны ладони связиста. Коля Рындин поднес к губам болезного котелок с
теплым чаем, но запекшиеся черные губы никак не ухватывали ободок котелка, и
тогда человек принялся лакать воду из посудины, что собачонка. Коля Рындин
совсем зашелся от горя. Васконян взнял лицо к небу, бормоча молитву во
спасение души и тела. Молитвам научил Ашота по пути на фронт, да когда
кантовались в Поволжье, неизменный его друг Коля Рындин.
к командиру роты. Щусь, тоже черный, оборванный, грязный, сидел, опершись
спиной на колесо повозки и встать навстречу не смог. Коля Рындин причитал,
докладывая, что вот, слава Богу, еще одного своего нашли.
-- все болит... -- смежив ничего не видящие глаза, со стоном ломая поясницу,
Лешка нащупал землю под колесом, присел рядом с командиром. -- Вроде как
молотили меня... или на мне... как на том комбайне...
машинах свезли пехоту к сельскому, кувшинками и ряской покрытому ставку --
мыться, бриться, воскресать. Сказывали, собралось народу аж две сотни -- из
нескольких-то тысяч.
генерал Лахонин упал перед ними на колени, силясь чего-то сказать, шевелил
судорогой сведенным ртом: "Братцы-товарищи!.. Братцы-товарищи!.. На веки
веков... На веки веков..."
давний друг генерала майор Зарубин, но, увидев, что у форсистого молодого
еще генерала голову просквозило сединой, тоже чуть было не расчувствовался.
посмертно еще двум артиллеристам, командиру третьей стрелковой роты и одному
замполиту артдивизиона -- забывать нельзя партию. Все остальные бойцы и
командиры, оставшиеся в живых, также отмечены были высокими наградами.
Каргалов Вадим
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Афанасьев Роман
Херберт Фрэнк
Орлов Алекс