хватит?
словечком Эли.
горе, - щелкнул по тетради ногтем Аким, - завтра я те стих дак стих
выволоку!..
подался, а там ни кина, ни охоты, со скуки и строчил стишки да мне в письмах
присылал. Больно уж мне один стих поглянулся. Я найду то письмо...
растопыренными пальцами.
избушке живее запрыгали, высветляя ее до углов, огненные блики. Аким стоял
на корточках, смотрел на огонь. Эля тоже не шевелилась, молчала.
понимают во всей полноте лишь бездомовые скитальцы и люди, много работающие
на холоде, объяло зимовье и его обитателей. Полушубок, кинутый на плечи Эле,
начал сползать, она его подхватила и без сожаления, почти безразлично
сказала скорее себе, чем Акиму:
вздохнула: - Сочли бы при царе Горохе - бога прогневила. И верно, - она еще
раз, но уже коротко, как бы поставив точку, вздохнула: - Бога - не бога, но
кого-то прогневила...
хуже, Аким снова перевел беседу в русло поэзии, мол, вот, когда бродит один
по тайге, особо весной или осенью, с ним что-то происходит, вроде как он сам
с собой или еще с кем-то беседу ведет, и складно-складно так получается.
началось лучшее в человеке. Из нее, из блажи-то, и получились песни, стихи,
поэмы, то, чем можно и нужно гордиться... - Не подбирала наплывшие на лицо
отросшие волосы, а убирала она их как-то ловко, красиво, сделав рогулькой
руку, отодвигала легкий их навес в сторону и плавным движением головы
сгоняла ворох на спину. Белые, как приклеенные, волосы изредились, оплыли
вниз, совсем уж на кончиках остались; темная волна живых волос все
напористей сжимала их, прореживала.
льдинка, подтаявшая от трубы, но и реденько падающие капельки, звук которых
действовал усыпляюще, и когда печка притухла и капельки смолкли, они, ни
слова не сказав друг другу, легли каждый на свое место. Аким поворошил под
собой лапник и почувствовал закисшую в нем сырость. "Надо сменить", -
мимоходом подумал он и прислушался: Эля не спала. Растревожилась, видать, и
еще раз выругался про себя: "Па-ад-ла-а! Фраер из университета!" - и хотел
сказать Эле: ничего, мол, не убивайся, скоро я завалю тебя на салазки и
оттартаю к людям, а там на вертолет, на самолет - и будьте здоровы! Привет
Столице!..
разошлись...
заговорил вслух.
до тех пор, пока не услышал ровное, сонное дыхание Эли. Для него сделалось
уже привычным ловить ее движение, взгляд, сторожить сон и покой.
целая жизнь. Успел же он когда-то из маленького беспомощного ребенка
выходить и вырастить взрослую, красивую девушку, такую ему родную, близкую,
что и нет никого ему теперь ближе и дороже на земле.
разумению, пропускает, что-то ленится разбирать. Когда "пана" на весь день
отправился в тайгу, она забралась на нары, поджала ноги, закуталась в одеяло
и при бледном свете оснеженного окна не только заново прочла, но и разобрала
комментарии, бисерными строчками петляющие по полям затасканных тетрадей, -
их Аким и вовсе оставил без внимания.
подающей мастику ручкой, кинуты были на тетрадные листы, проложенные сухой
веткой багульника, под стихотворением такого содержания:
кому не лень, пинают несмышленое животное. Но шло время:
нудноватое стихотворение:
мистер, никто не обижал, а все равно бугай получился, мычащий, породистый,
рогатый..."
перечить Герцеву и даже отчитывать его.
проложены травками, цветами - память о походах? О встречах ли? Одна из
разновидностей оригинальничаний, сентиментальности - этой неизлечимой
болезни гордецов?
гордость униженных, благоразумие мудрецов и разум глупцов!" Ниже дробненько,
однако хорошей уже ручкой, отчетливым почерком сработано резюме: "В общем-то
так мудро, что уж и непонятно простым смертным. Совсем и не к месту, но
отчего-то вспомнилось: однажды разбился самолет, погибли люди, много
пассажиров было изувечено, нуждалось в помощи. Между тем два целехоньких,
здоровых парня, перешагивая через убитых и увеченных, искали свои чемоданы!
Мне сдается, одним из них были вы, мистер!"
такой-то мысляги - о ценности молчания, вдруг уличная брань!
например, учеными. Кем они станут - это вопрос и право их собственного
выбора", - профессор Дрек Брайс. Меланхоличная запись сопроводила
высказывание Дрека Брайса: "Что это у вас, мистер, все любимцы из "оттуда"?
Нигде вы наш народ и словечком единым не похвалите?.." И росчерк Герцева:
"Не похвалишь - не продашь? Да?"
прах обратившимися травками институтского скверика и городских бульваров,
обнаружились высказывания любимого героя юности. Эту тетрадь, словно первый,
чистый грех юности, Гога хранил тщательнее других. "Нет в мире человека, над
которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мною. Всякое
напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и
извлекает из нее все те же звуки. Я глупо создан, ничего не забываю,
ничего!.."