дожил до восьмидесяти с чем-то лет. Я пью не пятьдесят, но не менее десяти и
надеюсь дожить до ста", -- шутливо говорил он друзьям, почтительно его
слушавшим и удивлявшимся его учености. "В первый раз в жизни мною
восхищаются за это!" -- весело думал он.
ничему не научился: был слишком занят лошадьми, собаками, ружьями, саблями.
Позднее в религиозные книги и не заглядывал. В его окружении на смену людям,
благоговейно относившимся к Корану, пришли революционеры, которые о религии
никогда не разговаривали или говорили о ней гораздо меньше, чем о погоде, о
дороговизне жизни, о качестве пива в разных кофейнях.
чувствовавшиеся и в переводе. Он с детства слышал, что Магомет говорил так,
как никто не говорил и не писал до него. Это подтверждал и переводчик. По
его словам, Магомет был "умми", то есть не умел ни читать, ни писать. Он
только проповедовал в состоянии вдохновения, а его секретари благоговейно
записывали его слова. Этому Джамбул не мог поверить: знал, что самая лучшая
речь самого лучшего оратора обычно плоха в стилистическом отношении и во
всяком случае не идет в сравнение с писаным словом. "Как же мог человек так
говорить, всегда, каждый день, каждый час?"
революционеры произносили иногда слово "Коран", то лишь относя его с
насмешкой к взглядам, не терпящим противоречия противников: так, например,
меньшевики иронически говорили о "ленинском Коране". Между тем теперь
Джамбул, читая книгу, не находил в ней ничего фанатического. Его изумило,
что, по словам Пророка, между людьми всегда были и будут разногласия и
расхождения, такова воля Божья, и, несмотря на все усилия верующих, бо'льшая
часть людей останется чужда вере. "Что бы сказал об этом Ленин 336 да и
многие из его противников?" -- спросил себя Джамбул. Не было в Коране и
нетерпимости. Переводчик-биограф говорил, что Ислам с величайшим уважением
относился к Христу, к Моисею, называет Ветхий и Новый заветы Божественным
откровением, книгами, ниспосланными с неба. "И мусульмане, и евреи, и
христиане, верящие в Господа и в суд Божий, делающие добро, получат награду
из Его рук"... "Из евреев и христиан верующие в Бога и в Писание, которое
было послано им, как и нам, творящие волю небес не продадут своего учения
ради низменного интереса. Они найдут награду у Всевышнего, Он не ошибается в
суде над человеческими делами"... "Спорьте же с ними только словами честными
и умеренными. Опровергайте среди них лишь нечестивых. Говорите: "Мы верим в
наше учение, но также и в ваше писание"... "Приглашай же еврея и христианина
обратиться в Ислам и соблюдай справедливость, тебе предписанную. Не уступай
их желаниям, но говори: "Я верю в Священную книгу. Небо же мне указало
судить вас справедливо. Мы молимся одному Богу. У нас свое дело, а у вас
ваше. Пусть мир царит между нами".
мусульманами прежде, а кое-где ведутся сейчас", -- думал Джамбул.
Французский переводчик объяснял: учение Пророка вначале подверглось жестоким
гонениям, и на это он счел нужным ответить силой же. -- "Да в этом он был,
конечно, прав: живой человек не может поступать иначе, а если были крайности
и зверства, то первые мусульмане были людьми своего времени, и всЈ познается
по сравнению. Он сам говорит, что не требует от человека ничего невозможного
или превышающего его силы, и в этом именно его мудрость: Ислам единственная
вера, которую человек может принять целиком, то есть во всем ей следовать не
только в теории, но и в жизни"... Забегая вперед, Джамбул нетерпеливо
перелистывал сураты: читать всЈ подряд было всЈ же утомительно. "Природа,
везде природа, с нею связано чуть ли не всЈ, и самый его рай это
великолепный сад, с пальмами, с фонтанами, с необыкновенными плодами!" 337
миром и со спокойствием. Не будет в их сердцах зависти. Они будут покоиться
на ложах и будут чувствовать друг к другу братское благоволение"... И будут
у них, верных служителей Господа, лучшие яства, плоды изумительного
качества, и предложат им чаши, полные, прозрачной, редкого вкуса воды,
которая не затемняет разума и не пьянит. И будут рядом с ними девы скромного
вида, с большими черными глазами, с кожей цвета страусового яйца... И скажут
верующим: войдите в сады наслаждений, вы и жены ваши, откройте ваши сердца
радости. И дадут вам пить из золотых чаш, и найдет ваше сердце всЈ, чего
может желать, а глаз ваш всЈ, что может чаровать его, и будет вечным это
наслаждение. Праведники увидят сады с фонтанами, и будут они одеты в
шелковые одежды, и будут благожелать друг другу. И будут с ними жены с
большими черными глазами!"
большими черными глазами?" -- думал он. -- "Какой так хорошо понимал бы
людей, так снисходил бы к их природе, даже к их слабостям! И как нелепо
издеваться с улыбочкой над "гуриями"! Мусульманский закон допускает четырех
жен, и средний человек может это принять, может этому следовать, тогда как
безбрачие или моногамия и несвойственны ему и ненужны. "И позволено вам
тратить ваше богатство для приобретения целомудренных добродетельных жен.
Люди же небогатые, вместо свободных правоверных женщин, могут брать
правоверных рабынь с согласия их родителей. Женитесь на тех, кто вам
понравится, на двух, на трех или на четырех. Живите хорошо с вашими женами,
а если почувствуете от одной отдаление, то, быть может, это отдаление будет
от того, во что Бог вложил огромное благо".
этому столь человеческому учение! Чему в нем я не мог бы следовать?
Некоторым обрядам? Но ведь всЈ-таки эти обряды были установлены почти
полторы тысячи лет тому назад. Запрещение вина?" Он заглянул в предметный
указатель, приложенный 338 французом к книге, и узнал, что о вине в Коране
говорится четыре раза, на таких-то страницах. Прочел все четыре страницы. На
первых трех вино, собственно, не запрещалось, только было сказано, что, как
от игры в кости, от сока фиников и фруктов больше вреда, чем пользы. "Может
быть, из фиников тогда изготовлялся какой-нибудь дурманящий напиток,
разрушающий тело и душу?" Только на четвертой сок фиников и фруктов
запрещался безусловно. "Верно, по той же причине", -- подумал Джамбул, с
улыбкой вспомнив того своего гостя, который пил коньяк, так как о нем в
Коране не сказано ничего.
молился им, а просто, считая их богами, приносил им кровавые жертвы?" -- Он
вдруг вспомнил экспроприацию на Эриванской площади, глаза гнедой лошади,
трупы убитых людей. Лицо у него искривилось, как от физической боли.
"Странно то, что я впервые подумал о Боге именно тогда, в Обсерватории, в
день смерти отца! Впрочем, что же странного в том, что человек, прожив
большую часть жизни, возвращается к мудрости отцов, дабы войти туда "с миром
и со спокойствием"?
очень расширить сад, посадить лимонные и апельсиновые деревья и устроить
несколько фонтанов. Велел также давать милостыню не только всем приходящим в
усадьбу, но и тем, что собирались у мечети. Он точно всасывал мусульманскую
веру из воздуха этой древней мусульманской страны.
принимали его еще благосклоннее, чем прежде, и устраивались так, что он мог
видеть дочерей. Поговорил он и с муллой, носившим зеленую чалму. Друзья
советовали ему жениться и даже обсуждали разных невест и размер калыма (это
было ему неприятно). Он сам понимал, что за него выдадут любую девушку: он
мог считаться лучшим женихом в округе.
Родители обеих охотно 339 согласились. Согласились даже на то, чтобы он,
вопреки ветхозаветному обычаю, поговорил с невестами. Он не был влюблен ни в
одну, но обе ему нравились.
зимой, -- обычно уезжали только летом. Ей самой гораздо удобнее и приятнее
было в Москве. Но здоровье и у него стало несколько сдавать<,> почти как у
жены. "Это лишний признак того, как сплетены наши с тобой жизни", -- говорил
Дмитрий Анатольевич шутливо (думал же он это и не в шутку). У него не было
ничего серьезного, но он замечал, что вставать утром с кровати, надевать
туфли ему стало труднее, чем прежде, и что в ногах пониже колен какое-то
неприятное ощущение, -- "Точно хочется их отцепить". Врачи думали, что он
переутомился, что одышка у него от усталости, от сидячего образа жизни и от
некоторой слабости сердца. Слово "сердце" встревожило Татьяну Михайловну.
Было решено, что они, после обычного летнего лечения в Мариенбаде, где
Ласточкин каждый год, по его словам, "спускал благоприобретенные двадцать, а
то и двадцать пять фунтиков", поедут еще в Наугейм.
Татьяна Михайловна предложила ему съездить куда-нибудь заграницу на
праздники, не для лечения, а просто для отдыха. -- "А отчего бы тебе не
поехать одному?" -- нерешительно сказала она. Об этом Дмитрий Анатольевич и
слышать не хотел. -- "Ни за что один не поеду! Это было бы против всех наших
правил и традиций. И ты тоже не так уж хорошо себя чувствуешь"... -- "Я
совершенно здорова. Меня ни в какие Наугеймы не посылают, сердце у меня как
у молодой девушки". -- "Слава Богу, но отдохнуть не мешает и тебе". -- "Да я
не ты! Я весь год ничего не делаю!" Кончился разговор тем, что они решили
съездить на французскую Ривьеру. -- "Только не в Монте-Карло, он мне надоел,
что-ж всЈ в одно место, поедем лучше в Канн", -- предложил Ласточкин. -- "В
Канн так в Канн, мне совершенно всЈ равно". 340
к себе звали. -- "И пожалуйста, Таня, Митя, выбейте у себя из головы, что вы
будете жить в гостинице! Мы с Алешей об этом и слышать не хотим!" -- писала
Нина, действительно очень обрадованная сообщением об их приезде. -- "За
столько времени не удосужились у нас погостить, позор!" Не видели даже наших
"Сезаннов", двойной позор! У нас есть "комнаты для друзей", и это чистая
Маккефри Энн
Березин Федор
Никитин Юрий
Флинт Эрик
Плотников Александр
Флинт Эрик