Чтение 67–й страницы книги ~Сердца в Атлантиде~

голос задрожал, и я понял, что она вот-вот расплачется.

- Что случилось?

- Ты имеешь в виду - сверх того, что мой отец, наверное, не пустит меня к
себе на порог, после того как увидит "Ньюс"? К субботе он, уж конечно,
сменит замки. То есть если уже не сменил.

Я вспомнил, как Нат признался, что боялся, что мать увидит снимок его
ареста. Мамочкин паинька и будущий стоматолог задержан в Дерри за
демонстрацию перед федеральным управлением без разрешения. Какой позор, о
какой позор! А папочка Кэрол? Ну, не совсем то, но почти. Папочка Кэрол
как-никак сказал однажды "так держать", и вот пошел служить на
фло-о-о-о-от".

- Он может и не прочесть заметку, - сказал я. - А если и да, так в ней
фамилии не названы.

- Фото-гра-фия, - терпеливо сказала Кэрол, словно извиняя тупице его
тупость. - Разве ты не видел ее?

Я начал было говорить, что лицо у нее повернуто от камеры и к тому же в
тени, но тут же вспомнил ее школьную куртку с "ХАРВИЧСКАЯ ГОРОДСКАЯ ШКОЛА"
поперек спины. Да к тому же он ведь ее отец, черт дери. Он ее и в
полупрофиль узнает.

- Так ведь он может фотографии не увидеть, - неловко сказал я. -
Дамарискотта ведь далеко, и "Ньюс" там могут не читать.

- И собираешься прожить свою жизнь вот так, Пит? - В голосе ее все еще
было терпение, но явно на исходе. - Натворить что-то, а потом надеяться, что
никто не узнает?

- Нет, - сказал я. Мог ли я озлиться на нее за эти слова, если Эннмари
Сьюси все еще понятия не имела, что на свете существует такая вот Кэрол
Гербер? Нет, конечно. Мы с Кэрол в браке не состояли, и вообще.., но о браке
же и речи не было. - Нет, не собираюсь. Но, Кэрол.., ты же не обязана совать
чертову газету ему под нос, верно?

Она засмеялась. Не так весело, как когда упомянула про мой бампер, но я
решил, что даже грустный смех лучше, чем никакой.

- Этого не понадобится. Он узнает сам. Он такой. Но я должна была, Пит.
И, наверное, я присоединюсь к комитету сопротивления, хотя у Джорджа Гилмена
всегда такой вид, будто он малыш, которого застукали, когда он совал в рот
то, что выковырял из носа, а хуже дыхания Гарри Суидорски во всем мире не
найти. Потому что.., дело в том.., видишь ли... - Мне в ухо ударил ее
бессильный вздох. - Слушай, ты знаешь, куда мы ходим курить?

- В Холиоуке? У мусоросборников, а как же?

- Встретимся там, - сказала Кэрол. - Через пятнадцать минут. Сможешь?

- Да.

- Мне еще много надо выучить, так что долго я остаться не смогу, но я..,
я просто...

- Я приду.

Я повесил трубку и вышел из будки. Эшли Райе стоял в дверях гостиной,
курил и переминался с ноги на ногу. Я сделал вывод, что у него перерыв между
партиями. Лицо у него было слишком бледным, черная щетина на щеках смахивала
на чернильные штрихи, а рубашка выглядела не просто грязной, но несменяемой.
У него был тот ошалелый вид, который позже я начал ассоциировать с
безнадежными кокаинистами. Собственно, "черви" и были своего рода
наркотиком. Причем не из тех, которые обеспечивают бездумную беззаботность.

- Что скажешь, Пит? - спросил он. - Сыграем пару партий?

- Может, попозже, - сказал я и пошел по коридору. Стуча костылями, Стоук
Джонс в старом облезлом халате возвращался из ванной. Его длинные
растрепанные волосы были мокрыми. Я прикинул, сколько времени он находился
под душем, там ведь не было ни перил, ни ручек, чтобы держаться, какие стали
позднее обязательной принадлежностью в ванных общего пользования. Однако,
судя по его лицу, он вряд ли захотел бы обсуждать эту тему. Да и любую
другую тоже.

- Как дела, Стоук? - спросил я.

Он прошел мимо, не отозвавшись, прошел, опустив голову. По волосам,
облепившим его щеки, ползли капли, под мышкой он сжимал мыло и полотенце,
еле слышно бормоча:

"фви-Рви, рви-Рви". Он даже не взглянул на меня. Говорите о Стоуке Джонсе
что хотите, но подпортить вам день он умел как никто.

Глава 21

Когда я подошел к Холиоуку, Кэрол уже была там. Она принесла от
мусоросборников пару ящиков из-под молока и с сигаретой во рту сидела на
одном, скрестив ноги. Я сел на другой, обнял ее и поцеловал. Она на секунду
прижалась головой к моему плечу, ничего не говоря. Не похоже на нее, но все
равно очень приятно. Я продолжал обнимать ее и смотрел на звезды. Вечер был
теплым для поздней осени, и много народу - в основном парочки - вышло
погулять, соблазнившись такой погодой. До меня доносилось бормотание их
голосов. У нас над головой в обеденном зале радио играло "Держись, Слупи".
Кто-нибудь из уборщиков, решил я.

Наконец Кэрол подняла голову и чуточку отодвинулась от меня, давая
понять, что я могу убрать руку. Вот это было более на нее похоже.

- Спасибо, - сказала она. - Мне было очень нужно, чтобы меня обняли.

- Всегда рад.

- Я немножко боюсь встречи с отцом. Не так чтобы очень, но боюсь.

- Все будет хорошо.

Сказал я так не потому, что верил в это - откуда мне было знать? - но
говорят ведь именно такие слова, верно? Именно такие.

- С Гарри, Джорджем и остальными я поехала не из-за отца. Это вовсе не
великий фрейдистский бунт, вовсе нет.

Она бросила сигарету, и мы смотрели, как посыпались искры, когда окурок
ударился о кирпичи Променада Беннета. Потом Кэрол взяла сумочку с колен,
нашла бумажник, открыла его и пролистала снимки, вставленные в целлулоидные
окошечки. Потом вытащила один и протянула мне. Я наклонился, чтобы
разглядеть его в свете, падавшем из окон столовой, где уборщики, возможно,
натирали полы.

На фотографии было трое детей лет одиннадцати-двенадцати - девочка и два
мальчика. На всех были голубые майки с надписью красными печатными буквами
"СТЕРЛИНГ-ХАУС". Они стояли на автостоянке, обнимая друг друга за плечи, -
непринужденная поза "друзья навеки", своеобразно красивая. Девочка стояла
между мальчиками. Девочка, естественно, была Кэрол.

- Который Салл-Джон? - спросил я. Она поглядела на меня с некоторым
удивлением.., но улыбнулась. Впрочем, я уже не сомневался, что и сам знаю.
Салл-Джон, конечно, этот, с широкими плечами, улыбкой до ушей и гривой
черных волос. Я вспомнил волосы Стоука, но мальчик на фото явно свою гриву
расчесал. Я постучал по нему пальцем. - Этот, верно?

- Это Салл, - подтвердила она, потом дотронулась ногтем до лица второго
мальчика. Он выглядел не столько загорелым, сколько обгорелым. Лицо у него
было более узким, глаза посажены более близко, волосы морковно-рыжие,
остриженные ежиком, так что он смахивал на мальчика с обложки "Сатердей
ивнинг пост" работы Нормана Рокуэлла. Его лоб пересекала легкая морщинка.
Мышцы на руках Салла были совсем не детскими, а у второго мальчика руки были
худыми - худые руки-спички. Наверное, они и теперь были худыми.

На руке, не обнимавшей Кэрол, была надета большая коричневая бейсбольная
перчатка.

- Перчатка Бобби, - сказала она. Что-то в се голосе изменилось. В нем
появилось что-то, чего я раньше не слышал. Печаль? Но она продолжала
улыбаться. Если это печаль, то почему она улыбается? - Бобби Гарфилд. Мой
первый мальчик. Моя первая любовь, можно сказать. Он, Салл и я были тогда
неразлучными друзьями. И не так давно. В тысяча девятьсот шестидесятом, но
ощущение такое, что ужасно давно.

- Что с ним случилось? - Я почему-то был уверен, что она скажет: он умер,
этот мальчик с узким лицом и морковным ежиком.

- Он уехал с матерью в другой город. Некоторое время мы переписывались, а
потом перестали. Ну, ты знаешь, как это бывает в детстве.

- Хорошая перчатка.

На лице Кэрол все еще улыбка. Я видел, как на се глаза навернулись слезы,
пока мы разглядывали снимок.., но все еще улыбка. В белом свете
флюоресцентных плафонов столовой се слезы казались серебряными. Слезы
принцессы из волшебной сказки.

- Самое большое сокровище Бобби. Вроде бы есть бейсболист Алвин Дарк,
верно?

- Был.

- Перчатка Бобби была его модели. Алвина Дарка.

- А моя - Теда Уильямса. Мама, по-моему, сбыла ее на распродаже пару лет
назад.

- Перчатку Бобби украли, - сказала Кэрол. Не знаю, помнила ли она, что я
все еще сижу рядом. Она продолжала прикасаться кончиком пальца к узкому,
чуть нахмуренному лицу. Будто она вернулась в свое прошлое. Я слышал, что
гипнотизеры добиваются подобного с восприимчивыми пациентами. - Ее присвоил
Уилли.

- Уилли?

- Уилли Ширмен. Я увидела год спустя, как он играл в ней на поле
Стерлинг-Хауса. Я была жутко зла. Тогда мама и папа все время собачились,
видимо, дело уже шло к разводу, и я была жутко зла. Зла на них, на мою
математичку, зла на весь мир. Я все еще боялась Уилли, но зла на него была
еще больше... А кроме того, в тот день я была не в себе. Подошла прямо к
нему, сказала, что это перчатка Бобби и он должен отдать ее мне. Сказала,
что знаю адрес Бобби в Массачусетсе и отошлю ее ему. Уилли сказал, что я
сбрендила, что это ЕГО перчатка, и показал свою фамилию на ней. Он стер
фамилию Бобби - то есть постарался стереть, - а поверх печатными буквами
написал свою. Но я разглядела "бб" от "Бобби".

В ее голосе зазвучало пугающее негодование. И сделало его почти детским.
Сделало почти детским ее лицо. Вполне возможно, что память меня обманывает,