нам обратилась и говорит: мол, худо дело - погибает молодняк, весь сок в
землю отпустил, ветви замерзают. Мы дружно к саду повернулись. Кто поближе
к ограде рос, принялись Яблони теребить, да уговаривать. Да попусту все,
для них горе - что каменная стена. Отгородились от нас, не слышат. Стоят
под снежной шапкой, оплакивают погибшие завязи.
Пока мы кумушек уговорить да успокоить пытались, в саду
человек-старая-женщина сновала. Придет - уйдет, придет - уйдет. Я к шагам
прислушался. Придет - с тяжелой ношей. Уйдет - налегке. И тут дымом
потянуло. Огонь!
Свято преданы мы солнцу, но пасынка его сторонимся. Не видали мы добра от
него, лихо одно. Вот все как по команде и притихли.
Костер сильнее и сильнее разгорался. Стволы лесных собратьев в огне
горели, как солнце жаром согревали замерзший сад. А человек-старая-женщина
так и топала туда-сюда, туда-сюда.
Сирень к ограде прильнула.
"Сгоришь, дуреха", - остерег кто-то из соседей.
"Не кликай, - огрызнулась ворчунья. - Человек-старая-женщина мертвые
деревья для себя припасала, в своем доме солнце сотворить хотела. А теперь
вс" Яблоням отдала. Отогреваются, кумушки. Авось живыми будут".
Скоро снег кружиться перестал. Солнце из туч лучи спустило. Холод не
прогнало, но светом порадовало.
А дальше - хуже. Май будто наряд чужой надел: претворился коварным
октябрем, морозом задышал. То дождь ледяной, то снег мокрый, то ветер
промозглый. Сок в волокнах стыл, да так, что к молодым веточкам доползать
вовремя не поспевал. Отмерзали ветки. Гибли. Липа и тот сплоховал, большую
ветвь потерял.
Сирень тихо плакала. Одна за другой чернели цветущие кисти. Холод, что
огонь разгулявшийся, все пожирал, оставлял за собой мертвую сушь. И конца
беде лютой не видать было.
Дубок - умница, строго слову следовал. Солнце днем ласкалось, молодежь тут
же на радостях водицу принималась тянуть. А наш - ни-ни, брал ровно
столько, чтобы сил хватило сок по всем веточками пропустить, да к ночи
затаиться. Тех, несмышленых, мороз ночью насмерть прихватывал. Много
поросли погибло. Дубок же только одну веточку отморозил. Пригорюнился, как
наказание принял.
"Дядя Береза, разве я не слушался тебя? Разве водой жадничал?"
"Нет, - говорю ему, - все по закону делал. Да только есть в жизни то, что
не во власти нашей изменить. Берут верх над нами и холода, и огонь, да и
люди - случается. А ты живи и земле-матушке верь. Испытывает она, силу
проверяет. Слабых да глупых - заберет, не позволит плохой памяти
множиться, а других прочно стоять научит".
Кивали моим словам соседи, соглашались. Боль свою поглубже в корни
спрятали, хоть тяжко всем было. Ни один невредимым не остался. Самое
меньшее - листочки иссохли. А у кого и хуже - цветы да поросль погибли,
ветки отмерзли, корни застыли.
Друг за друга мы держались. Будили, коли кто в дрему впал не вовремя. Вот
только Клены мы не уберегли. Те все больше с Елями общались. А Ели, что
они о нас, лиственных, знают? Кликали мы, кликали к беднягам Кленам, да с
каждым часом слабее их ответ становился. И рады бы уж нашим советам внять,
да сил не осталось. Убил мороз юные стройные создания. Заледенил стволы,
погубил молодые корни. Настало новое утро, и не докричались мы до Кленов.
Беда - она для всех одна. О людях думать я не забывал. И они о нас радели
сердечно. Человек-девочка прибегала, корни Дубка мхом лесным укрыла. Я ей
спасибо сказал.
Другие люди тревожные ходили. Тепло их бурлило, что ручей в половодье:
злились, значится, на погоду. В домах у них холод поселился, не прогонишь.
Маленькие дома, из наших собратьев сложенные, они огнем согревали. А
большие каменные промерзли до нутра. Брат-Липа сказал как-то: и почто печь
не ставят, обогрели бы жилище. Дубок своей ученостью блеснул: "Там, дядя
Липа, печи особые. Их разом включают по осени и всю зиму тепло. А весной -
не положено. Весной солнце греет".
Эх, знали бы друзья мои прямоствольные, какую напасть накликали!
Ночь опустилась, тихо в сквере стало. Вздремнул я. И тут слышу - человек
идет. Плохое было в его шагах, а тепло, как сухая земля, твердое, билось
внутри, будто наружу вырваться хотело. Так люди страхом мучаются. И злятся
тоже так.
Мимо меня прошел человек, ствол рукой тронул. К брату-Липе шагнул. Вдруг
удар раздался. Вскрикнул Липа! А человек второй удар обрушил. Топором. И
еще, и еще. Никогда не забуду, как друг мой кричал. Соседи зашумели, а я к
человеку тепло простер - умолял прекратить. Не случилось чуда, не услышал
он меня. О своем замерзающем ростке думал, и рубил, рубил... Осина к нему
свой сок бросила, надеялась остановить, как кошку остановила. Да не по
корням ей человек-мужчина.
Застонал, рухнул Липа. До корней моих его голос донесся: не поминай лихом,
брат, да Дубок береги; живите в мире...
Потом человек ветки рубил, молодой ствол на части крошил. Только не слышал
я более ничего. Корни мои горе в узел скрутило.
Соседи-собратья поведали на другой день все, что услышать успели. Унес
человек тело брата-Липы в большой каменный дом. Акация, что во дворе его
росла, рассказала, как дым из одного окна тянулся. Видать грели жилище. А
я росток человека того вспомнил. Видать, с отчаяния родитель в сквер пошел
дерево рубить. Погибал его росток, как наши в стужу засыхают.
Долго я думал потом. Почему Липу? Почему не меня? Ведь жара с моих веток
больше будет, это всякий знает. А ответ простой оказался: толст мой ствол
и вершина повыше крыш будет. В одиночку не повалил бы меня человек, вот и
повернулся к тому, кто помоложе и потоньше. К Липе.
Как-то давно молодежь меня спросила: какой смертью лучше умирать дереву?
"Лишь бы не в печке", - не раздумывая, ответил я. А сейчас смотрю на сруб,
что от брата-Липы остался, и иное на ум приходит. Его тело в тепло
превратилось и спасло человеческий росток. Росток взрослым станет, много
дел совершит. И пусть это будут добрые дела, как те, что человек-девочка
творит. Ради жизни можно свою жизнь положить. Ведь земля у нас одна - у
нас, деревьев, у людей, у зверей. Мы друг друга поддерживать должны, и
любить. Так испокон веков было, и будет так.
Холода ушли. Канули в память. Скинули мы вялые, замерзшие листы. Зеленый
листопад ветром унесло. Солнце ярче светить стало, и из лесу весть пришла:
встречайте лето! Движется к нам жаркий дух.
Вот так и пережили мы лютую напасть. А о том, кто из мая того уже не
вернется, мы помним. И о неродившихся яблочках, и о погибших Кленах. И
Липу помним. Земля позволит, превратится его единственная почка в росток.
Мы землицу хорошо о том попросим.
_______________________
ВСТРЕЧА НА МОСТУ
Огромные часы на стене пропели обычную вечернюю мелодию и в полной тишине
принялись отсчитывать десять. К последнему колокольному переливу
присоединился мягкий голос компьютера, прозвучавший из кабинета:
"динь-дон-дон, поступило сообщение". Мы с мужем переглянулись.
- А это от кого? - спросил он и лукаво посмотрел на меня.
- Наверное... - я помедлила; сегодня письма и открытки лились нескончаемым
потоком: наши друзья поздравляли нас с первой годовщиной свадьбы. - От
моих родителей.
- Проверим?
Я соскочила с кресла.
- Проверим!
Юркнуть в кабинет первой мне не удалось - опять подвел длиннющий шлейф
накидки, наброшенной поверх моего домашнего трико. Зато я не преминула еще
разок погладить белоснежные лепестки лилии, плавающей в специально
приобретенном по такому случаю аквариуме. Лилию муж подарил мне сегодня
утром, со словами: о, Ярославна, королева моих сердец, позволь вручить
тебе Цветок Рассвета, дабы он стал символом наших слившихся в объятиях душ
навечно.
Несколько необычная поэзия, но я успела привыкнуть к форме его лирических
упражнений. Кстати, меня действительно зовут Ярославна. Не знаю, о чем
думали мои родители тридцать лет назад, но имя это закреплено за мной с
тех самых пор.
Я угадала: письмо пришло из отчего дома. Я прочла вслух. Мои родители
поздравляли нас с годовщиной и желали всяческих благ. А в конце текста
стояла приписка от брата: "Будь счастлива, Слава, в твоей запредельной
Австралии".
Улыбка осталась на моем лице, но глаза наполнились грустью. Все-таки я
чувствовала себя немного виноватой перед братом.
- А парень-то догадался, - осторожно заметил мне муж.
Я неопределенно пожала плечами, спрятав за этим движением тяжелый вздох.
- Яра, а ведь ты давно хотела мне рассказать, как все началось, - напомнил
он.
- Пожалуй, самое время, - согласилась я, усаживаясь в кресло перед
компьютером; это было мое любимое место. - А началось все в солнечный
октябрьский день...
Пролетело лето. Зелень деревьев медленно-медленно перетекала в золотые
тона, облака ниже и ниже плавали над землей, и чаще и чаще по утрам в окно
стучались настырные осенние дожди. Для нашей семьи прошедшие месяцы стали
особо важным периодом в жизни. Володя поступил в институт. Теперь к
Белоусов Валерий
Мацумото Сэйте
Березин Федор
Браун Дэн
Афанасьев Роман
Шилова Юлия