пушки будто бы... Там вплотную сошлись. Уж я и наказывал проезжим, чтоб
звали их, всех барсуков, хоть со всего света, к нам, на объединенье. Мы,
как съединимся, так и вдарим с сорока концов. Коли каждый по камню бро-
сит, и то гора выйдет. А нам на Антонову милость итти не след. Ишь, су-
дом застращал! А какой нам с тобой, к примеру, Евграф Петрович Подпря-
тов, суд? И тебе тоже, Кирилл, и тебе, Лаврен! Не сами ли вы солому тас-
кали под исполкомские-то стены? А не ты ль, Гарасим, Мурукова вверх по-
дымал и оземь брякал?! Наш суд - пуля, страшный суд!.. Что ж ты, Гара-
сим, вертишься? Ты в меня, Гарасим, соколом гляди! Не гоже коноводу Га-
расиму воробьишка представлять из себя... И на тебя уж готова пуля, ле-
жит в Антоновом кармане! Ужли ж так застращены, что и до кустов добежать
не впору будет? Да еще и кто он есть, Антон!
слышно вставил рассудительный Попузинец. - Какая ты власть! - осмелев от
одобрительного молчанья остальных, поднял он голос. - Ты наш, свой, мы
тебе и повиноваться не можем! А он, эвона, пахать велит...
думчиво сказал бородач из двадцать третьей.
выряя в затылке.
мен. - Вот, погодите, придет подкрепленье, скинем ихнюю руку, так и мы
прощать будем. Этак-то легко прощать, если кнут в руке держать...
дач из двадцать третьей.
той поры, пока не объявится подкрепленье. - Мишка, закуривая, зажег
спичку, а Семен скоса взглянул на Настю, и вся сила, отхлынувшая-было,
вновь прилила к нему, как полая вода, ломающая плотины. Настя сидела в
углу с полуоткрытыми глазами, а рукой делала движенья, точно гладила ко-
го-то, стоящего перед ней. - Он говорил теперь еще безжалостней, как бы
в исступленьи, точно пинал и ворочал гору, возлегшую на его пути. Уже не
слышалось возражений. Задеты были мужиковские сердца, заговорила кровь,
сама земля. Гарасим потерянно теребил поясок рубахи. Юда грыз ноготь и
умным выжидающим взглядом мерил соотношение смутного, белевшего в потем-
ках Семенова лица с Настей, еле приметно раскачивавшейся в такт Семено-
вым словам. Бородач из двадцать третьей, с напряжением выпятивший грудь,
выглядел как на исповеди: просветленный, виноватый, необычный. Приятель
его, верный подголосок бородача, потряхивал головой, жалко плакал, чесал
затылок, оглядывался по сторонам и подтягивал вверх штаны, - все это ра-
зом.
приятеля, толкал соседа в бок.
на: "до конца биться... Круши, вали!". Тут-то, снаружи же раздался вдруг
гул голосов. Задние из толпившихся за землянкой куда-то побежали. Кто-то
удивленно свистнул, кто-то упал, и над ним засмеялись, кто-то выстрелил,
- суматоха и замешательство усилились.
дался Стафеев.
ве, велел Семен.
длиннорукий и усердный, с искаженным лицом, остановился перед Семеном.
ле ширил круглые глаза, а говорить не мог.
побаловался языком. - Как я разводящий ноне... подхожу к дуплу...
Петька и бессильно присел тут же на пол.
между барсуками.
ли! - зло и спокойно ответил Юда и похрюкал по свиному.
дечно приятель бородача.
стояли потемки. В дверь вводили пойманного на поле.
уродливые тени испуганно заметались по стенам. Но спичка потухла и снова
на стены нахлынула тень. Кто-то зажег лучину и осветил неизвестного гос-
тя.
ним Половинкина. Он узнал его сразу, хотя от прежнего Воровского продко-
миссара оставалось только несколько неуловимых черт.
смятую чуть не в шарик. Лучина потухла, но при ее последней вспышке уже
различил Семен насмешку на Половинкинских усах.
Семен ощутил странное волненье, сходное с тем, какое испытал в давней
юности при встрече с Павлом. Семен взял записку и стиснул ее в кулаке.
Никто не видал из-за темноты ту жалкую улыбку, которая набежала при этом
на Семеново лицо. Опять зажгли лучину. Все молчали, глядели в Семена
ждущими, выспрашивающими глазами. Юда, надув щеки, ловко сыграл на гу-
бах, и все поняли, что хотел сказать этим Юда.
почти повернулся уходить. - А может, убивать будете?.. - вдруг нереши-
тельно повернулся он.
знал, что барсуки его слушают так внимательно, как никогда. - Ступай,
пожалуй.
винкин.
гнев: - Брыкина, дружка твоего, мы прикончили... слышал? - ударил он
словом.
со стороны.
пули тратить. На сук бы - и все.
больно шлепнул Половинкина по спине.
винкин, словно не было ему больно от Мишкина шлепка. - Ну, я пошел...
меня там подвода ждет! - И пошел из темноты землянки на растворенную
дверь.
в подозрительных соображениях, уже озлобленные, но безмолвствующие. Они
ждали от Семена приказания... но Половинкин уже уходил, ушел, а Семен
все кусал губы, мял в руках непрочитанную записку, трогал щеки себе,
прислушиваясь к чему-то, делал тысячи почти незаметных движений, которы-
ми выдавал свою растерянность.
дела у стола, без сна. Она с вопросом подняла глаза на Мишку и движеньем
головы закинула волосы назад.
у тебя незаперта стоит? Я поговорить с тобой пришел... Не прогонишь?
поперек стола, зевнула. - Длинное будешь говорить?
ближе. - Красивая, а злая... Ты не бойся, я с тобой в последний раз го-
ворить буду. Ты уж выслушай, а там как знаешь...
сильно выдаваясь грудью вперед.
Настиной шеи. - Что это ты, так и сидишь все? Злость копишь?
дой, что таким непонятливым стал Мишка. - Ну, садись, чего ж стоять!
Рассказывай, куда же ты побежишь?.. Сам к себе в карман спрячешься?
свою вспышку, - покряхтел и сильно пригладил правый ус.
люблю, значит и власть над тобой имею!
ведь я тебе заплатила! - она встала, взяла с гвоздя кожан, накинула на
плечи и снова села.
Пришел сказать, что полный каюк нам. У мужиков не спокойно, Юда там... -