Чтение 67–й страницы книги ~Раз в год в Скиролавках~

как нищего, одаряют милостыней. Боль и отчаяние Крыщака не давали покоя и
его невесткам, так, что одна из них шепнула ему в сторонке, чтобы он унес у
них не слишком большого поросенка для Поровой, раз уж обычной курицы ей
недостаточно. Но он ужаснулся такому преступлению, потому что была у него
своя мужская честь.
И так сидел Эрвин Крыщак на лавке перед магазином, с опущенной головой
и с курицей под мышкой, и у завмага Смугоневой, как она ни посмотрит на него
в окно, даже слезы на глаза наворачивались. Из-за этой обиды и сочувствия
охватил ее великий гнев - впрочем, всем уже надоели ссоры в домах, в полевых
кустах и лесопосадках - и, когда перед магазином остановился автомобиль
доктора, а сам он вошел, чтобы купить сигарет, Смугонева уперла руки в боки
и грозно спросила Негловича, правда ли это, что они с паном Порвашем были в
"Новотеле" и тамошние девки просили с них по три тысячи злотых.
Глядя в красное от гнева и обиды лицо Смугоневой, доктор понял, что
дело тут серьезное. И он сказал ей и другим женщинам в магазине:
- Это правда, что тамошние девушки стоят аж три тысячи злотых, но это
вместе с лечением у хорошего врача, которое длится от нескольких дней до
нескольких месяцев. Может быть, и еще дороже, если кто-то захочет
пользоваться заграничным лекарством.
- Слышите, женщины? - обрадовалась Смугонева. - Вот вам правда о трех
тысячах. Глупые сплетни вы разносите, вместо того, чтобы спросить обо всем у
умного человека. Осмелев от доброты доктора, Смугонева еще спросила, правда
ли, что девушки в "Новотеле" раздуваются в темноте или под одеялом за эти
три тысячи вместе с лечением у хорошего доктора.
- Да, это правда, - покивал доктор своей седеющей головой. - И тут
нечему удивляться, мои дорогие. Честной женщине, замужняя она или нет,
незачем стыдиться своего мужа или жениха. Поэтому она и раздевается у него
на глазах. Другое дело - женщина легкого поведения, у которой постыдная
специальность. Такая девушка, сгорая от стыда, обнажается или в темноте, или
под одеялом, что само собой понятно.
Разъяснение доктора очень понравилось женщинам, да и мужчинам в
Скиролавках. Вся эта запутанная история была представлена доктором ясно и
доказательно. И в самом деле, разве порядочный человек стыдится того, что он
делает? И слыханное ли это дело, чтобы кто-то впотьмах шел в свой садик?
С тех пор в Скиролавках, если какая-нибудь женщина или девушка не
хотела при мужчине раздеться догола, о ней говорили, что она стыдлива, как
девка из "Новотеля".

О том,
что дома обед бывает вкуснее и дешевле

Быстро забылось дело с тремя тысячами злотых - другое, новое событие
оказалось неизмеримо более важным.
Председательница кружка сельских хозяек, толстая жена лесника Видлонга,
привезла из Барт почетный диплом женщинам села за коллективное выращивание
гусей. Если по правде, то гусей выращивали в прошлом году, потом женщины
перессорились и коллектив распался, но диплом они получили только сейчас, и
по этому случаю решили в сельском клубе устроить женскую вечеринку.
Видлонгова принесла огромный противень со сдобным пирогом, жена Кондека
- жареного гуся, невестка Крыщака - двух жареных уток, другие женщины
сложились на три литра чистой водки. Маленькие столы составили и накрыли их
большой льняной скатертью, расставили на них еду и питье, и так, в конце
мая, ранним вечером, начались в сельском клубе приятные бабьи посиделки. Не
первые, впрочем, и, по-видимому, не последние, потому что женщины из
Скиролавок любили время от времени собраться в своей собственной компании,
поесть, выпить, поболтать в отсутствие мужчин. Мужчины - что тут скрывать -
в это время предпочитали сидеть по домам, а если кому-то надо было пройти
мимо клуба, он прокрадывался потихоньку, чтобы его не увидели через окно и
не затащили в клуб, унижая его мужское достоинство. Было дело, Шчепан Жарын
дал женщинам втянуть себя в клуб, думая, что бабья водка на вкус точно такая
же, как мужская, но когда они, подгуляв, начали бесстыдно и без разрешения
его змею вытягивать наверх, он удрал от них с ширинкой, лишенной пуговиц.
Отсюда - урок для мужчины, что неплохо с одной женщиной выпить водочки, но с
толпой женщин - господи упаси.
Во главе огромного стола сидела и командовала застольем Зофья Видлонг,
жена лесника. Ей было пятьдесят лет, и она была очень толстая. В гмине
Трумейки ни у одной женщины не было большего зада, в автобусе она платила за
один билет, но занимала два места только очень маленький ребенок мог возле
нее примоститься. Над большим животом возносился крутой навес огромных
грудей. Даже в Бартах ни в одном магазине не было достаточно большого
бюстгальтера для Видлонговой - так же, как не существовало обуви для больших
стоп Плотника Севрука. И по необходимости Видлонгова сама сшила себе что-то
вроде двух мешков для своих верхних излишеств, но то и дело то левая, то
правая грудь выскакивала из лифчика и съезжала на живот, и руки у
Видлонговой были без передышки заняты запихиванием какой-либо из них в
надлежащее место. Несмотря на свои пятьдесят лет и полноту, а может быть,
именно благодаря ей, лицо она сохранила гладким, без морщин, с нежной
розоватой кожей. При этом губы у нее были толстые, красные, глаза голубые и
веселые, волосы светлые и очень пышные. На лицо она считалась симпатичной, а
избыток тела у женщины не каждому мужчине кажется недостатком. И, хоть
лесник Видлонг жаловался, что с такой обширной женщиной трудно в одной
кровати хорошо выспаться, и плоской, как доска, жене дровосека Стасяка, как
об этом перешептывались, сделал ребенка, другие мужчины, у которых были
худые жены, с удовольствием поглядывали на Видлонгову. В очереди в магазине
они охотно становились за ней, чтобы, вроде бы случайно, рукой или животом
прикоснуться к ее заду.
Видлонгова родила четверых детей, дочь и троих сыновей, уже живущих
своими семьями, только младший был еще в армии. Некоторые женщины завидовали
Видлонговой, что она избавилась от детей, а вместе с ними - от хлопот и
обязанностей, а у нее из-за этого болело сердце. Не потому, что она любила
своих детей больше, чем другие женщины, а потому, что всю жизнь она должна
была тяжко работать и сильно бедствовала. Она мечтала - когда родила детей,
занималась их воспитанием, маленьким хозяйством, ухаживала за коровами,
свиньями, птицей, потому что зарплата лесника была небольшой, а Видлонг не
принадлежал к числу расторопных людей (не он, а она должна была ругаться
из-за казенных лугов в лесу, из-за каждого куска земли, положенного
лесникам) - она мечтала, что когда дети вырастут, с их помощью она создаст
что-то вроде могучей империи в окрестных лесах и будет там безраздельно
царствовать. Свою дочь она собиралась выдать за лесничего из соседнего
Урочиска, чтобы иметь влияние на зятя-лесника и во время дележки пахотных
земель самый урожайный участок заграбастать. А дочка вышла замуж за шахтера.
Старший сын выучился на лесника, но, вместо того, чтобы принять
освободившееся лесничество в Блесах, принадлежащие ему земли и луга, два
сарая и большой хлев, уехал в Бещады. Второй сын и не думал оставаться в
лесу и пошел рабочим на судоверфь. Третий, самый младший, который в армии
был, познакомился с богатой девушкой откуда-то издалека и решил поселиться у
нее, в ее большом хозяйстве. Так Видлонгова осталась при своих мечтах,
которым не суждено было сбыться, без какой-либо власти и влияния. Так же,
как раньше, она должна была каждый год воевать за хороший луг в лесу, за
каждый клочок лучшей земли, чтобы прокормить коров, свиней и бесчисленную
птицу. Она уже не была такой бедной, как когда-то, могла и от своих детей
что-то получить, если бы захотела, но, если правду сказать, не хватало ей
только чуточки власти в окрестных лесах, а именно этого она достичь не
могла. А зачем ей нужна была эта власть, пусть даже косвенная, через зятя,
сыновей, их друзей и знакомых - она и сама не понимала. А может быть, и не
хотела понимать, хоть хорошо помнила, какой она была смолоду хорошенькой,
кругленькой бабенкой, и у каждого был на нее аппетит. То один старший
лесничий, то другой не раз говорил ей, когда весной делили пашни и луга:
"Придете, Видлонгова, сегодня вечером в молодняк в квадрат 112". И она шла,
потому что хотела получить хороший луг, плодородную землю. Домой она
возвращалась, вся сгорбленная от унижения и заплаканная, несмотря на то, что
луг ей потом всегда доставался наилучший, а земля - самая урожайная. Но
своим простым умом она поняла, что самая большая сила на свете - это власть,
она дает человеку могущество и деньги. Чтобы, однако, с этой властью она -
такая простая женщина - сделала, если бы получила ее через зятя и сыновей,
она себе не представляла. Но жаждала ее, каждой малости, хотя бы этого
руководства кружком сельских хозяек в Скиролавках.
Она считалась женщиной аккуратной - это ее когда-то ставил в пример
другим доктор Неглович, что, несмотря на ее годы и четверку детей, он у нее
не нашел ни одной язвочки. Она была и хозяйственной: каждое лето принимала у
себя дачников, неких супругов Туронь, готовила для них вкусные обеды и умела
чисто подать. И вот этой женщине, с такими взглядами и таким характером,
выпало, что у нее на сорок четвертом году жизни прекратились месячные.
Причины этого она усматривала в факте, что они у нее рано пришли, в
десять лет, и вот быстрее, чем другим, ей пришлось с ними расстаться. Однако
доктор Неглович объяснял, что такие случаи для медицины не вполне ясны и не
до конца изучены.
Неприятная это вещь для женщины. Не у одной из них сразу же появляется
ощущение, что она стала чем-то совершенно бесполезным, какой-то развалиной
или трухлявым пнем. Другой начинает казаться, что это старость входит в ее
тело, и уже навсегда, до самой смерти, там устраивается. Поэтому у многих
вдруг появляется удивительное беспокойство, неуравновешенность, склонность к
скандалам, раздражительность, а также разные видения, вызванные глубоко
скрытой тоской. Так бывает: у одной сильнее, у другой слабее, но не всегда.
Видлонгова приняла свою судьбу спокойно, с улыбкой на красных губах, с