эскалатору, идущему вверх. Поднялся веселый переполох, и беглеца,
изнемогшего в попытке одолеть бегущие навстречу ступени, изловили.
Дальнейший путь Веры Фабиановны по кольцу до <Белорусской> и далее до
Моссовета протекал без приключений. Травмированный неудачным побегом,
котик больше не царапался и только дрожал, прижимаясь к хозяйке горячим
тельцем. Вера Фабиановна явственно ощущала, как слепо трепещет его
крохотное сердечко.
вглядываясь в заплаканное лицо приятельницы. Но черное платье,
покрасневшие глаза и особенно наброшенная на голову скорбная газовая
косынка говорили без слов. - Аркадий Викторович?
больше нет, - и беззвучно заплакала. Она не смахивала набегающие слезы и
даже не всхлипывала. Только плечи тряслись и мучительно жалко морщился
покрасневший нос.
гвоздики выпали из ее рук.
прошмыгнув между ног безучастной ко всему Людмилы Викторовны, затерялся в
настороженно притихшей квартире, в которую пришла смерть.
Котенок, цветы...>
побрела к себе в спальню.
цепочку и, бегло глянув в овальное зеркало, с выражением сочувствия и
скорби последовала за подругой.
скоропостижных и беспощадных в своей медлительности, последовательно
разрушающей тела и души. На всю жизнь она запомнила горячечный бред
Эппоминанда Чарского, скончавшегося в остром припадке делириума под
Вяткой, в убогой каморке третьеразрядного трактира. Какой опустошенной
почувствовала она себя в ту минуту, какой безнадежно усталой и
постаревшей, а потом вдруг поняла, что все только начинается, она молода,
хороша собой и свободна, свободна. Она возвратилась к родным пенатам,
откуда сбежала с Эппоминандом незадолго до революции, залечивать душевные
раны. Но в тот самый миг, когда ей дано было ощутить себя королевой на
празднике жизни, в одночасье скончался батюшка. Вернувшись после
отчаянного кутежа домой, она застала там кучу чужих любопытных людей:
каких-то дворников, соседку-молочницу, милиционера. Все промелькнуло в
кошмарном калейдоскопе. И лишь лицо отца на белой подушке, его ассирийская
клинышком борода и загадочная улыбка мыслителя и масона остались в памяти
навсегда. И еще невероятный живой нимб из кошек, окруживших и в смерти
прекрасную голову усопшего.
чтобы ей не было жаль безутешную подругу, но сочувствовать слезно и с
истинной болью она не могла. Все-таки это было чужое и мимолетное, которое
пройдет и забудется, надо лишь пережить кратковременный срок, поскорее
исполнить то положенное и неизбежное. Выплакала свои слезочки Верочка
Пуркуа, иссохло и равнодушно закаменело сердце Веры Фабиановны Чарской. Да
и не знала она как следует покойного, который был и остался ей совершенно
чужим человеком. Чего же ей и убиваться тогда, зачем страдать?
и с затаенным нетерпением похлопала Людмилу Викторовну по спине. - Нельзя
же так, мой ангел... Право.
платок на туалетный столик и присела на постель. Только пальцы ее
находились в беспрестанном движении, метались по синему шелку покрывала,
беззвучно скользили по узору полированной спинки.
неумному чьему-то наущению, сказала: - Я как предчувствовала. С самого
утра сердце ныло. Так одиноко мне вдруг сделалось! Так одиноко! Это я за
вас кручинилась, ваше сиротство переживала. Дай, думаю, съезжу на Птичий
рынок, ныне хоть и не воскресенье, а все же авось кто и вынесет под забор
божью тварь. Так оно и вышло. Сиамочку купила для вас, мальчика. Шустрый
такой мальчонка! Видели, как он стрелой в дом пролетел? Дурак-дурак, а
понял, что на место доставлен. Вам с ним веселее теперь будет... Вы меня
слышите?
все то, о чем говорила ей Чарская, не доходит до нее. Она просто не
слушала Веру Фабиановну, а если и слушала, то не понимала.
будет. Все кончилось.
вопрос максимум мягкости.
бросилась на подушку.
принялась гладить. - Разве можно? Мертвый - это еще не значит, что убитый.
Крепитесь, дружочек.
Ковская. - Ведь не живой же!
тридцать капель валокордина.
за плечо, силясь оторвать ее от подушки.
не сознавала навязчивой жестокости своего любопытства. Напротив, ей
искренне казалось, что, расспрашивая подругу, она тем самым помогает ей,
принимает на себя частицу ее тоски и боли.
сердцах отбросила вымокшую подушку. - Выразил сочувствие и попросил
приехать на опознание.
рукой. - У них. Следователь обещал заехать за мной.
оставлю. Так и знайте.
передней раздался мелодичный звонок.
принялась приводить себя в порядок.
достоинства, произнесла Вера Фабиановна. - Я отворю.
глазок. Но видно было плохо. Искаженно-выпуклое лицо расплывалось. Все же
Вера Фабиановна, ни о чем не спросив, откинула цепочку и повернула замок.
Перед ней, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, стоял Люсин.
хотя и в такой печальный день.
Чарская и, поджав губы, гордо прошествовала назад, в спальню.
сказал Люсин, входя в комнату, и низко склонился перед Людмилой
Викторовной.
искусственного меха. За тот короткий отрезок времени, который понадобился
Чарской, чтобы открыть дверь, она сумела взять себя в руки. Глаза ее были
воспалены, но сухи, а следы слез припудрены. - Расскажите мне, как все
произошло. - Она искательно улыбнулась. - Умоляю, ничего не скрывайте!
Но рассказывать, к сожалению, нечего. Мы пока сами очень мало знаем.
Люсин. - На берегу озера.
ножом?
себя напрасными догадками. Скоро вы сами все увидите.
Фабиановна, сидевшая до того на своем пуфике, как надгробная статуя.