возрастов и самых разнообразных званий и занятий.
зрелище. Рядом с хорошо одетыми богачами, петербургскими
биржевиками и адвокатами можно было видеть отнесенных к
эксплуататорскому классу лихачей-извозчиков, полотеров,
банщиков, татар-старьевщиков, беглых сумасшедших из
распущенных желтых домов, мелочных торговцев и монахов.
пиджаков на коротко спиленных чурках, поставленных стоймя,
наперерыв друг другу что-то рассказывали и громко хохотали.
Это были люди со связями. Они не унывали. За них дома
хлопотали влиятельные родственники. В крайнем случае дальше в
пути они могли откупиться.
распоясанных рубахах поверх портов и босиком, бородатые и без
бород, стояли у раздвинутых дверей душных теплушек, держась за
косяки и наложенные поперек пролетов перекладины, угрюмо
смотрели на придорожные места и их жителей и ни с кем не
разговаривали. У этих не было нужных знакомств. Им не на что
было надеяться.
рассовали в середине состава вперемешку с вольной публикой.
Люди этого рода имелись и в четырнадцатой теплушке.
9
станции, лежавшая наверху Антонина Александровна приподымалась
в неудобной позе, к которой принуждал низкий, не позволявший
разогнуться потолок, свешивала голову с полатей и через щелку
приотодвинутой двери определяла, представляет ли место интерес
с точки зрения товарообмена и стоит ли спускаться с нар и
выходить наружу.
дремоты. Многочисленность переводных стрелок, на которых
подскакивала теплушка с учащающимся стуком, говорила о
значительности станции и продолжительности предстоящей
остановки.
поправила волосы и, запустив руку в глубину вещевого мешка,
вытащила, до дна перерыв его, вышитое петухами, парубками,
дугами и колесами полотенце.
полатей и помог жене спуститься на пол.
будками и фонарями уже плыли станционные деревья, отягченные
целыми пластами снега, который они как хлеб-соль протягивали
на выпрямленных ветвях навстречу поезду, и с поезда первыми на
скором еще ходу соскакивали на нетронутый снег перрона
матросы, и бегом, опережая всех, бежали за угол станционного
строения, где обыкновенно, под защитой боковой стены,
прятались торговки запрещенным съестным.
их раструбом книзу расширяющиеся брюки придавали их шагу
натиск и стремительность, и заставляли расступаться перед
ними, как перед разбежавшимися лыжниками или несущимися во
весь дух конькобежцами.
гадании, выстраивались гуськом крестьянки ближних деревень с
огурцами, творогом, вареной говядиной и ржаными ватрушками,
хранившими на холоде дух и тепло под стегаными покрышками, под
которыми их выносили. Бабы и девки в заправленных под
полушубки платках вспыхивали, как маков цвет, от иных
матросских шуток, и в то же время боялись их пуще огня, потому
что из моряков, преимущественно, формировались всякого рода
отряды по борьбе со спекуляцией и запрещенною свободною
торговлей.
останавливался. Прибывали остальные пассажиры. Публика
перемешивалась. Закипала торговля.
перекинув через плечо полотенце с таким видом, точно шла на
станционные задворки умыться снегом. Ее уже несколько раз
окликнули из рядов:
дальше.
разводами. Она заметила полотенце с вышивкой. Ее дерзкие глаза
разгорелись. Она поглядела по бокам, удостоверилась, что
опасность не грозит ниоткуда, быстро подошла вплотную к
Антонине Александровне и, откинув попонку со своего товара,
прошептала горячей скороговоркой: -- Эвона что. Небось такого
не видала? Не соблазнишься? Ну, долго не думай -- отымут.
Отдай полотенце за полоток.
подумалось, что речь о каком-то платке. Она переспросила:
пополам и целиком зажаренного от головы до хвоста, которого
она держала в руках. Она повторила:
Чай, не собачина. Муж у меня охотник. Заяц это, заяц.
барыше, а противная в таком же большом накладе. Антонине
Александровне было стыдно так нечестно объегоривать бедную
крестьянку. Та же, довольная сделкой, поспешила скорее прочь
от греха и, кликнув расторговавшуюся соседку, зашагала вместе
с нею домой по протоптанной в снегу, вдаль уводившей стежке.
старуха:
бессовестный? Ах ты, кишка ненасытная, ему кричат, а он идет,
не оглядывается. Стой, говорю, стой, господин товарищ! Караул!
Разбой! Ограбили! Вон он, вон он, держи его!
Вот, плачет, убивается.
10
трудармию. Их стерег конвойный Воронюк. Из них по разным
причинам выделялись трое. Это были: бывший кассир
петроградской казенной винной лавки Прохор Харитонович
Притульев, кАстер, как его звали в теплушке; шестнадцатилетний
Вася Брыкин, мальчик из скобяной лавки, и седой
революционер-кооператор Костоед-Амурский, перебывавший на всех
каторгах старого времени и открывший новый ряд их в новое
время.
нахватанные с бору да с сосенки и постепенно знакомившиеся
друг с другом только в дороге. Из таких вагонных разговоров
выяснилось, что кассир Притульев и торговый ученик Вася Брыкин
-- земляки, оба -- вятские и, кроме того, уроженцы мест,
которые поезд должен был миновать по прошествии некоторого
времени.
стриженный бобриком, рябой, безобразный мужчина. Серый, до
черноты пропотевший под мышками китель плотно облегал его, как
охватывает мясистый бюст женщины надставка сарафана. Он был
молчалив, как истукан, и, часами о чем-то задумываясь,
расковыривал до крови бородавки на своих веснущатых руках, так
что они начинали гноиться.
Литейного угодил в уличную облаву. У него спросили документы.
Он оказался держателем продовольственной карточки четвертой ка
тегории, установленной для нетрудового элемента и по которой
никогда ничего не выдавали. Его задержали по этому признаку и
вместе со многими, остановленными на улице на том же
основании, отправили под стражею в казармы. Собранную таким
образом партию, по примеру ранее составленной, рывшей окопы на