которыми он был, видимо, щедро наделен - в отличие от стольких светских
людей, служивших Сен-Лу мишенью для насмешек. В противоположность племяннику
дядя не пожертвовал предрассудками ради высших устремлений. О де Шарлю
скорее можно было сказать, что он совмещает в себе и то и другое.
Обладатель, на правах потомка герцогов Немурских и принцев Ламбальских,
архивов, мебели, гобеленов, портретов Рафаэля, Веласкеса, Буше, которые
писали его предков, имевший основания говорить, что, пробегая семейную
хронику, он посещает музей и единственную в своем роде библиотеку, де Шарлю,
напротив, возводил наследие аристократии на степень, с которой племянник
низводил его. И еще, пожалуй, вот что: в меньшей степени идеолог, чем
Сен-Лу, менее словоохотливый, смотревший на людей с более реалистической
точки зрения, он не желал терять в их глазах важного слагаемого своего
престижа, а престиж не только доставлял его воображению бескорыстное
наслаждение, но и нередко служил сильно действующим вспомогательным
средством в его практической деятельности. Спор остается нерешенным между
людьми этого разбора и теми, кто следует своему идеалу, понуждающему их
отказаться от своих преимуществ с тем, чтобы стремиться только к
осуществлению идеала, подобно художникам, писателям, жертвующим своим
мастерством, подобно народам с художественным вкусом, которые увлекаются
модерном, народам воинственным, которые становятся инициаторами всеобщего
разоружения, подобно пользующимся неограниченной властью правительствам,
которые демократизируются и отменяют суровые законы, несмотря на то, что
чаще всего жизнь не вознаграждает их благородных усилий; одни утрачивают
талант, другие теряют свое многовековое господство; пацифизм иногда
порождает войны, снисходительность способствует увеличению преступности.
Стремление Сен-Лу к искренности и к раскрепощению нельзя было не признать в
высшей степени благородным, но, с другой стороны, если судить с практической
точки зрения, можно было порадоваться, что его нет у де Шарлю, потому что он
перевез к себе из особняка Германтов почти всю чудную резную мебель, а не
сменил ее, как его племянник, на обстановку стиль-модерн, на Лебуров и
Гильоменов. Правда, идеал де Шарлю был крайне надуманным и - если только эти
определения подходят к слову "идеал" - столько же светским, сколь и
художественным. Лишь очень немногие женщины, необыкновенно красивые, высокой
культуры, предки которых два века тому назад олицетворяли славу и изящество
старого режима, казались ему изысканными, ему было хорошо только с ними, и
восторг его, само собой разумеется, непритворный, подогревался историческими
и художественными реминисценциями, сопряженными с их именами, - так знание
древнего мира усиливает восхищение ученого одой Горация, быть может
уступающей современной поэзии, к которой он остался бы равнодушен. Рядом с
хорошенькой мещаночкой любая из этих женщин была для него точно находящаяся
по соседству с современным холстом, изображающим дорогу или же свадьбу,
старинная картина, история которой хорошо известна, начиная с того момента,
когда ее заказал папа или король, и дальше, когда ее дарили, покупали,
отнимали, получали в наследство такие-то и такие-то, с кем связано
какое-нибудь событие, по крайней мере - брак, представляющий исторический
интерес, - следовательно, наши сведения о картине придают ей особую ценность
тем, что усиливают в нас ощущение богатства нашей памяти и познаний. Де
Шарлю радовался, что такие же, как у него, предрассудки, не позволявшие этим
знатным дамам поддерживать знакомство с женщинами менее чистой крови,
сохранили их для его культа невредимыми, со всем их нерастраченным
благородством, подобно фасадам XVIII века, поддерживаемым плоскими колоннами
розового мрамора, в которых новые времена ничего не изменили.
на том, что слово "благородство" имеет два значения, и обманывая себя самого
ложностью этого неправильного понимания, этой смеси аристократизма,
великодушия и артистичности, - ложностью, в которой таится соблазн, опасный
для таких людей, как моя бабушка, которой показался бы очень смешным более
грубый, но зато более наивный предрассудок вельможи, интересующегося только
родословным древом и больше ничем, но которая была беззащитна перед личиной
интеллектуального превосходства - беззащитна до такой степени, что ей
казалась особенно завидной участь принцев только потому, что их
воспитателями могли быть Лабрюйер или Фенелон.
принцессе Люксембургской. Когда бабушка прощалась с маркизой де Вильпаризи,
а Сен-Лу - с бабушкой, де Шарлю, до сих пор не сказавший мне ни слова,
отошел назад, поближе ко мне. "Вечером, после ужина, я буду пить чай у моей
тети, Вильпаризи, - сказал он. - Надеюсь, вы с бабушкой не откажете мне в
удовольствии прийти". Затем он догнал маркизу.
в начале сезона. Например, жена нотариуса находила, что каждый раз нанимать
экипаж только для того, чтобы не ехать к Говожо, - это ей не по карману, и
оставалась у себя в номере.
не видно.
пустяка. Но все-таки вечером вы ее, наверно, увидите. Я советую ей сойти.
Это ей только полезно.
де Шарлю хотел загладить неучтивость, которую он допустил по отношению ко
мне во время утренней прогулки. Но когда, войдя в гостиную маркизы де
Вильпаризи, я хотел поздороваться с ее племянником, то, сколько я вокруг
него ни вертелся, пока он тонким голосом рассказывал довольно некрасивую
историю про своего родственника, мне так и не удалось поймать его взгляд; я
было решил поздороваться с ним, и довольно громко, чтобы заявить о своем
присутствии, но я понял, что он меня заметил: когда я ему поклонился, еще не
успев сказать ни единого слова, он протянул мне два пальца, не повернувшись
в мою сторону и не прервав разговора. Вне всякого сомнения, он меня видел,
хотя никак этого не показывал, и тут я обратил внимание, что глаза его,
никогда не смотревшие на собеседника, бегают, как у испуганного животного
или как у торгующего на улице запретным товаром, показывающего и
расхваливающего свой товар, но не поднимающего головы и поводящего глазами,
не идет ли полиция. Меня слегка удивило, что маркиза де Вильпаризи хотя и
была нам рада, но, по-видимому, не ждала нас, однако меня еще больше
удивило, что де Шарлю обратился к моей бабушке с такими словами: "Ах, как
это вы хорошо придумали, просто прелестно! Правда, тетя?" Конечно, он
заметил, что она была изумлена при виде нас, но, как человек, привыкший
задавать тон, брать "ла", он был уверен, что ее изумление сменится радостью,
едва лишь он покажет, что он и сам рад и что наш приход иного чувства
вызвать не может. Расчет оказался верен: маркиза де Вильпаризи, очень
считавшаяся с племянником и знавшая, как трудно ему понравиться, вдруг
словно обрела в моей бабушке новые достоинства и все время говорила ей
приятные вещи. Но для меня было непостижимо, как мог де Шарлю спустя
несколько часов забыть о своем приглашении, очень немногословном, но, должно
быть, очень не случайном, заранее обдуманном, которое я получил от него
утром, а сейчас повернуть дело так, будто это хорошо придумала моя бабушка,
хотя придумал-то он. Я стремился быть точным до того возраста, когда мне
стало ясно, что не путем расспросов можно проникнуть в истинные намерения
человека и что само по себе недоразумение, которое, вероятно, останется
незамеченным, не так опасно, как простодушная настойчивость, и потому
обратился к де Шарлю с вопросом:
помните?" Ни единым звуком, ни единым движением не выдал себя де Шарлю - он
точно не слыхал моего вопроса. Тогда я его повторил - так дипломаты или
поссорившиеся молодые люди с неиссякаемым и бесплодным упорством добиваются
правды, хотя противник решил утаить ее. Де Шарлю и на этот раз не ответил.
Мне показалось, что по его губам пробежала улыбка, какой улыбаются те, что
смотрят свысока и на людей, и на то, как они воспитаны.
объяснение сам, но я только строил разные догадки, ни одна из которых меня
не удовлетворяла. Может, он правда не помнил, а может, я утром не так его
понял... Вернее всего, он из гордости не хотел признать, что позвал людей,
которыми пренебрегал, и предпочел изобразить, что они явились без
приглашения. Но если он нами пренебрегал, то зачем же он зазвал нас, вернее
- мою бабушку, потому что он весь вече? обращался только к ней и ни разу не
обратился ко мне? Чрезвычайно оживленно беседуя с ней, как и с маркизой де
Вильпаризи, и словно прячась за них, как прячутся в глубине ложи, он лишь
временами отводил от них свой испытующе пронзительный взгляд и задерживал
его на моем лице, и тогда его взгляд становился задумчивым и озабоченным,
точно это была трудная для прочтения рукопись.
мужчин. И потом, когда Сен-Лу, говоря со мной о других Германтах, сказал:
"Э, да разве в них видна порода, разве о ком-нибудь из них можно подумать,
что это настоящий барин, как о моем дяде Паламеде?", тем самым утверждая,
что в породе и в аристократической изысканности нет ничего таинственного и
нового, что они состоят из элементов, которые я легко различал и которые
особенного впечатления на меня не производили, я не мог не почувствовать,
что одна из моих иллюзий рассеивается. И хотя де Шарлю герметически закрывал
выражение своего лица, которому легкий слой пудры придавал что-то
театральное, его глаза были как бы щелями, амбразурами, которые он не в
силах был заткнуть и откуда, в зависимости от того, какое положение вы
занимали относительно него, вас внезапно озаряли перекрестные отсветы
спрятанного внутри снаряда, отнюдь, по-видимому, не безопасного и для того,
кто, не умея с ним как следует обращаться, носил его в себе, потому что
снаряд находился в состоянии неустойчивого равновесия и каждую секунду мог
взорваться, а настороженный, всегда тревожный взгляд в сочетании с
бесконечной усталостью, проступавшей на лице в виде больших синих кругов под
глазами, преодолевая строгость и правильность черт, наводил на мысль об
инкогнито, о маскировке, которой пользуется могущественный человек в
опасности, или, во всяком случае, о личности опасной, но трагической. Мне
хотелось разгадать эту тайну, которую не носили в себе другие люди и которая
Белоусов Валерий
Андреев Николай
Куликов Роман
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Андреев Николай