то почти физическое удовольствие, какое он испытывал от прикосновения к
деревянным, покрытым лаком фигурам, изящно двигая их по доске, сплетая на
черных и белых клетках изысканную ткань игры, казавшейся ему прекрасной и
гармоничной, почти совершенной, пропали втуне. Теперь они были унижены и
запятнаны тем грубым удовлетворением и презрением, которые так
недвусмысленно выражало лицо его счастливого соперника: смуглое лицо
мужлана с маленькими глазками и вульгарными чертами. Единственное,
благодаря чему тот добился победы, - это осторожное выжидание паука,
затаившегося в центре своей паутины, и трусость, не имевшая достойного
имени.
особенно это унижение от незаслуженного проигрыша, от того, что награда
достается тем, кто ничем не рискует... Такие ощущения испытывал он в тот
момент, сидя перед доской, являвшей собой не просто арену абсурдных стычек
между деревянными фигурами, а зеркало самой жизни, состоящей из плоти и
крови, из рождения и смерти, героизма и самопожертвования. Как некогда
надменные французские рыцари, сраженные при Креси в зените своей громкой,
оказавшейся бесполезной славы уэльскими лучниками английского короля, так
и этот юноша увидел, как смелые, глубокие атаки его коней и слонов, их
прекрасные, сверкающие, точно разящий меч, рывки вперед один за другим
разбиваются, подобно тому, как разбиваются о скалу самые мощные и
стремительные волны, об упрямую неподвижность его противника. А белый
король, ненавистный белый король, защищенный непробиваемой стеной
плебеев-пешек, издалека, из своей безопасности, с тем же презрением, что
было написано на лице владевшего им игрока, созерцал растерянность и
бессилие одинокого черного короля, не способного прийти на помощь своим
последним пешкам, которые, разбросанные по полю битвы, но верные своему
долгу, вели отчаянный, безнадежный, похожий на агонию бой.
черных клеток, не оставалось места даже для того, чтобы с честью принять
свое поражение. Этот разгром уничтожал все: не только самого побежденного,
но и его воображение, его мечты, его уважение к себе. Юноша в сером
пиджаке оперся локтем на стол, прижал ладонь ко лбу и на миг закрыл глаза,
слушая, как звон оружия медленно затихает в долине, заполненной тенями.
Никогда больше, сказал он себе. Как галлы, побежденные Римом, которые
навеки зарекались произносить имя своего победителя, так и он зарекается
на всю оставшуюся жизнь вспоминать о том, что открыло его глазам всю
пустоту и суетность славы. Никогда больше он не сядет за шахматную доску.
И дай Бог, чтобы он сумел вообще вычеркнуть шахматы из своей памяти,
подобно тому, как по смерти фараонов их имена сбивали с обелисков.
скукой: слишком уж затянулся этот финал. Юноша в последний раз взглянул на
своего осажденного короля и с печальным ощущением одиночества, видящего
другое одиночество, решил, что ему остается только одно: собственной рукой
нанести ему последний, милосердный, удар, чтобы избавить от унижения
погибнуть, как бродячая собака, загнанным в дальний угол доски. И тогда,
жестом бесконечной нежности прикоснувшись своими длинными тонкими пальцами
к побежденному королю, он медленно поднял его и осторожно положил на
гладкую поверхность доски.
устремленным в какую-то неопределенную точку комнатного пространства,
улыбнулся с отсутствующим видом и медленно повернулся, пока глаза его не
нашли доску с шахматами из слоновой кости, разложенную на ломберном
столике. И тут он пожал плечами, как бы давая понять, что никому не дано
выбирать свое прошлое.
собственного голоса показался ей неуместным, бессмысленным вторжением в
это молчание.
освещал только часть его лица, оставляя другую в тени, отчего резче
выделялись морщины вокруг глаз и рта антиквара, четче очерчивались его
аристократический профиль, напоминавший чеканку на старинных медалях.
тихо, мягко произнес он, и его глаза, а может быть, лишь их блеск,
приглушенный полумраком, наконец встретились с глазами девушки. - В
течение сорока лет я старательно выполнял поставленную себе задачу:
думать, что это именно так... - Его улыбка приобрела оттенок насмешки,
адресованной, несомненно, себе самому. - Я больше никогда не играл в
шахматы, даже без свидетелей. Никогда.
что она только что услышала.
казались ледяными.
мне честь не хвататься за легкие решения. - Он задумчиво взглянул на свой
мундштук слоновой кости. - Уверяю тебя, я нахожусь в абсолютно здравом
уме. А будь это не так, разве мне удалось бы столь тщательно продумать все
подробности этой прелестной истории?
об Альваро, о Менчу... Ты сказал: прелестная история? - Она содрогнулась
от ужаса и презрения. - Ради Бога, Сесар! О чем ты говоришь?
словно ища поддержки.
Исключительно своеобразные факторы, которые мы не можем упрощать весьма
поверхностным образом. Ведь доска не только белая и черная. Существуют
высшие планы, в которых следует рассматривать факты. Объективные планы. -
Он взглянул на обоих с неожиданно подавленным выражением, которое казалось
искренним. - Я надеялся, что вы поймете.
обернулась к нему. Шахматист продолжал стоять посреди салона неподвижно, с
руками, засунутыми в карманы мятого плаща. В уголке его рта обрисовывалось
самое начало его всегдашней неопределенной, отсутствующей улыбки.
ушах, как дыхание животного после долгого бега. Но Муньос остался
невозмутим, и Хулия заметила, что Сесар бросил на него спокойный
благодарный взгляд.
я рад этому.
комнату - картины, мебель и все, что было в ней, - медленно кивнул, как
будто этот осмотр дал ему пищу для неких таинственных выводов. Через пару
секунд движением подбородка он указал на Хулию.
предпочитал сохранять какой-то абсурдный нейтралитет. Невозможный
нейтралитет, подумала Хулия, потому что рано или поздно наступит момент,
когда слова исчерпают себя и нужно будет принять какое-то решение. Однако,
заключила она, с трудом стряхивая с себя ощущение нереальности
происходящего, до этого момента, похоже, еще слишком далеко.
самой облегчением поняла, что понемногу вновь обретает утраченное
спокойствие. Она жестко взглянула на Сесара. - Расскажи нам об Альваро.
картине... - Лицо его вдруг приняло раздосадованное выражение, как будто
он внезапно вспомнил о том, что нарушил какое-то из правил элементарной
вежливости. - Я до сих пор ничего не предложил вам, и это совершенно
непростительно. Выпьете чего-нибудь?
который использовал как бар.
Помнишь?.. Ее привезли всего несколько часов назад, и ты радовалась, как
ребенок. Я целый час наблюдал за тобой, пока ты изучала ее во всех
подробностях и объясняла мне, какую технику собираешься применить для
того, чтобы - цитирую дословно - фламандская доска стала самой прекрасной
из твоих работ. - Говоря, Сесар достал узкий высокий стакан из дорогого
резного стекла и наполнил его льдом, джином и лимонным соком. - Это было
так чудесно, принцесса, - видеть тебя счастливой. И я, честно говоря, тоже
был счастлив. - Он повернулся к собеседникам со стаканом в руке и,
осторожно попробовав смесь, похоже, остался доволен. - Но я не сказал тебе
тогда... Ну... В общем-то, мне и сейчас трудно выразить это словами... Ты
восхищалась красотой изображения, совершенством композиции, колорита и
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Мацумото Сэйте
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Флинт Эрик