Чтение 67–й страницы книги ~Московский полет~

"Соки-Воды", выпил стакан газированной воды, потом прошел по Садовому еще
двадцать шагов. Здесь, на стене длинного желтого дома, рядом с деревянной
дверью висела квадратная светло-синяя вывеска "Издательство "Комета", орган
ВЦСПС". Я опять остановился, трусливо

353

набрал воздух в легкие и только после этого открыл высокую дверь. С
того момента, как Аня уехала из квартиры Семена на Бескудниковском бульваре,
прошло больше двух лет, и за эти два года мы не только не виделись, но даже
не обменялись традиционными телеграммами в дни рождений. Но Теперь, накануне
отъезда из России навсегда, я не мог не проститься с ней. За дверью, на
высоком, как в баре, табурете сидел старик в сером потертом пиджачке и с
янтарным мундштуком в желтых прокуренных зубах.

-- Вы до кого? -- спросил он с украинским "до кого" вместо русского "к
кому". -- К Муравиной Анне Павловне. --Почекайте*.

Он встал со стула, открыл обитую черным дерматином дверь и спросил у
кого-то: -- Анна Павловна тута?

Ему что-то ответили, он повернулся ко мне и сказал: -- Проходьте. Она в
конце коридора, направо. Неся в руках пышные августовские розы, я пошел по
коридору. Здесь царил дух, типичный для второразрядных газет и издательств:
пыльные ящики с книгами в коридоре, стенгазета "Прожектор" со старыми
первомайскими призывами "Все на демонстрацию!" и "Да здравствует День защиты
детей!", треск пишущих машинок из настежь открытых дверей. Конечно, при виде
моего букета из этих дверей стали выскакивать машинистки и редакторши с
жадным любопытством на лицах:

-- Вы к кому?.. Ой, к Анне Павловне?.. Анна Павловна!!! Аня выглянула
из дальнего кабинета и посмотрела на меня издали, близоруко щурясь своими
зелеными глазами поверх спущенных на нос очков. В руках у нее были свежие
типографские оттиски.

А я, приближаясь к ней, вдруг обнаружил, что мои колени снова -- в
который раз! -- стали ватными. Хотя Аня изменилась354

Московский полет

почти неузнаваемо: ей стало тридцать пять, ивовсей ее фигуре появилась
дородность степенной женщины бальзаковского возраста.

Но, наверно, было в наших лицах --моем и ее-- что-то такое, что
заставило смолкнуть все пишмашинки издательства и замереть всех выскочивших
в коридор любопытных машинисток и редакторш.

Я ощутил эту тишину плечами, спиной, корнями волос и сразу понял, что
делаю что-то не то. Но у меня уже не было пути назад, я подошел к Ане и
сказал негромко, деревянным голосом:

--С днем рождения. Я уезжаю, совсем. И зашел пожелать всего наилучшего.

И протянул ей букет. Но она словно не видела его. Держа в руках свежие
типографские оттиски с немецким текстом, она спросила медленно,
заторможенно:

-- Совсем? Как это -- "сов..."? -- и вдруг до нее дошло, я прочел это в
ее глазах. И она воскликнула тихо, как обмерев: --Туда??? Я кивнул.

-- Боже мой! -- неслышно произнесла онаодними губами. --Так вот
почему...

Тут из соседнего кабинета, из двери с табличкой "ДИРЕКТОР", выглянула
удивленная тишиной мужская фигура.

--Познакомьтесь,--все так же тихо сказала Дня.--Это мой муж.

Он вышел в коридор -- высокий, худощавый, сорокалетний, с приятными
серыми глазами и острой светло-курчавой бородкой. Во всем его облике было
ощущение покоя, мягкой твердости и интеллекта. Протянув мне руку, он
посмотрел мне в глаза с доверчивым любопытством и представился: -- Матвей.

-- Очень приятно, -- сказал я. -- Вадим. --О!--он вопросительно
повернулся к Ане, и она молча кивнула ему. -- О! -- повторил он. -- Очень
приятно! Я много

355

слышал о вас от Аниной мамы. Вы же спасли зрение Филиппу, Аниному
брату. Проходите ко мне, пожалуйста...

Тут он удивленно посмотрел на машинисток и редакторов, которые с
откровенным любопытством торчали вдоль всего коридора. И в тот же миг их
словно сдуло, и пулеметный треск пишмашинок оглушил все здание. Матвей
улыбнулся и сказал:

--Ну, народ!.. Заходите, Вадим. Аня, возьми же цветы! Аня взяла у меня
букет, но я остановился на пороге его кабинета.

-- Вы знаете, я... Я должен идти! Дело в том, что я уезжаю. Совсем. И у
меня абсолютно нет времени. Я просто заскочил на минуту поздравить Аню с
днем рождения.

-- Вы эмигрируете? В Израиль? -- спросил спокойно Матвей. --В Америку.
Он протянул мне руку: -- Спасибо... за цветы. И -- счастливо! Я наспех пожал
его твердую руку -- я понял, за что он сказал мне "спасибо". -- Пока! --
улыбнулся я Ане. Она заторможенно кивнула головой поверх букета. Я
повернулся и пошел по коридору. И оглянулся только в самом конце, перед
дверью вахтера.

Они стояли рядом, друг подле друга. Он держал левую руку на ее плече, а
правую поднял и, улыбнувшись, махнул мне прощальным жестом. Я махнул им
рукой и вышел в дерматиновую дверь.

В тот же вечер она нашла меня в ресторане Дома кино. Мы ужинали --
Толстяк, Семен, Эд и Михаил, который прилетел из Свердловска, чтобы сказать
мне "Good bye!". Мы пили водку и ели шашлыки по-карски, а Толстяк ел свое
любимое мясо по-суворовски. Тогда, в 1978-м, в московских ресторанах еще

356

Московский полет

357

было мясо, а у Толстяка еще были все зубы. Мы рвали мясо крепкими
зубами, и Толстяк делился со миой своим иностранным опытом: он только что
впервые побывал за границей, в Японии. Там, в Токио, респектабельную
делегацию советских кинематографистов поселили в роскошной гостинице, и
Толстяку достался номер на 32-м этаже. Но летом в Токио жарко, а в комнате
Толстяка не оказалось форточки. Он попробовал открыть окно, но оно оказалось
наглухо завинчено какими-то хитрыми японскими винтами округлыми и гладкими
шляпками. Тогда он нажал кнопку,наюторой был нарисован согнувшийся в поклоне
японец и написано "Service" -- одно из немногих английских слов, которые
Толстяк понимал.

Через несколько секунд в номер постучали. Толстяк открыл дверь и
знаками показал услужливому японцу, что нужно открыть окно. Японец низко
поклонился, Тслсиктоже ему поклонился, и японец исчез. Еще через две минуты
в номер опять постучали. Толстяк открыл. Теперь вместе с первым японцем был
еще один. Оба поклонились Толстя ку, а Толстяк, обливаясь потом, поклонился
им настолько, насколько позволяя его гкивот. Японцы что-то сказали и
поклонились опять. Толстяк стал жестом показывать, что он хочет открыть
окно, но без инструментов, одними руками он не можетотвернуть эти еб...
винты. Японцы поклонились и исчезли.

А еще через три минуты пришли уже четыре японца--два предыдущих и два
новых, в рабочих робах и с кислородным баллоном и ящиками, полными
инструментов. Все четверо поклонились Толстяку. Толстяк, матерясь по-русски,
поклонился им с высоты своего роста. Потом два японца-слесаря постелили на
пол и на подоконник широкую дерматиновую подстилку- и стали автогеном
вырезать стальные болты из оконной рамы. А два гостиничных клерка следили за
их работой. Наконец, минут через двадцать, слесари огнем и пневматическими
зубилами срезали шляпки болтов и вытащили все окно и даже оконную раму. Но в
ноиерестало еще жарче, потому что августовская жара в Токио хуже нью-

йоркской. А японцы, поклонившись странному русскому гиганту, который
пожелал жить без окна, унесли из его номера и окно, и оконную раму, и
подстилку, в которую они аккуратно собрали всю бетонную пыль от своей
работы.

Толстяк остался один, на 32-м этаже, в номере, где почти во всю
наружную стену была просто дыра.

Страшась подойти к этой пропасти и задыхаясь отжары, Толстяк сел на
кровать и заплакал. Тут пришел гид-переводчик, которого, видимо, на всякий
случай послали к Толстяку администраторы отеля. -- Почему вы не хотите жить
с окном? -- спросил он. --Мне жарко,--сказал Толстяк. Гид-переводчик присел
у низкого подоконника и покрутил какую-то еле заметную кнопку. И в ту же
секунду из ребристо-гофрированной панели под подоконником хлынул мощный
поток холодного кондиционированного воздуха...

Мы еще не успели отсмеяться, когда за моим плечом послышался Анин
голос: --Добрый вечер. Могу я сесть с вами? На ней было темное открытое
вечернее платье с живой крымской розой за поясом. И вообще, она была так
красива, ' как Анна Каренина и Мерилин Монро, вместе взятые. Толстяк, Семен
и Михаил разом вскочили, уступая ей свои стулья. Она села возле меня, я
спросил удивленно: --Как ты меня нашла?

-- На такси, -- сказала она спокойно. --Я заехала в три ресторана, это
четвертый.

--Дом журналиста, ВТО... -- стал перечислять Толстяк. -- А какой же
третий?

-- "Пекин", -- сказала Аня. -- Он любит утку по-пекински.

--Анечка, что вы будете есть? -- спросил Михаил. -- Ничего, спасибо. Я
прямо из-за стола. И вообще, мы с Бадей сейчас уходим. Вы не возражаете?

- Конечно, нет! -- сказал все понимающий Семен.

-Ая возражаю! -- воскликнул Толстяк.

358

Московский полет

359

--И я,-- поддержал его Михаил. -- Нет, действительно! -- сказал
Толстяк. -- Почему такая красивая женщина забирает Вадима, когда я лучше его
раз в двадцать! Во-первых, я толще...