быть тайно. Болтунов разных доверяю отечески вразумлять, а чем - и сам
ведаешь! Не страшись гнева вельможного: помни, что едино мне подчинен, а
я тебя, Степан Иваныч, в обиду не дам.
Я велела для тебя царские просфорки оставить.
ня Прасковья Брюс:
ужасы. Еду я по Невскому и даже не заметила, как на облучке кареты сме-
нили кучера. Остановились. Открываю дверцу - какой-то двор. Никогда там
не была. Заводят в комнату. Под иконами - старичок, жует просфорку. Лю-
безно усаживает меня в кресло напротив себя, и кресло подо мной погружа-
ется... в бездну.
лась вровень с полом, а все туловище... не знаю где! Чувствую, как
чьи-то руки, очень грубые, но опытные, задирают на мне юбки, спуская с
меня панталоны... Като, ты понимаешь весь мой ужас? Я сначала решила,
что попала в вертеп искусных распутников, и ожидала насилия. Но вместо
этого меня стали сечь, а кто сечет - не видать. Святоша же с просфоркой
в зубах, как собака с костью, присел возле меня, несчастненькой, и вдруг
заявляет: "Ах ты задрыга такая, будешь еще к графу Григорию Орлову под-
лаживаться?" Като, подумай, что я выстрадала: сверху крестят, снизу се-
кут... Уж лучше бы меня изнасиловали!
уже прошли через "контору" Шешковского, вообще помалкивали. Да и кому
приятно рассказывать, как тебя секли? Пора, читатель, представить геро-
ев, которые, располагаясь этажом ниже Шешковского, производили главную
работу. Это были искусные кнутобойцы Василий Могучий и Петр Глазов; им-
ператрица повелела отпускать им жалованье гарнизонных солдат и, кроме
того, на платье и хлеб выдавать каждый год по 9 рублей и 95 копеек. Жить
можно!
повидать Леонарда Эйлера; король Фридрих навел в прусской науке столь
суровую экономию, что ученые не то чтобы научную работу вести - прокор-
миться не могут. Екатерина распорядилась переслать Эйлеру четыре тысячи
флоринов:
работалось, как в России. Но семья у него - как табор цыганский! Жена
досталась будто крольчиха какая...
своего кармана доплачивать согласна...
Но зато жестоко оплевал Леонарда Эйлера, забравшего из Берлина свои ар-
хивы: "Он поехал в Петербург, чтобы снова лизать русский снег. Я счаст-
лив, что своим отбытием он избавил меня от чтения громадных фолиантов,
наполненных цифрами, и пусть корабль, нагруженный иксами и игреками, пе-
ревернется кверху килем, чтобы Европа уже навсегда избавилась от обилия
интегральных исчислений..." Сразу же с корабля Леонард Эйлер был переса-
жен в карету, которая примчала его в Петергоф.
ны для моей Академии, мой флот и артиллерия усиливаются, а без ваших вы-
числений ни стрелять, ни плавать нельзя.
были здесь во времена Анны Иоанновны.
вас утешить: случись пожар, сама прибегу с ведрами.
щай, Москва-матушка! Когда с Кузнецкого моста завернули на Лубянку, ку-
чер показал ему дом Салтычихи:
стерву, разве управа найдется?..
"Бригадир" и стал читать, поглядывая в окошко, а там - поля и пажити,
перелески и костры в безлюдье пастушьем. О Русь, Русь! Великая, многост-
радальная, обожаемая. Шарабан трясло на ухабах - пущай трясет: ухабы-то
ведь тоже родимые... А вскоре по возвращении в Петербург случилось ему
быть в доме генераланшефа Бибикова. Дело шло к вечеру, заявились гости,
пришел и Гришка Орлов, стали уговаривать Дениса - читать:
Бибиков, дома хозяин, в восхищении по ляжкам себя нашлепывал, а Орлов
даже со стула вскакивал, крича:
ратрицей, а я, сам ведаешь, шпыняний боюсь.
да, объятая радугами, неслась каскадами к морю. Петергофский Эрмитаж был
окружен глубоким рвом, к нему вел подъемный мостик, прозрачные волны
дробились о замшелые валуны. Зал второго этажа насквозь пронизало све-
том, свободно втекавшим через десять окон, а дубовые панели простенков
были покрыты живописными полотнами. Посреди зала стоял ореховый стол на
14 персон. Вот раздался звон колокола - и середина уплыла вниз, попав в
кухни первого этажа, потом плавно вернулась наверх, уставленная питьем и
яствами по вкусу каждого. Лакеев в Эрмитаже не было ("Не должно иметь
рабов свидетелями, как хозяин пьет и веселится", - завещал наследникам
престола Петр I).
и сама поднесла ему бокал лимонатису.
своем ум не заезжий, а природный, российский...
гадира: комната, убранная по-деревенски; сам бригадир, ходит, покуривая
табак; сын его в дезабилье, кобенясь, пьет чай... Вот батюшка-советник
посмотрел в календарь:
того числа быть свадьбе.
меж десяти высоких окон. Он обращал взор то в дали морские, где прибой
рокотал в бурунах, то озирал зеленые кущи парковых дубрав; голос его
звучал на разные лады, поражая слушателей:
каться по походам без жалованья, ни отвечать дома за то, чем в строю му-
жа раздразнили... - Жена! - отвечал ей бригадир. - Не все ври, что зна-
ешь. - В перебранку вступался визгливый голос: - Да полно скиляжничать!
Я капабельна с тобой развестись, ежели ты еще меня так шпетить ста-
нешь...
возникла неизбежная пауза, которую гости Эрмитажа заполнили скорым писа-
нием записок, их спустили на кухню, чтобы наверх подавали десерты - по
вкусу каждого.
был, а писателей на Руси жалеть не пристало...
пьесы: "Говорят, с совестью жить худо: а я сам теперь узнал, что жить
без совести всего на свете хуже". При этом Панин обернулся к Елагину,
погрозив ему пальцем:
слушаем, и еще давай десять - не заскучаем...
дал в одиночестве, среди затихших к ночи фонтанов, где его не поленился
разыскать толстяк Никита Панин.
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Махров Алексей
Орлов Алекс
Никитин Юрий
Афанасьев Роман