заснеженная верхушка тополя, на которой сидела ворона. Она переваливалась
с лапы на лапу, и с ветки, на которой она сидела, сыпался снег. Потом
внизу заревел какой-то мотор и вспугнул ее. Тяжело махая крыльями, она
снялась с дерева и полетела прочь от больницы - я глядел на нее, пока она
не превратилась в еле заметную черную точку. Потом я медленно поднял глаза
на Тимура Тимуровича и наткнулся на его внимательный взгляд.
придумали?
этом есть. Бывают больные, которые настолько хитры, что в состоянии
обвести вокруг пальца даже опытного врача. Так что это на тот случай, если
Наполеон решит временно признать, что он сумасшедший, чтобы получить
возможность выйти из больницы и устроить Сто Дней...
же прихлопнул ее веками.
только что понял, что до сих пор отношусь к вам как к больному. Выходит, я
не доверяю сам себе. Ужасно глупо, но это у меня профессиональное.
корзину для мусора.
уже оформлены. Жербунов доведет вас до станции. И в случае чего мой
телефон у вас есть.
Жербунов, пахло пылью и чуланом; мне чрезвычайно не понравилось, что брюки
мятые и чем-то закапаны, но утюга, по словам Жербунова, в хозблоке не
было.
культуры.
серое шерстяное пальто, которое было бы даже элегантным, если бы его не
портила обгорелая дырка на спине.
прокомментировал Жербунов, надевая ядовито-зеленую куртку с капюшоном.
позволял себе в палате, не казались мне оскорбительными. Наоборот, они
звучали для меня волшебной музыкой, потому что означали свободу. В
сущности, он даже не хамил - такова была его обычная манера разговора с
людьми. На меня больше не распространялись правила служебной этики - я
перестал быть пациентом, а он санитаром, и все, что связывало нас раньше,
осталось висеть на криво вбитом в стену гвозде вместе с его белым халатом.
разбирайся. Вот твой кошелек, в нем как было двадцать тысяч, так и лежит.
удовлетворился тем, что незаметно вытащил из бокового кармана его куртки
самопишущее перо.
некоторое разочарование. За этими дверями оказался пустой заснеженный
двор, окруженный бетонным забором, в котором, прямо напротив нас, зеленели
большие металлические ворота, отчего-то украшенные красными звездами.
Рядом была проходная, из трубы которой поднимался легкий дымок. Впрочем, я
много раз видел все это из окна. Спустившись с крыльца, я оглянулся на
безликое белое здание больницы.
машут тебе.
приложил ее к стеклу. Я помахал им в ответ. Жербунов довольно грубо дернул
меня за рукав.
скрещенными ружьями на кокарде сидел за окошком, перед которым помещалось
какое-то куцее подобие шлагбаума из крашеной железной трубы. Он долго
изучал бумаги, которые дал ему Жербунов, несколько раз перевел взгляд с
фотографии на мое лицо и обратно, обменялся с Жербуновым парой тихих фраз
- и наконец шлагбаум поднялся.
проходной. - Раньше сидел в секретном ящике.
его тоже вылечил?
по редкому березовому лесу, потом минут десять вела нас по опушке и опять
нырнула в лес. Никаких следов цивилизации вокруг видно не было, если не
считать толстых проводов, которые провисали между одинаковыми
металлическими мачтами, похожими на скелеты огромных красноармейцев в
буденовских шлемах. Неожиданно лес кончился, и мы оказались у
железнодорожной платформы, на которую вела деревянная лесенка.
дымящей трубой, крайне похожий на больничную проходную. Я даже подумал,
что таков господствующий в этом незнакомом мире тип архитектуры - но,
конечно, у меня было еще недостаточно опыта, чтобы делать слишком широкие
обобщения. Жербунов подошел к оконцу будки и купил мне билет.
Ярославского вокзала.
солдатней я знал, что бесстыжее обсуждение интимных сторон жизни в низших
классах общества выполняет примерно ту же функцию, что разговор о погоде в
высших. Но Жербунов, видимо, сразу же собирался входить в нюансы и
обсуждать подробности.
Жербунов.
заниматься? Работать-то надо кем-то?
командовать. Там видно будет.
Покедова.
пожелания соседям по палате.
раньше не замечал. Это был размытый синий якорь, над которым можно было с
трудом разобрать буквы "БАЛТФЛОТ" - они были бледными и нечеткими, как
будто их пытались сводить.
мимо окна проплыла коренастая фигура Жербунова и навсегда исчезла в
небытии. Когда мой вагон был уже возле самого края платформы, я увидел над
ее ограждением укрепленную на двух шестах табличку с надписью: "СТАНЦИЯ
ЛОЗОВАЯ".
раз его видел - опять был февраль, сугробы и мгла, странным образом
проникавшая даже в дневной свет. На скамейках сидели неподвижные старухи,
стерегущие пестро одетых детей, занятых затяжной сугробной войной; вверху,
над черной сеткой проводов, висело близкое-близкое к земле небо.
Бронзовый Пушкин исчез, но зияние пустоты, возникшее в месте, где он
стоял, странным образом казалось лучшим из всех возможных памятников. Там,
где раньше был Страстной монастырь, теперь тоже была пустота, чуть
прикрытая чахлыми деревьями и безвкусными фонарями.
коротким желтым мундштуком, которой меня любезно угостил сидевший рядом
офицер в какой-то опереточной форме. Сигаретка сгорела быстро, как
бикфордов шнур, оставив у меня во рту легкий привкус селитры.
отличались от памятных мне радужных думских сотен, но были значительно
меньше по размеру. Еще на вокзале я выяснил, что хватит этого на один обед
в недорогом ресторане. Довольно долго я сидел на лавке, размышляя, как
быть. Уже начинало темнеть, и на крышах знакомых домов (их было довольно
много вокруг) зажигались огромные электрические надписи на каком-то диком
воляпюке - "SAMSUNG", "OCA-CO A", "OLBI". В этом городе мне совершенно
некуда было идти; я чувствовал себя персом, по непонятной причине
прибежавшим из Марафона в Афины.
больше идти? - тихо пробормотал я, глядя на горящие в небе слова, и
Василенко Иван
Ильин Андрей
Володихин Дмитрий
Конюшевский Владислав
Орлов Алекс
Сертаков Виталий