Чтение 67–й страницы книги ~Диктатор~

которая рушится от первого удара. Твое право - дорожить, не дорожить. Я
дорожила нашей любовью. Мы ссорились оттого, что мне ее временами не
хватало, тебя не хватало. А твоя любовь была мне так бесконечно дорога...
Рушится от первого удара... Не просто рушится, Андрей. Есть удары, которые
не только уничтожают, но и выворачивают все наизнанку. Ненавижу тебя!
Ненавижу за то, что так долго, так искренно любила, так верила в тебя...
Ненавижу и презираю!

Она рванула незапертую дверь. Я пересел с койки на стул - поближе к
открытому окну. Сквозь густую решетку проскользнуло солнце, и на полу
обрисовалась решетка из света. Камера была полна теней и призраков. У меня
так болело в груди, что было больно дышать.

Меня казнили в полдень при полном сиянии солнца. Штупа мобилизовал
все ресурсы метеогенераторов, чтобы ни одна шальная тучка не приблизилась
к Адану. Толпа на площади стала собираться с утра. Тюремная машина шла
посередине - две охранные впереди, две позади. Из первой машины вылезли
Гонсалес и Пустовойт, с ними их прокуроры и судьи. Палачи в траурных
мундирах Черного суда уже ждали на площадке, где смонтировали виселицу. Я
прикинул на глаз - Пустовойт не обманул, от перекладины, на которой висела
веревка, до земли было точно восемь лан. В стороне стоял оркестр -
заглушать мои прощальные вопли, если начну кричать. Все шло по росписи.

Я поднялся на площадку и оглядел площадь. Тысячи глаз сходились на
мне, как в фокусе. Толпа безмолствовала. Вдали в машине я увидел Пеано.
Впервые на его лице не сияла улыбка, он плакал обыкновенными человеческими
слезами. "Не знает!"- подумал я и отвернулся. Ни один из членов
правительства - кроме торжественных Гонсалеса и Пустовойта и плачущего
Пеано - не пожелал украсить своим присутствием мое прощание с жизнью. Я
поискал глазами Елену, ее тоже не было. Я стал под виселицей. Один из
сотрудников Гонсалеса зачитал приговор, поворотясь ко мне лицом, потом
поклонился мне и пропал позади. Ни одним голосом толпа не одобрила и не
осудила приговор. Мне показалось, что от меня ждут прощальной речи. Я
сказал палачам:

- Не будем терять времени.

На меня накинули кожаный мешок, стянули его в ногах и талии ремнями,
набросили на шею петлю, стали ее прилаживать. На площади свободно светило
солнце, в мешке был душный мрак. В этот миг я понял, почему плакал Пеано.
Он плакал не потому, что не знал, а потому, что знал! Он пришел реально
прощаться со мной! На площади совершалась реальная драма, а не красочный
спектакль. Меня обманули, меня казнили по-настоящему! Я дернулся от
внезапно ударившего испуга. Тело мое взлетело вверх и стало невесомым. И
всего меня охватил мрак - уже навеки.

Часть четвертая

НАСТУПЛЕНИЕ

Мое тело грохотало. Это не метафора, а физика. Все во мне надрывалось
- ноги хрипели, руки лопотали, сердце барабанно било, шея скрипела,
ресницы тонко звенели, уши визжали, волосы по-змеиному шипели и судорожно
шевелились - и все эти звуки складывались во всепоглощающий гуд. И ничего
больше не было в мире, кроме моего безмерно гудящего, ставшего всей
вселенной тела. И я уже знал, что надо открыть глаза, чтобы оборвать этот
терзающий гуд, пока сам я не рассыпался на тысячи камертонящих частей. Я
вобрал в себя воздух - и он тоже что-то свое тихо и зло просвистел - и
разорвал себя воздухом на тысячи осколков. Я чувствовал, что мчусь во все
стороны, что меня больше нет, а есть лишь куски, уносящиеся в темную
пустоту. Меня пронзил ужас небытия. Я раскрыл глаза.

Я лежал на кровати. Рядом на скамеечке сидел Павел Прищепа. У кровати
громоздился Николай Пустовойт.

- Наконец-то! - воскликнул Пустовойт и повторил с облегчением: -
Наконец-то!..

У Павла подрагивали губы. Он наклонился ко мне.

- Андрей, ты меня понимаешь? Как ты себя чувствуешь?

Я ответил с трудом - ничто во мне уже не звучало, язык больше не
дребезжал, как жестяной лист на ветру, но речь не давалась:

- Понимаю. Как чувствую - не знаю. Говори, Павел.

- Я прилетел на твое пробуждение и должен сразу же улететь. Новостей
пока немного. Главная - что ты очнулся. Почему-то ты пробыл без сознания
дольше, чем ожидалось. Гамов тревожился.

- Что на фронте?

- На фронте по-прежнему плохо - Флория наполовину потеряна. Там
мятежники стреляли в спину нашим отступающим солдатам. Аментола собирает
конференцию своих союзников, наши бывшие союзники колеблются - не поехать
ли на сбор к нему? Пример Кондука их пугает, но Аментола щедро усилил
подачки... В общем, все по плану, Андрей. Твоя казнь наделала много шуму.
Аментола теперь уверен, что стратегия у него правильная. Гамов просил
передать поклон. Все остальное скажет Николай.

Он удалился. Я закрыл глаза, отдыхая. Каждая клетка тела возвращалась
к жизни. Я снова открыл глаза. На скамеечку, где сидел Павел, примостился
Пустовойт. Скамейки его громоздкому телу не хватало, он переливался
седалищем по обе стороны ее и покачивался - крепко спал в своей неудобной
позе, даже присвистывал носом. Я слез с кровати и потянул Пустовойта за
руку. Он сонно забормотал:

- Ты чего? Если что надо, я мигом...

- Ложись на мою кровать, - сказал я. - Тебя же сон валит с ног.

Он мощно потянулся всем телом, захрустев чуть ли не десятком
суставов.

- Двое суток не спим около тебя, такое долгое непробуждение. Павел
стожильный, а я без сна не могу.

- Повторяю: ложись на мою кровать и отоспись.

- Нельзя, Андрей. Не у одного Павла дела. Вот уверюсь, что ты ничего,
ознакомлю с обстановкой - и улечу.

- Я уже ничего. Можешь знакомить с обстановкой.

- Тогда выйдем из палаты, погляжу, как ты на ногу.

Мы вышли наружу. Дом, куда меня поместили, был одноэтажный, на
полдюжины окон по фасаду. На веранде сидел вооруженный любимец Павла
Варелла.

- Охраняю вас, генерал, - сказал он, здороваясь.

- Почему ты? Где мои охранники?

Он ухмыльнулся. Я уже говорил, что у этого лихого парня, Григория
Вареллы, улыбка такая заразительная, что на нее хотелось отвечать такой же
улыбкой или смехом. И я засмеялся, хоть причин для смеха не было.

- Ваши охранники не годятся, генерал. Они охраняли вас от пули,
кинжала и электроимпульса. А я охраняю от дурного глаза.

- В колдуны записался, Григорий?

- Вас нельзя видеть. Вот и стараюсь не допускать...

Домик был окружен густым садом. Мы с Пустовойтом сели на скамейку.
Варелла прохаживался неподалеку. Я сказал:

- Николай, ты так сопишь от бессонницы, что надо поскорей тебя
отпускать. Вводи в обстановку.

- Ходишь ты вполне, - сказал он одобрительно. - Мы ведь чего
опасались? Хоть и камуфляж, а страх - что-либо откажет в смертном мешке
либо в проводах... Ноги слабей головы, могли отреагировать...

- Не тяни! Итак, обстановка?

- Обстановка? Одиночное пребывание до специального приказа диктатора.
Ну, не совсем одиночное... Варелла, другие охранники. Прямая связь с
Прищепой.

- С Гамовым тоже?

- С Гамовым, извини, нет. Все же многие его видят, могут сообразить,
с кем разговоры. А у Павла такая защита от глаза и уха...

- Знаю его защиту. Долго мне здесь пребывать? И что делать?

- Основная твоя забота - ждать вызова... Можешь познакомиться с
соседями.

- Здесь есть соседи? Что за народ?

Пустовойт вдруг стал путаться и мекать.

- Видишь ли, Андрей... Если откровенно, так оба не гении, а
сумасшедшие... Разгребание навоза, в котором заведомо нет жемчужного
зерна. В общем, понимаешь...

- И в общем, и в частности ничего не понимаю. Сделаем так. Я буду
задавать вопросы, ты отвечай.

- Задавай, - сказал он с облегчением.

Я задал десяток вопросов. Кто мои соседи? Чем они занимаются? Кто их
считает гениями? Почему Пустовойт думает, что они сумасшедшие? И зачем мне
знакомиться не то с гениями, не то с сумасшедшими?

На ясные вопросы Пустовойт отвечал ясно. Неподалеку, в этом же
бдительно охраняемом парке, Прищепа завел какую-то сверхсекретную
лабораторию. В ней двое ученых с одинаковыми именами, но разными
фамилиями. Один старается извлечь из материи скрытую в ней чудовищную
энергию, другой ищет шоссейные дороги в иные миры. Ну, не шоссейные, но
достаточно удобные, чтобы добраться до инобытия. Он полагает о себе, что