потускнело. Разве плывущие по холодному небу белые облака не изменились с
тех пор. Ах, она же была молода - не те глаза, сердце не то уже, не те
краски! А все ж где то место? Должно, тут! Она помедлила на обрыве,
отступила и - как почуяла, тут! Ели стали высокими, пото и не признала враз.
Ящерка юркнула из-под ног и скрылась в вереске. Тут он и стоял, Василий
Степаныч, и говорил, говорил, не глядя на нее, и сердце сжималось, не как
сейчас, не от устали, а радостно, по-молодому. Что же теперь осталось от
того дня, от часа того? Чужая могила старца Варлаама в Важском монастыре,
чужой сын в боярском дому Своеземцевых. И не к кому прислониться на миг,
закрыв глаза, некого вопросить с мольбою:
о-двуконь: конь впереди, конь сзади, так было способнее по тропам, по лесу.
Когда надо, могла и по-мужски, верхом. Слуга ждал, ждал отосланный
посельский. В селах стучали топоры, ладились сохи, конопатились и смолились
лодьи, и все и вся ждало ее приказаний. И никто не ведал, что трудно, когда
уже более полвека прожито, зачинать все это снова и опять. И холоп тот,
внизу, не увидит лица боярыни, того, что видят сейчас облака, плывущие к
югу, того, что так и не увидел тот, покойный, что говорил, не оборачиваясь к
ней, на этом самом месте о судьбах страны, о Боге и бедах народных много,
много лет тому назад!
поднялись. И на Терьском берегу ладилось, куда, к счастью, москвичи не
доходили, и на Летнем, и на Поморском, и на Выге, Суме, Нюхче, и в Обонежье.
И уже можно было ворочаться в Новгород, строжить Федора, собирать друзей.
После Святок Марфа воротилась домой.
монастырьке церква была - шатровый верх, а теперь срублена клетью, на абы
как. Там ограда стояла из тесовых плах, резная, а нонь плохонький частокол.
Здесь, будто, терем был попышнее... В деревнях, по пути, гораздо хуже, иные
и запустошены в конец. Подъехали с торговой стороны, от Рождества на Поле.
Рогатицкими воротами. Мимо Святого Ипатия, вдоль по улице, к торгу, к
Святому Ивану на Опоках. Все знакомое, а гляделось будто внове. Усмехалась
своему, кутая лицо постаревшее (сама знала!), в морщинах в темный плат,
озирала Марфа родной Новгород. Возок проминовал Славну, торг, кони вылетели
на оснеженный Волхов, и уже впереди только и виделось одно - свой терем на
горе. Как-то там?
вереи, или в глазах так, все темнит после севера? Снег выпахан не чисто...
Федор набрал или Иев сам постарался. Возок окружили с поклонами. Марфа
поднялась к себе. Сын встречал на крыльце, шел следом теперь. Глаза воротил
- знает, что будет разговор. Потом! Огладила по голове Олену, поцеловала
Онтонину. Пиша встретила в слезах, обрадовалась неложно. От того потеплело
на душе.
подрос! Давно ли пеленала! Мельком, внимательно, заглянула в глаза снохе:
Максимовым? Нашел приятеля! На вот, гостинец тебе, со Терьской стороны!
отливом. Та просияла. Маленькому гостинцы свои - морские раковины, расшитую
цветными мехами лопарскую оболочинку-малицу и сапожки из оленьей шкуры да
сушеные морские звезды. Олене бросила походя:
Савелков все не женат? - спросила невзначай, знала сама, конечно. - Думай,
девка, годы-ти идут! - сказала и не стала боле слушать ни смотреть: пусть
сама решает.
народился. Ненароком вызнала у Олферия, что делается на Славне.
- то все ушло. Морщины легли, но от них лицо не одрябло, а стало сурово и
решительно. Глаза - светлее, словно промытые северными снегами.
все прочее выжгло теперь или отгорело само. Дел городских касалась слегка.
кончай в феврале славенский посадник свой срок, не усидеть бы ему и на
степени.
видно, знать не хочет, кто нынь в силе в Новгороде. Или знает?
судачил весь Новгород, зарассказывала о византийской царевне:
право!
прикажет! Ну, говори, говори! Сбила я тебя, не обессудь...
банный дух. Вечером приняла ключника. Слушала молча, пытливо разглядывая
Иева. Грамотки приняла небрежно.
напринимал али Федор?
без Славны силы не хватит, все одно. Нужно вместе, всем городом, пото он и
дружит со славлянами! И вроде было не глупо, да ведь все одно ни с
Глазоемцевыми, ни с Полинарьиными, ни с Фомой Курятником, ни с Исаком
Семенычем, ни со Слизнем, ни с Норовом, ни с Кириллой Голым не сдружился.
не Славна! А кто больше-то? Немир с Олферием? Дак те и были свои!
конец:
Василий Максимов твой, темный он какой-то! Смотри, не прогадай, Федор. Митя
с им дела не имел... - Усмехнулась, видя налитое упрямством лицо младшего
сына. - Губу дуешь? Один ты у меня, Федя, головы терять не след! Да и
славлянам нынь верить... А вредит вам кто тамо? Назар, подвойский, говоришь?
Что-то про его баяли мне. Он тоже к Денису ходит, надоть Гришу Тучина
спросить об ем! Ну, иди. Помолись на ночь, со злобой день не кончай. Друзей
надо наживать, Федор, а такие-то, как Василий Максимов твой, в беде помогут
- ой ли!
огонька чуть колеблется тьма. Спит боярыня Марфа Ивановна Борецкая под
собольим одеялом. Иногда застонет впроснях. Верная Пиша подымется - нет,
спит государыня Марфа, привиделось что, верно. Задремывает Пиша. С
государыней Марфой сразу спокойнее стало. Есть кому приказать. Теперь и
девки сенные поостерегутся на Пишины указы недовольничать. Не от себя, от
Марфы Ивановны имени и выбранить способнее, и похвалить знатнее. Спит Марфа.
Всего-то отдыху у боярыни одна ночь. Завтра дела, и свои, и городские, и
московские. И все сама, одна, младший сын не помога. Иные смотрят, на нее
опереться. Лишь ей одной не на кого. На Бога да на себя.
труд! Ради Дмитрия переломила себя Марфа, пошла назавтра сама, первая.
залебезил - не ждал, не чаял, мол! Не чаял... Капа тоже низила глаза. Худо
ли жилось у свекровы? Ваня, маленький, застеснялся было. До чего похож на
Митю! Сердце защемило враз.
давай слепим из глины паренька! И слепили, и он заходил, засмотрел. Ходит и
ходит. Вот раз дедко ушел в лес, дров сечцы, а бабка сидит, прядет, паренька
глиняного послала за клубом. А Глиняшка етот входит: "Бабка, бабка, ты цто
знаешь?" - "А цто мне знать?" - "А я съел клуб с веретешком, семь печей
калачей, семь печей хлебов, семь печей мякушек, быка-третьяка и тебя, бабку
с прялкой, съем!" - Хам! И съел. И пошел по дорожке. И идет дедко навстречу,
с топорком...
знаешь?" - "А цто мне-ка знать?" - "А я съел клуб с веретешком, семь печей
калачей, семь печей хлебов, семь печей мякушек, быка-третьяка, бабку с
прялкой, дедка с топорком, девку с ушатом, и тебя, жонка с коромыслом,
съем!" - Хам! И съел.
Маккефри Энн
Мацумото Сэйте
Орлов Алекс
Курылев Олег
Шилова Юлия
Никитин Юрий