повисла багровым плодом за черными листьями тростников. В тростниках
побежденные ползли к Гебру, чтобы утолить неистовую жажду, чтобы сделать
попытку добраться до родопских лесов, где - дал бы бог переплыть реку! -
можно спрятаться от скифов, от славян, от варваров - обладателей
невероятного искусства боя.
людей и богов. Всеобъемлемость власти Судьбы определена была в отточенных
рассуждениях ученых и в поговорках простого люда. Наиболее хитрые из
правителей умно внушали людям, что не их, правителей, несовершенный ум, но
покровительство Рока дает земным владыкам успех, внушали не из скромности,
а чтобы укрепить свою власть. Сделавшись христианскими, берега Теплых
морей не смогли расстаться с Судьбой, осталось и понятие, и само слово,
как выражение непреодолимой воли бога. Казуисты-богословы говорили о
свободе человеческой воли, пытаясь в словах разрешить невозможное:
совместное существование воли ничтожного человека и воли всемогущего.
Темные, опасные размышления, попытка пройти над пропастью ересей по лезвию
ножа. Вера в Судьбу плотной завесой закрывала действительность.
облекшись в зримые формы, воля Судьбы становилась понятной.
казалось. Или же к победителю в последний час прибывали подкрепления, а
надежды побежденного на дополнительные силы оказывались обманутыми.
Обнаруживались засады, счастливо для противника сохранившие запасную силу
внезапного удара. После боя и солдату была видна воля Судьбы.
нечто совсем новое. Они встретились с летучим воинством самого Сатаны.
Поймать таких - ловить рыбу голой рукой.
пробивали щиты. Найдя запястье под наручнем, стрела пришивала руку к
груди.
сломанного в горячке. Наконечник засел глубоко, будь проклято все и да
смилуется Иисус, сын божий, который обрек на гибель христианское войско.
солдата, тот и умрет в ней. Солдат ничего не умеет, кроме своего ремесла,
смилуйся, бог, над убийцей, насильником, грабителем, вором, я делал то,
что другие.
отныне я буду сражаться против скифов только из-за стен крепости. Ведь я
останусь солдатом, ибо куда мне деваться? Взять суму нищего, чтобы меня
схватил префект или сделал рабом первый же владелец, изловивший на своей
земле бродягу?
пытались ловить лошадей, тоже привлеченных рекой. Кто-то, напав на своего,
как на врага, кинжалом сбрасывал с седла удачника. От страха дрались между
собой.
Находились смельчаки, возвращавшиеся в поле. Они звали, оплакивали друга,
с кем умели делить чашу вина, кусок хлеба, женщину. Отчаянный призыв будил
тишину в трех стадиях от костров скифов. А в двадцати стадиях в камышах
перешептывались трусы и плыли через Гебр, стараясь не плеснуть водой.
перебиты, или выжившие прячутся - солдатам не было дела.
дальний поход сотню такую же, как у старого слобожанина Крука. Не
притворялся Мал. Он и на самом деле был молчальником, каких россичи
уважали, считая праздное слово пороком.
сто трупов сразу лягут.
"Недавно, думаешь?" - спрашивал себя Мал. Ан, давно, ибо годы считают
делами, а не опавшими листьями.
повсюду горные дороги. Что они знали, былые люди! Дальше своего кона глаза
не глядели. Понаслышке - и то не видали широкого мира.
осмотреть, тело вымыть в сладкой воде. Все в своей руке, все в своей воле.
Хорошо, пленных нет. Свободно. Малу не нужны пленники.
злобного нравом, но любимого пращура Велимудра. Старик зол был не душой, а
страхом перед Степью. "Нет, теперь мы на Роси иначе живем. Сверху
Велимудру видать, как тряхнули империю, будто щенка!"
дороге. После двух лун вернулся; кроме сбереженных коней, пригнал пару
чужих. На вьюках - добыча.
погосте. Молчал и будто бы усмехался - ему щеку посекли, и рубец подтянул
верхнюю губу в первом пуху. Он, переправившись через Ингул, шарил по
правому берегу Днепра. В низовьях поймал трех всадников. Какого племени?
Кто знает.
Труднее стало выбираться с Поросья. Прежде - шагнул через Рось, миновал
Турье урочище - и стерегись только чужих. Теперь же пахали поляны на три,
на четыре дня южнее Роси, в верховьях Ингула и Ингульца садились жадные до
чернозема припятичи. У Орлиной горы стояли росские дозоры. Не пройдешь.
Ужом проскользнули молодые слобожане: не по нужде, но чтобы похвастаться
ловкостью.
переправлялись по-хазарски, подвязав козьи мехи. Пошли на восток,
переправились через беловодный Танаис-Дон и уткнулись в Итиль-реку, ранее
никем из россичей не виданную. Там молодые разведали хазарские гнезда,
сумев себя не обнаружить лихостью.
на Роси золотых монет. На обратном пути у левого берега Днепра встретились
наездникам какие-то люди, возвращавшиеся с осеннего торга на Хортице. Не
удержались россичи, хотя лазали в хазарскую глотку за другой добычей.
черченные свинцовой палочкой. Ручьи, реки, курганы, луга, леса-рощи,
мертвые пески, сладкие озера - все нужное, если случится идти бить
хазаров. Трудный это путь. На этот раз Малу был почет от россичей. Он
уходил глядеть хазаров по княжескому приказу.
и теплы ромейские ночи, хороша здесь земля.
каких нет на Роси, жалко и гадко воет вдали. В поле луна бросила длинные
тени раненых лошадей. Лошади умирают молча и стоя. Где-то зовет человек.
То ромей жалуется на свою долю.
хребтах шерсть. Сторожевые, оцепив стан, не спеша разъезжают взад-вперед,
молча встречаются, овеянные прозрачной дремой, которая не мешает им ни
слышать, ни видеть.
снасть есть в каждом вьюке. Солдаты из Тзуруле захватили припас, готовясь
захватить и варваров.
Юстиниан Божественный сделался еще благочестивее.
лошадиного мяса, обугленного в костре, и воду. Он будет жить, дав за себя
выкуп. Выкуп особый - словами.
Иначе поднимутся новые рексы италийцев, новые Тотилы и Тейи. Иначе
вторгнутся франки. Иначе вторгнутся лангобарды. На востоке, на Кавказе
граница империи постоянно кровоточит. Патрикий Кирилл ведет против
вторгнувшихся варваров два легиона. Это все, что осталось во Фракии.
Асбад, не думая, не понимая, выдал скифам на допросе и патрикия Кирилла;
Асбад не знал, что префект уже побежден. Сейчас Асбад утешал себя. С
тзурульской конницей пала одна из стен империи. Но империя непобедима.
Варвары появляются, варвары исчезают, а империя плывет и плывет, как
непотопимый корабль. Стены воздвигаются вновь, варвары утомляются ломать
их. Империя вечна. Нужно уметь сохранить себя. Будет еще и власть, будут и
радости жизни. Асбад не может спать. Вспоминая день боя, он вновь видит
смерть, смерть. Сколько раз она касалась тела. Тогда ему не было страшно.
Теперь он содрогается от воспоминаний, трет лоб, чтобы отогнать призрак, и
цепь звенит, ударяет по лицу. Страшно. Но его хранит Судьба, Судьба.
копытом надежность опоры. Тревожил запах других лошадей. Хотелось
движения. Чуя волю всадника, гнедой успокоился: ждать, нужно ждать.
обманывая глаз.