наслаждении - была его таинственность и наглость обмана. Эта насмешка над
всем, о чем графиня проповедовала в обществе как о высоком, недоступном и
ненарушимом, и, наконец, этот внутренний дьявольский хохот и сознательное
попирание всего, чего нельзя попирать, - и все это без пределов, доведенное
до самой последней степени, до такой степени, о которой самое горячечное
воображение не смело бы и помыслить, - вот в этом-то, главное, и
заключалась самая яркая черта этого наслаждения. Да, это был сам дьявол во
плоти, но он был непобедимо очарователен. Я и теперь не могу припомнить о
ней без восторга. В пылу самых горячих наслаждений она вдруг хохотала, как
исступленная, и я понимал, вполне понимал этот хохот и сам хохотал... Я еще
и теперь задыхаюсь при одном воспоминании, хотя тому уже много лет. Через
год она переменила меня. Если б я и хотел, я бы не мог повредить ей. Ну,
кто бы мог мне поверить? Каков характер? Что скажете, молодой мой друг?
----
признание.
знал, что вы это скажете. Ха, ха, ха! Подождите, mon ami, поживете и
поймете, а теперь вам еще нужно пряничка. Нет, вы не поэт после этого: эта
женщина понимала жизнь и умела ею воспользоваться.
и на веревочке. Конечно, я признаю, что самостоятельность может явиться и
совершенно в противоположном, но... будем говорить попроще, mon ami...
согласитесь сами, ведь все это вздор.
меня создан. Послушайте, мой друг, я еще верую в то, что на свете можно
хорошо пожить. А это самая лучшая вера, потому что без нее даже и худо-то
жить нельзя: пришлось бы отравиться. Говорят, так и сделал какой-то дурак.
Он зафилософствовался до того, что разрушил все, все, даже законность всех
нормальных и естественных обязанностей человеческих, и дошел до того, что
ничего у него не осталось; остался в итоге нуль, вот он и провозгласил, что
в жизни самое лучшее - синильная кислота. Вы скажете: это Гамлет, это
грозное отчаяние, - одним словом, что-нибудь такое величавое, что нам и не
приснится никогда. Но вы поэт, а я простой человек и потому скажу, что надо
смотреть на дело с самой простой, практической точки зрения. Я, например,
уже давно освободил себя от всех пут и даже обязанностей. Я считаю себя
обязанным только тогда, когда это мне принесет какую-нибудь пользу. Вы,
разумеется, не можете так смотреть на вещи; у вас ноги спутаны и вкус
больной. Вы тоскуете по идеалу, по добродетелям. Но, мой друг, я ведь сам
готов признавать все, что прикажете; но что же мне делать, если я наверно
знаю, что в основании всех человеческих добродетелей лежит глубочайший
эгоизм. И чем добродетельнее дело - тем более тут эгоизма. Люби самого себя
- вот одно правило, которое я признаю. Жизнь - коммерческая сделка; даром
не бросайте денег, но, пожалуй, платите за угождение, и вы исполните все
свои обязанности к ближнему, - вот моя нравственность, если уж вам ее
непременно нужно, хотя, признаюсь вам, по-моему, лучше и не платить своему
ближнему, а суметь заставить его делать даром. Идеалов я не имею и не хочу
иметь; тоски по них никогда не чувствовал. В свете можно так весело, так
мило прожить и без идеалов... и en somme19, я очень рад, что могу обойтись
без синильной кислоты. Ведь будь я именно добродетельнее, я бы, может быть,
без нее и не обошелся, как тот дурак философ (без сомнения, немец). Нет! В
жизни так много еще хорошего. Я люблю значение, чин, отель; огромную ставку
в карты (ужасно люблю карты). Но главное, главное - женщины... и женщины во
всех видах; я даже люблю потаенный, темный разврат, постраннее и
оригинальнее, даже немножко с грязнотцой для разнообразия... Ха, ха, ха!
Смотрю я на ваше лицо: с каким презрением смотрите вы на меня теперь!
----
грязнотца, чем синильная кислота. Не правда ли?
ответом; я его знал заранее. Нет, мой друг: если вы истинный человеколюбец,
то пожелайте всем умным людям такого же вкуса, как у меня, даже и с
грязнотцой, иначе ведь умному человеку скоро нечего будет делать на свете и
останутся одни только дураки. То-то им счастье будет! Да ведь и теперь есть
пословица; дуракам счастье, и, знаете ли, нет ничего приятнее, как жить с
дураками и поддакивать им: выгодно! Вы не смотрите на меня, что я дорожу
предрассудками, держусь известных условий, добиваюсь значения; ведь я вижу,
что я живу в обществе пустом; но в нем покамест тепло, и я ему поддакиваю,
показываю, что за него горой, а при случае я первый же его и оставлю. Я
ведь все ваши новые идеи знаю, хотя и никогда не страдал от них, да и не от
чего. Угрызений совести у меня не было ни о чем. Я на все согласен, было бы
мне хорошо, и нас таких легион, и нам действительно хорошо. Все на свете
может погибнуть, одни мы никогда не погибнем. Мы существуем с тех пор, как
мир существует. Весь мир может куда-нибудь провалиться, но мы всплывем
наверх. Кстати: посмотрите хоть уж на одно то, как живучи такие люди, как
мы. Ведь мы, примерно, феноменально живучи; поражало вас это когда-нибудь?
Значит, сама природа нам покровительствует, хе, хе, хе! Я хочу непременно
жить до девяноста лет. Я смерти не люблю и боюсь ее. Ведь черт знает еще
как придется умереть! Но к чему говорить об этом! Это меня отравившийся
философ раззадорил. К черту философию! Buvons, mon cher! Ведь мы начали
было говорить о хорошеньких девушках... Куда это вы!
а вы даже и не чувствуете такого яркого доказательства дружбы. Хе, хе, хе!
В вас мало любви, мой поэт. Но постойте, я хочу еще бутылку.
вас этим сладким именем: кто знает, может быть, мои поучения пойдут и
впрок)... Итак, мой питомец, про добродетель я уж сказал вам: "чем
добродетель добродетельнее, тем больше в ней эгоизма". Хочу вам рассказать
на эту тему один премиленький анекдот: я любил однажды девушку и любил
почти искренно. Она даже многим для меня пожертвовала...
сдерживаться.
воспаленными глазами; в его взгляде было недоумение и бешенство.
сообразить. Я действительно пьян, и мне трудно сообразить...
мою руку своей рукой, как бы боясь, чтоб я не ушел. Я уверен, что в эту
минуту он соображал и доискивался, откуда я могу знать это дело, почти
никому не известное, и нет ли во всем этом какой-нибудь опасности? Так
продолжалось с минуту; но вдруг лицо его быстро изменилось; прежнее
насмешливое, пьяно-веселое выражение появилось снова в его глазах. Он
захохотал.
перед ней как оплеванный, когда она брякнула мне в глаза, что я обокрал ее!
Как она визжала тогда, как ругалась! Бешеная была женщина и... без всякой
выдержки. Но, посудите сами: во-первых, я вовсе не обокрал ее, как вы
сейчас выразились. Она подарила мне свои деньги сама, и они уже были мои.
Ну, положим, вы мне дарите ваш лучший фрак (говоря это, он взглянул на мой
единственный и довольно безобразный фрак, шитый года три назад портным
Иваном Скорнягиным), я вам благодарен, ношу его, вдруг через год вы
поссорились со мной и требуете его назад, а я его уж износил. Это
неблагородно; зачем же дарить? Во-вторых, я, несмотря на то, что деньги
были мои, непременно бы возвратил их назад, но согласитесь сами: где же я
вдруг мог собрать такую сумму? А главное, я терпеть не могу пасторалей и
шиллеровщины, я уж вам говорил, - ну, это-то и было всему причиною. Вы не
поверите, как она рисовалась передо мною, крича, что дарит мне (впрочем,
мои же) деньги. Злость взяла меня, и я вдруг сумел рассудить совершенно