бы старому дворецкому никогда такого взгляда! Затосковал Лука, затужил,
потому что озарилась душа его простой мыслью -- коли пишешь донос на слугу,
то делаешь навет и на барина, а коли доносишь на барина, то порочишь самого
себя. Как он, старый, умный человек, позволил себе настолько забыться, что
возвел хулу на дом свой, которому верой и правдой служил столько лет?
Степан, снимай оборону, я мазь несу. Гаврила изготовил и велел всем порченым
давать по две банки!
дочитывая донос Луки. -- Слушай, "Ад лок"... потом "ад экземплюм... "
образцу... Пойдем! Надо спасать нашего алхимика. Он с размахом торгует.
Завтра весь город запестреет прыщами, как веснушками.
и повалился на колени.
бездельник пустопорожний, напутал. Теперь прыщи надо мазью мазать, и через
неделю все пройдет, потому что "мэдикус курат, натура санат! "* Сами учили.
Что делать, Никита Григорьевич? Прибьют ведь меня!
Алешка, беги, вели закладывать карету. Пусть подадут ее к черному ходу.
Провизию в корзину. Поужинаем в дороге. А я сейчас записку Сашке напишу,
чтоб он не волновался. Гаврила, все шкафы запри, двери на замок, если не
хочешь, чтобы разгромили твою лабораторию. И скорее, скорее... Мы едем в
Холм-Агеево. Там нам никакой Ганнибал не страшен. Вперед, гардемарины!
сопровождении отряда гвардейцев ехали к месту ссылки, уже начали
затягиваться раны на их спинах, а дела по раскрытию заговора не только не
прекращались, но продолжали жить еще более полнокровно, словно созданный
руками алхимика фантом. Следственная комиссия, оставив надежды увязать
вице-канцлера с его опальной родственницей, рьяно искала против него новые
улики. Франция и Пруссия активно ей в этом помогали.
шла полным ходом. Английский посланник в Париже писал английскому же
представителю в России Вейчу: "Французы теперь стараются достать фальшивые
экстракты и прибавить к ним еще такие вещи, которые должны повредить
вице-канцлеру Бестужеву. Так как они эти фальшивые документы хотят переслать
императрице, то уведомите об этом тамошнее правительство и употребите все
средства для открытия такого наглого и ужасного обмана".
попадет к императрице, я воспользуюсь этим письмом и докажу, что похищенные
бумаги -- фальшивые... Но если французы ищут фальшивые экстракты, значит,
подлинных у них нет. Где ж они? "
-- от Лестока к Шетарди. Шифровка была послана в обход официального канала,
и Яковлеву большого труда стоило заполучить ее. Как следовало из текста,
депеше предшествовало какое-то тайное письмо из Парижа. Даже цифирь не могла
скрыть крайне раздраженного и обиженного тона Лестока: "Господин Дальон,
подобно всем, недоумение выражать изволил, что я бездействую, и
присовокупил, что если я-де хочу получить за оные бумаги пособие в ефимках
или талерах, так за этим дело не станет! ("Oro, -- подумал Бестужев,
--лейб-медик обижаться изволят, что ему взятку предлагают... Никогда раньше
не обижался, а теперь вдруг обиделся -- притворство! "). Крайнее выражаю
удивление вашей уверенности, что оные бумаги у меня в руках. Не принимайте
вы действия в обход, а действуйте сообща с вашим покорной слугой, оные
документы давно бы свою роль сыграли и врага нашего низвергли".
каналья цену себе набивает. И меня хочет сокрушить и денежки получить!
его обида и раздражение. Он был зол на Дальона, на Шетарди, на уже покойного
Флери, на Амелота -- фактического правителя Франции и на самого Людовика XV.
С какой целью все они пытаются убедить Лестока, что его агенты перехватили
бестужевские бумаги? При этом имеют наглость утверждать, что у них на руках
неоспоримые доказательства! Нет и не может быть этих доказательств! Цель у
них одна -- опять вести игру самочинно, а на Лестока свалить собственные
просчеты. Хитрят парижане... Подождем.
конвоем этого недоумка Бергера, послал арестовать этого шустрого курсанта
Белова, сам решился на разговор с императрицей. После казни Елизавета
запретила чернить вице-канцлера, словно публичная экзекуция у здания
Двенадцати коллегий совершенно утвердила благонадежность Бестужева.
царственную Елизавету, Петрову дщерь, тридцатипятилетнюю красавицу. Потомки
говорили, что царствование ее прошло не без пользы и не без славы.
Современники утверждали, что нрав она имела веселый, доброжелательный,
обидчивый, но отходчивый, а что до государственных дел не охоча, так умела
препоручить их в достойные руки, а в нужную минуту и сама могла сказать
веское, умное слово. Дамы присовокупляли, что умела она одеться красиво и со
вкусом, что никто не мог сравниться с ней в танцевании и манерах, что на
лошади сидела, как амазонка, и как бы ни был изнурителен бал или маскарад,
она всегда успевала к заутрене.
что-то нездоровилось, и до самого вечера, до предобеденного времени
просидела она в парадной спальне. Предобеденное время в царских покоях
начиналось где-то с пяти часов и длилось иногда до глубокой ночи. Всякий
временной регламент во дворце был неуместен -- как захочется государыне
пробудиться -- так и утро, как вздумается трапезничать, хоть ночь на дворе,
-- так и обед, а хочешь, назови его ужином. К столу вызывались непременно
все придворные, бывало, из кроватей поднимали. Трапеза бесконечно длилась.
За столом требовалось вести непринужденную беседу, и зачастую сонные
сотрапезники получали нарекания от императрицы -- скучны, злобливы и не
рассказывают ничего интересного. А беседовать свите надо было с
осторожностью, потому что много было тем, весьма неугодных Елизавете. Нельзя
было говорить о болезнях, смерти, прежнем правлении, о науках, красивых
женщинах, о недавнем заговоре и королеве Австрийской Терезии и маркизе Ботте
-- ее после.
живот что-то побаливал, словно кирпичами набит. Скучно... Елизавета прикрыла
ладонью рот, пытаясь подавить зевоту, встала с кровати и направилась к
алькову, где прятался рабочий стол -- модная игрушка, прихотливо сочетающая
в себе стиль канцелярский и будуарный: инкрустированная палисандровым
деревом и черепахой столешница, зеркала трельяжем, множество деловых ящичков
и бронзовый письменный прибор.
вчера Бестужев, прочитать и составить свое мнение. На глаза ей попалась еще
одна свернутая в трубку бумага -- доставленный из Берлина циркуляр. Бумага
эта была точной копией прочих циркуляров, разосланных Марией-Терезией по
всем европейским дворам, в нем вполне оправдывали Ботту и нарекали на
русский двор, мол, возводят напраслину на бывшего посланника. Циркуляр
всколыхнул былую злость и досаду: "Мы поддерживаем эту Терезию, а она забыла
о простом уважении к нашему императорскому достоинству! "
с Бестужевым -- уж он-то придумает достойный ответ. Она отбросила циркуляр и
с неудовольствием заметила, что неведомо как испачкала палец в чернилах.
Лестока. Он словно медлил войти, ждал, когда его кликнут, но потом
решительно вошел и застыл перед императрицей в глубоком поклоне.
лица, Ваше Величество. Осенний воздух и эта необычная сухость в погоде...
комплименты. -- Принес капли?
время сплю. Да и как не заснуть, если только сон врачует и защищает от этих
безобразий. Читал циркуляр? -- Она опять потянулась к отброшенной бумаге. --
Мерзость, мерзость!..
сказал Лесток.
репутация, а у нас, якобы, нет письменных улик.
в России им было говорено, и не раз.
Федоровича или, еще того хуже, в пользу свергнутого младенца Ивана,
Елизавета пришла в бешенство.
по комнате, опять села к столу.
Березин Федор
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Браун Дэн
Самойлова Елена
Шилова Юлия