Чтение 67–й страницы книги ~Возвращение в Брайдсхед~

я слышала, как Кара возобновила чтение газеты, вот, дорогой Чарльз, и все.

Я принес это известие Джулии, которая еще лежала в постели; здесь же
стоял поднос из-под завтрака и валялись газеты и конверты.

-- Камлание не состоялось,-- сказал я.-- Шаман отбыл восвояси.

-- Бедный папа.

-- Брайди остался с носом.

Я был очень доволен. Я оказался прав, а все остальные неправы; истина
восторжествовала; опасность, которая нависла над Джулией и мною с того
самого вечера у фонтана, теперь была устранена и, может быть, развеяна
навеки; и вдобавок ко всему -- теперь я могу признаться -- я тайно
праздновал еще одну невысказанную, невыразимую, нечестную маленькую победу.
Можно было предположить, что события этого утра воздвигли между лордом
Брайдсхедом и его законным наследием новые преграды.

И в этом я не ошибся; было послано за представителем лондонской
адвокатской конторы; дня через два он действительно явился, и в доме стало
известно, что лорд Марчмейн сделал новое завещание. Но я глубоко
заблуждался, когда думал, что религиозным разногласиям положен конец;
накануне отъезда Брайдсхеда после ужина они вспыхнули с новой силой.

-- ...папины точные слова были: "Я не при смерти, я уже двадцать пять
лет не являюсь практикующим членом церкви".

-- Не "церкви", а "вашей церкви".

-- Не вижу разницы.

-- Разница огромная.

-- Брайди, ведь ясно, что он хотел сказать.

-- По-моему, он хотел сказать то, что сказал. Что он не имеет
обыкновения причащаться регулярно и, поскольку в данный момент еще не
умирает, не видит причины изменять своим привычкам -- пока что.

-- Это крючкотворство.

-- Почему люди считают стремление к точности крючкотворством? Он ясно
выразился, что не согласен видеть священника именно в тот день, но
согласится, когда будет при смерти.

-- Пусть бы мне кто-нибудь объяснил,-- сказал я, -- в чем, собственно,
смысл этого, таинства? Значит ли оно, что, если человек умрет в одиночестве,
он попадет в ад, а если священник помажет его маслом...

-- О, дело не в масле,-- возразила Корделия.-- Масло -- для исцеления.

-- Еще того страннее -- ну, не важно, что бы ни делал священник, для
того чтобы он попал на небо. В это вы верите?

Здесь вмешалась Кара:

-- Помнится, мне говорила няня или кто-то говорил, во всяком случае,
что, если священник войдет, пока тело еще не остыло, тогда все в порядке.
Это так, ведь правда?

Ее слова встретили дружный отпор.

-- Нет, Кара, неправда.

-- Разумеется, нет.

-- Кара, вы что-то спутали.

-- А я помню, когда умирал Альфонс де Грене, мадам де Грене спрятала
священника прямо за дверью -- Альфонс не переносил их вида,-- а потом
впустила его, когда тело еще не остыло, она сама мне рассказывала, и по нем
отслужили полную панихиду, я на ней была.

-- Панихида вовсе не означает, что вы обязательно попадете в рай.

-- Мадам де Грене считала, что означает.

-- Она ошибалась.

-- Знает ли кто-нибудь из вас, католиков, зачем нужен священник? --
спросил я.-- Хотите ли вы просто, чтобы ваш отец мог быть похоронен по
христианскому обряду? Или вы хотите, чтобы он не попал в ад? Я прошу
объяснения.

Брайдсхед стал давать мне подробные объяснения, но, когда он кончил,
Кара нарушила единство католического фронта, простодушно заметив:

-- Вот, а я и не знала ничего этого.

-- Давайте посмотрим,-- сказал я.-- Человек должен проявить свободную
волю, должен раскаяться и желать примирения с богом. Так? Но только бог
может знать, что у него в душе, священник этого знать не может; если же
священника при этом нет и он примиряется с богом в душе своей, это так же
ценно, как и в присутствии священника. Вполне возможно даже, что воля
действует, когда человек уже совсем слаб, не в силах внешне это ничем
выразить. Так? Он может лежать неподвижно, как мертвый, и при этом активно
желать примирения с богом, и бог это будет знать. Так?

-- Приблизительно так,-- ответил Брайдсхед.

-- Тогда для чего же нужен священник?

Последовала пауза, во время которой Джулия тяжело вздохнула, а
Брайдсхед набрал в грудь воздуха, словно готов был снова приступить к
расчленению посылок. И пока остальные молчали, Кара произнесла:

-- Я только знаю, что сама непременно позабочусь о том, чтобы у меня
был священник.

-- Благослови вас бог, Кара,-- сказала Корделия.-- Вот, по-моему, самый
лучший ответ.

И на этом мы прекратили спор, хотя каждый про себя считал его исход
неудовлетворительным.

Позже, вечером, Джулия мне сказала;

-- Ты не мог бы не заводить богословских споров?

-- Не я их.завел.

-- Ведь ты никого ни в чем не убедил и даже не убедил самого себя.

-- Мне просто хочется знать, во что эти люди верят. Ведь они говорят,
что у них все на логической основе.

-- Если бы ты дал Брайди договорить, у него бы и получилось все очень
логично.

-- Вас там было четверо,-- настаивал- я,-- Кара понятия ни о чем этом
не имела и то ли верит, то ли нет, неизвестно; ты знаешь кое-что и не веришь
ни одному слову; Корделия знает не больше твоего и страстно верит; один
только бедняга Брайди знает и верит по-настоящему, и, однако, когда дошло до
объяснения, он оказался, на мой взгляд, совершенно беспомощен. А еще
говорят: "По крайней мере католики знают, во что верят". Сегодня мы видели
как на ладони...

-- Ох, Чарльз, к чему эти разглагольствования? Я могу подумать, что ты
и сам начал испытывать сомнения.

Проходили недели, а лорд Марчмейн все еще был жив. В июне вступил в
силу мой развод, и моя бывшая жена заключила второй брак. Джулия должна была
стать свободна в сентябре. Чем ближе была наша свадьба, тем тоскливее, как я
заметил, говорила о ней Джулия. Война тоже приближалась -- это не вызывало у
нас сомнений,-- но грустное, отрешенное, даже порой отчаянное нетерпение
Джулии шло не от той неопределенности, что была вне ее, а время от времени
оно вдруг сгущалось в мгновенные приступы озлобления, и она бросалась на
сдерживающую преграду своей любви ко мне, точно зверь на железные прутья
клетки.

Меня вызвали в военное министерство, опросили и внесли в список на
случай национальной опасности; Корделию тоже внесли в какой-то список;
списки снова вошли в нашу жизнь, как когда-то в школьные годы. Все
лихорадочно подготавливалось к ожидающейся национальной опасности. В этом
темном министерстве слово "война" не произносилось, на нем лежало табу; нас
должны были призвать, если возникнет "национальная опасность" -- не военная
смута, которая есть акт человеческой воли, не такие ясные и простые вещи,
как гнев и расплата, нет, национальная опасность -- нечто являющееся из
глуби вод, чудовище с безглазым ликом и хлещущим хвостом, которое всплывает
со дна морского.

Лорд Марчмейн выказывал мало интереса к тому, что происходило вне стен
его комнаты; каждый день мы приносили ему газеты и пытались читать их, но он
поворачивал голову, разглядывая окружавшие его замысловатые узоры. "Читать,
дальше?" -- "Да, пожалуйста, если вас это не утомляет". Но он не слушал;
изредка, при упоминании знакомого имени, он бормотал: "Ирвин... Знал его.
Посредственность"; изредка делал какие-нибудь не идущие к делу замечания:
"...чехи -- превосходные кучера, и только"; но мысли его были далеки от дел
земных, они были здесь, в этой комнате, обращены на него самого; у него не
было сил на другие войны, кроме его собственной войны, которую он вел в
одиночку за то, чтобы не умереть.

Я сказал доктору, посещавшему нас теперь каждый день:

-- У него великая воля к жизни, правда?

-- Вы это так определяете? Я бы сказал -- великий страх смерти.

-- А разве есть разница?

-- О да, конечно. Ведь страх не придает ему сил. Он его истощает.

Кроме смерти, быть может, из-за сходства с нею он больше всего боялся
темноты и одиночества. Ему нравилось, когда мы все собирались у него в
комнате и всю ночь в ней среди золоченых фигурок горел свет; ему не нужно
было от нас речей, он разговаривал сам, но так тихо, что мы часто не могли
расслышать его слов; он говорил сам, потому, мне кажется, что собственный
голос был для него единственным надежным доказательством его продолжающейся
жизни; речи его предназначались не для нас, не для чьих бы то ни было ушей,
а только для него самого.

-- Сегодня лучше. Сегодня лучше. Уже различаю там в углу мандарина с
золотым колокольчиком и под ним кривое деревце в цвету, а вчера все
расплывалось и пагоду я принимал за второго человека. Скоро увижу мостик, и
трех аистов, и то место, где тропинка уходит за холм.

А завтра будет еще лучше. У нас в семье живут долго и женятся поздно.
Семьдесят три еще не старость. Тетя Джулия, тетка моего отца, дожила до
восьмидесяти восьми, в этом доме она родилась и в нем же умерла, замуж так и
не вышла, помнила, как горел огонь на Маячном мысу во время Трафальгарской
битвы; этот дом у нее назывался "новый дом"-- так его именовали в детской и
в деревне, когда у неграмотных людей была долгая память. Где старый дом
стоял, и сейчас видно-- за деревенской церковью. Это место называется
Замковый холм, на Хорликовом поле, там земля такая неровная, половина под
пустырем, крапива да колючки, вся в ямах, не вспашешь. Выкапывали фундамент,