телепатической операции. Но невидимые целители ответили ей, что
было неосторожно производить операцию, пока в Макондо не
кончились беспорядки. Фернанда, охваченная нетерпением и очень
плохо осведомленная, в следующем письме объяснила им, что
никаких беспорядков в городе нет, а все дело в глупых выходках
ее сумасброда деверя, который теперь увлекается профсоюзными
дурачествами, как раньше был помешан на петушиных боях и
судоходстве. Они еще не пришли к согласию в ту жаркую среду,
когда в дом постучалась старая монахиня с плетеной корзиной в
руках. Отворившая дверь Санта София де ла Пьедад подумала, что
это чей-то подарок, и хотела взять у монашки ее ношу, покрытую
изящной кружевной салфеткой. Но старуха запротестовала -- ей
приказали передать корзину лично и в строжайшей тайне донье
Фернанде дель Карпио де Буэндиа. В корзине лежал сын Меме.
Бывший духовник Фернанды объяснял ей в письме, что мальчик
родился два месяца тому назад и они позволили себе окрестить
его именем Аурелиано в честь деда, поскольку мать даже не
разжала губ, чтобы выразить свою волю. Внутри Фернанды все
восстало против такого глумления судьбы, но у нее хватило сил
скрыть это от монахини.
реке, -- улыбнулась она.
Фернанда, -- не вижу, почему бы им не поверить мне.
доме Буэндиа и ни разу больше не упомянула о ребенке, как ей
это и велели в монастыре, но все равно Фернанду угнетало
присутствие нежелательного свидетеля ее позора, и она пожалела,
что вышел из моды средневековый обычай вешать гонца, явившегося
с дурными вестями. Тогда Фернанда и приняла решение, как только
уедет монахиня, утопить младенца в бассейне, но у нее не
хватило на это духу, и она предпочла терпеливо ждать, пока
беспредельная благодать Господня не избавит ее от обузы.
оставлявшее Макондо, внезапно разрядилось взрывом. Хосе Аркадио
Второй и другие профсоюзные вожаки, которые ушли в подполье, к
концу недели неожиданно появились в городе и организовали
демонстрацию в поселках банановой зоны. Полиция ограничивалась
лишь наблюдением за порядком. Однако ночью в понедельник
профсоюзных руководителей выволокли из постелей, надели им на
ноги пятикилограммовые кандалы и отправили в тюрьму главного
города провинции. Среди других были взяты Хосе Аркадио Второй и
Лоренсо Гавилан, полковник, участник мексиканской революции,
находившийся в изгнании в Макондо, который утверждал, что был
свидетелем героических подвигов своего кума Артемио Круса
(*20). Но меньше чем через три месяца все они уже снова
оказались на свободе, потому что правительство и банановая
компания не смогли прийти к соглашению о том, кто должен
оплачивать питание арестованных. Новая волна недовольства была
вызвана недоброкачественностью пищевых продуктов и каторжными
условиями труда. Кроме того, рабочие жаловались, что им платят
не деньгами, а бонами, на которые нельзя ничего купить, кроме
виргинской ветчины в магазинах компании. Хосе Аркадио Второго
посадили в тюрьму как раз за то, что он разоблачил систему бон.
Он объяснил, что система удешевляет содержание торгового флота
компании, ибо обратным рейсом суда везут товары для магазинов,
а не будь этого груза, им пришлось бы ходить порожняком от
Нового Орлеана до портов, где они загружаются бананами.
Остальные претензии рабочих касались бытовых условий и
медицинского обслуживания. Врачи компании не осматривали
больных, а просто выстраивали их в очередь перед амбулаторией,
и медицинская сестра клала каждому на язык по пилюле цвета
медного купороса, независимо от того, чем страдал пациент --
малярией, триппером или запором. Это была до такой степени
общая терапия, что дети становились в очередь по нескольку раз
и, вместо того чтобы глотать пилюли, уносили их домой, где
использовали при игре в лото вместо фишек. Рабочие жили в
страшной скученности в развалившихся бараках. Инженеры не
потрудились построить им отхожие места, а поставили в поселках
на рождество по одной переносной уборной на каждые пятьдесят
человек, показав при всем честном народе, как следует
пользоваться этими сооружениями, чтобы они служили подольше.
Одряхлевшие адвокаты в черных сюртуках, которые в былые дни
осаждали полковника Аурелиано Буэндиа, а теперь представляли
интересы банановой компании, опровергали все обвинения рабочих
с ловкостью, граничившей с колдовством. А когда рабочие
составили общую, единогласно одобренную петицию, то прошло
немало времени, прежде чем удалось официально довести ее до
сведения банановой компании. Стоило только сеньору Брауну
услышать о петиции, как он тотчас же прицепил к поезду свой
великолепный вагон со стеклянной крышей и исчез из Макондо
вместе с наиболее крупными представителями фирмы. Однако в
следующую субботу рабочие разыскали одного из них в борделе,
где он лежал голый с женщиной, согласившейся заманить его в
ловушку, и заставили подписать копию петиции. Траурные
законники тем не менее доказали на суде, что этот человек не
имел никакого отношения к банановой компании, и, чтобы никто не
усомнился в их аргументах, вынудили власти посалить его в
тюрьму как самозванца. Позже рабочие захватили самого сеньора
Брауна, путешествовавшего инкогнито в третьем классе, и
заставили его подписать другую копию петиции. На следующий день
он предстал перед судьями, волосы у него были выкрашены в
черный цвет, и говорил он на безукоризненном испанском языке.
Адвокаты доказали, что это не сеньор Джек Браун, главный
директор банановой компании, уроженец города Пратвилл, штат
Алабама, а безобидный торговец лечебными травами, родившийся в
Макондо и там же окрещенный именем Дагоберто Фонсека. Вскоре,
после новой попытки рабочих добраться до сеньора Брауна,
законники развесили в общественных местах копии свидетельства о
его смерти, заверенного консулами и советниками посольства и
удостоверявшего, что девятого июня Джек Браун был раздавлен
пожарной машиной в Чикаго. Устав от этого казуистического
бреда, рабочие махнули рукой на местные власти и обратились со
своими жалобами в верховные судебные органы. Но и там фокусники
от юриспруденции доказали, что требования рабочих совершенно
незаконны по той простой причине, что в штатах у банановой
компании нет, никогда не было и не будет никаких рабочих -- она
их нанимала от случая к случаю для работ, носивших временный
характер. Так были развеяны лживые измышления о виргинской
ветчине, чудодейственных пилюлях и рождественских уборных, и
решением суда было установлено и торжественно провозглашено
повсюду, что рабочих как таковых не существовало. Началась
мощная забастовка. Работы на плантациях прекратились, фрукты
гнили на корню, поезда из ста двадцати вагонов стояли
неподвижно в тупиках железной дороги. Города и селения
наполнились безработными. На улице Турков наступила
нескончаемая суббота, в бильярдной "Отеля Хакоба" у столов
круглые сутки толклись игроки, ожидая своей очереди. В тот
день, когда было объявлено, что армия получила приказ
восстановить общественный порядок, Хосе Аркадио Второй как раз
находился в бильярдной. Хотя он и не был наделен даром
ясновидения, но это сообщение воспринял как предвестие смерти,
которой ждал с того далекого утра, когда полковник Геринельдо
Маркес позволил ему посмотреть на расстрел. Однако дурное
предчувствие не лишило его свойственной ему выдержки. Он ударил
кием по шару и сделал задуманный карамболь. Через некоторое
время грохот барабанов, лающие звуки горна, суета и крики на
улице сказали ему, что не только партии в бильярд, но и другой
безмолвной и одинокой игре, которую он со дня той казни на
рассвете вел с самим собой, настал конец. Тогда он вышел на
улицу и увидел их. Там было три полка, от их мерного шага под
барабанный бой тряслась земля. Сияющий полдень пропитался
зловонным дыханием этого многоглавого дракона. Солдаты были
низкорослые, плотные, грубые. От них исходил запах лошадиного
пота и распаренной на солнце сыромятной кожи, и чувствовалось в
этих людях молчаливое и неодолимое бесстрашие жителей гор. Хотя
ушел целый час, пока они промаршировали мимо Хосе Аркадио
Второго, можно было подумать, что тут не больше нескольких
отделений, которые все ходят и ходят по кругу, до того они были
похожи друг на друга, словно дети одной матери, и все с
одинаково тупым видом несли на себе тяжесть ранцев и фляг, и
позор винтовок с примкнутыми штыками, и чумной бубон слепого
повиновения, и чувство чести. Со своего сумрачного ложа Урсула
услышала их шаг и подняла руку, сложив пальцы крестом. Санта
София де ла Пьедад на мгновение застыла, склонившись над
расшитой скатертью, которую кончала гладить, и подумала о своем
сыне, Хосе Аркадио Втором, а тот стоял в дверях "Отеля Хакоба"
и невозмутимо смотрел, как проходят последние солдаты.
Шилова Юлия
Андреев Николай
Акунин Борис
Акунин Борис
Сертаков Виталий
Андреев Николай