пожалуй. Может быть, с философской или музыкальной прожилкой. Где теперь
Яшин приятель? Вряд ли сюда заглядывает).
и, забрав свою трость, покинул скамейку. Его темная, сутулая фигура
удалилась по тенистой тропе. (Может быть, поэт? Ведь есть же в Германии
поэты. Плохенькие, местные, -- но всг-таки, не мясники. Или только гарнир к
мясу?).
дорожке, огибающей озеро с северной стороны. Там, где шел широкий песчаный
свалок к воде, с обнаженными корнями опасливых сосен, удерживающими
оползающий берег, было опять людно, и внизу, на полоске травы, лежало три
голых трупа, белый, розовый и коричневый, как тройной образец действия
солнца. Дальше, по загибу озера, тянулось болотце, и темная, почти черная
земля тропы свежо липла к пяткам. Он поднялся опять наверх, по усыпанному
хвойными иголками скату, и пошел пестрым лесом к своему логовищу. Было
весело, грустно, солнечно, тенисто, -- не хотелось возвращаться домой, а
пора было. На минуту он прилег у старого дерева, словно подозвавшего, --
покажу что-то интересное. Среди деревьев зазвучала песенка, и вот --
показались, идущие скорым шагом, пять евангелических сестер, круглолицых, в
черных платьях и белых наколках, и песенка -- смесь гимназического и
ангельского -- всг время висела между ними, покамест то одна, то другая
наклонялась на ходу, чтобы сорвать скромный цветок (незримый Федору
Константиновичу, хотя он лежал близко), и разгибалась особенно ловко,
одновременно догоняя остальных, подхватывая такт и приобщая призрак цветка к
призрачному пучку идиллическим жестом (пальцы большой и указательный
соединены на миг, другие отогнуты), -- и стало ясно: ведь все это
сценическое действие, -- и какое умение во всем, какая бездна грации и
мастерства, какой режиссер за соснами, как всг рассчитано, -- и то, что идут
слегка вразброд, а вот теперь выровнялись, спереди три, сзади две, и то, что
сзади одна мимолетно смеется (очень келейный юмор), оттого что идущая
впереди вдруг, с оттенком экспансивности, полувсплеснула руками на особенно
небесной ноте, и то, как песенка мельчает, удаляясь, между тем, как всг
наклоняется плечо, и пальцы ловят стебель травы (но он, лишь качнувшись,
остался блестеть на солнце... где это уже раз так было -- что качнулось?..),
-- и вот -- все уходят за деревья своей скорой походкой на пуговках, и
какой-то полуголый мальчик, будто ища свой мяч в траве, грубовато и
машинально повторяет обрывок их песенки (знакомый музыкантам смешной
повтор). Как это поставлено! Сколько труда было положено на эту легкую,
быструю сцену, на это проворное прохождение, какие мускулы под этим тяжелым
с виду черным сукном, которое после антракта будет сменено на газовые пачки!
Константинович направился в чащу, где оставил одежду. В ямке под кустом,
всегда так услужливо укрывавшей ее, он теперь нашел только одну туфлю: все
остальное -- плед, рубашка, штаны, -- исчезло. Есть рассказ о том, как
пассажир нечаянно вы ронивший из вагонного окна перчатку, немедленно
выбросил вторую, чтобы по крайней мере у нашедшего оказалась пара. В данном
случае похититель поступил наоборот: туфли, вероятно, ему не годились, да и
резина на подошвах была в дырках, но, чтоб, пошутить над своей жертвой, он
пару разобщил. В туфле, кроме того, был оставлен клочек газеты с карандашной
надписью: "Vielen Dank".
найдя. Рубашка была поношенная, Бог с ней, но клетчатого пледа, вывезенного
из России, и хороших фланелевых штанов, купленных сравнительно недавно, было
немного жалко. Со штанами ушли двадцать марок, третьего дня добытые для
частичной хотя бы уплаты за комнату. Еще ушел карандашик, платок и связка
ключей. Последнее было почему-то неприятнее всего. Если сейчас никого дома
нет, что вполне вероятно, то попасть в квартиру невозможно.
такую жгучую, блаженную силу, что Федор Константинович, забыв досаду, прилег
на мох и стал смотреть туда, где, съедая синеву, близилась следующая снежная
громада: солнце в нее гладко въехало, с каким-то траурным трепетом в
двоящемся ободке огня, дрожа и летя сквозь кучевую бель, -- а затем, найдя
выход, сперва выбросило три луча, а потом распустилось пятнистым огнем в
глазах, прокатя их на вороных (так что, куда ни взглянешь, скользят призраки
каланчевых баллов), -- и по мере усиления или обмирания света все тени в
лесу дышали, то припадая грудью к земле, то приподымаясь на руках.
отъезду Щеголевых в Данию, будет всг равно лишняя связка ключей, -- значит
можно умолчать о пропаже. Уезжают, уезжают, уезжают! Он вообразил то, что
постоянно воображал в течение последних двух месяцев, завтрашнее начало
полной жизни с Зиной, -- освобождение, утоление, -- а между тем заряженная
солнцем туча, наливаясь, ростя, с набухшими бирюзовыми жилами, с огненным
зудом в ее грозовом корне, всем своим тяжким, неповоротливым великолепием
заняла небо, лес, его самого, и разрешить это напряжение казалось
чудовищным, человечески непереносимым счастьем. Ветер пробежал по его груди,
волнение медленно ослабло, всг было темно и душно, надо было спешить домой.
Он еще пошарил под кустами; пожал плечами, потуже завел резиновый поясок
трусиков -- и отправился в обратный путь.
асфальта к босой ступне оказалось приятной новинкой. Дальше, по панели, было
тоже интересно идти. Легкость сновидения. Пожилой прохожий в черной фетровой
шляпе остановился, глядя ему вслед, и грубо сказал что-то, -- но тут же, в
виде благого возмещения убытка, слепой, сидящий с гармоникой спиной к
каменной ограде, пробормотал, как ни в чем ни бывало, просьбу о малой
милости, выжимая многоугольный звук (странно всг же, -- ведь он должен был
слышать, что я бос). Два школьника с кормы трамвая окликнули голого
мимоездом, и затем воробьи вернулись на газон, между рельсов, откуда их
спугнул гремящий желтый вагон. Начал капать дождь, и это было так, словно
кто-то прикладывал к разным частям его тела серебряную монету. От газетной
будки медленно отделился и перешел к нему молодой полицейский.
Колстантиновичу в пупок.
(несколько человек уже остановилось подле и следило с любопытством за
диалогом).
полицейский, начиная сердиться.
полагаете?".
("Неслыханное бесстыдство", -- комментировал чей-то толстый голос сзади).
за такси для меня, а я пока постою здесь".
на панель. Какой-то мастеровой подобострастно поднял.
и вдруг почувствовал, что совершенно влажен от дождя. Кое-кто из зевак
убежал под прикрытие навеса, а старушка, стоявшая у его локтя, распустила
зонтик, едва не выколов ему глаз.
Федор Константинович. -- Сейчас я хочу ехать домой, а вы меня задерживаете".
которого запрыгали свечки, свечки, свечки. Полицейским (уже в конец
свалявшимся и почерневшим от мокроты) ливень, вероятно, показался стихией, в
которой купальные штаны -- если не уместны -- то, во всяком случае, терпимы.
Младший попробовал еще раз добраться до адреса Федора Константиновича, но
старший махнул рукой, и оба, слегка ускорив чинный шаг, отступили под навес
колониальной лавки. Блестящий Федор Константинович, побежал среди шумного
плеска, завернул за угол и нырнул в автомобиль.
вечера автоматически отпиравшую дверь, и ринулся вверх по лестнице. Его
впустила Марианна Николаевна: в прихожей было полно народу и вещей: Щеголев,
без пиджака, двое мужиков, возившихся с ящиком (в котором, кажется, было
радио), миловидная шляпница с картонкой, какая-то проволока, горка белья из
прачешной...
холодным телом извиваясь между людей и вещей, -- и, наконец, через баррикаду
чемоданов, он дорвался до своей комнаты.
балтийский барон, еще кто-то... За ужином Федор Константинович рассказывал,
не без прикрас, о приключившемся с ним, и Щеголев смеялся здоровым смехом, а
Марианна Николаевна интересовалась (не зря), сколько в штанах было денег.
Зина же пожимала плечами и с непривычной откровенностью науськивала Федора
Константиновича на водку, явно опасаясь, что он простудился.
нахохотавшись. -- За ваше преуспевание, синьор. Кто-то мне на-днях говорил,
что вы накатали презлой реферат о Петрашевском. Похвально. Слушай, мама, там
стоит еще бутылочка, незачем везти, отдашь Касаткиным".
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Андреев Николай
Конан-Дойль Артур
Акунин Борис
Каменистый Артем