read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



на поезде. Я за этим прослежу. Вам надо только распорядиться насчет по-
хорон и кладбища. Отвезите дедушку домой и уложите в постель. Я позабо-
чусь о том, чтобы мальчика утром отправили на поезде".
Потом поезд тронулся, Стивене обернулся и увидел профессора. Он начал
свой рассказ по дороге в город, а кончил, когда они сидели на веранде в
доме Стивенсов, - и подвел итог: "Кажется, я понимаю, почему он так пос-
тупил, почему в конце концов побежал искать спасения в доме Хайтауэра. Я
думаю, из-за бабки. Она была у него в камере как раз перед тем, как его
увели обратно в суд... из-за нее и деда - того рехнувшегося старичка,
который хотел учинить над ним расправу и для этого прибыл сюда из Мотс-
тауна. Не думаю, чтобы старуха хоть сколько-нибудь надеялась спасти его,
когда ехала сюда, - всерьез надеялась. По-видимому, она хотела только
одного: чтобы он умер "как положено", по ее выражению. Был повешен как
положено Властью, законом; не сожжен, не искромсан, не затаскан до смер-
ти Толпой. Думаю, она приехала сюда специально, чтобы следить за стари-
ком, чтобы он не оказался той вороной, которая накаркает грозу, - она не
спускала с него глаз. То есть она, конечно, не сомневалась, что Кристмас
ее внук, понимаете? Она просто не надеялась. Разучилась надеяться. Я
представляю себе, что после тридцати лет простоя механизм надежды не за-
пустишь, не стронешь с мертвой точки за одни сутки.
Но, видимо, когда под напором безумия и убежденности старика ей приш-
лось стронуться с места физически, ее незаметно захватило. Они явились
сюда. Приехали ранним поездом, около трех часов ночи, в воскресенье. Она
не пыталась увидеться с Кристмасом. Возможно - караулила старика. Впро-
чем едва ли поэтому. Думаю, просто, что механизм надежды не успел зара-
ботать к тому времени. Едва ли он мог заработать до тех пор, пока здесь
утром не родился ребенок - буквально у нее на глазах; опять-таки -
мальчик. Матери ребенка она раньше не видела, отца не видела вообще и
внука своего никогда не видела взрослым; так что для нее этих тридцати
лет просто не стало. Они рассеялись, как дым, когда закричал этот младе-
нец. Больше не существовали.
Слишком быстро все это на нее навалилось. Слишком много действи-
тельности, которой не могли отрицать ее глаза и руки, и слишком много
того, что надо принимать на веру, нельзя проверить руками и глазами;
слишком много необъяснимого было в руках и перед глазами, и слишком вне-
запно потребовалось усвоить и принять это без доказательств. После трид-
цати таких лет она, наверно, очутилась в положении человека, который
вдруг угодил из одиночки в комнату, полную незнакомых галдящих людей, -
и заметалась, ища способа уберечь рассудок, любого логичного образа
действий, лишь бы он был в пределах ее возможностей, казался ей более
или менее осуществимым. Пока не родился ребенок, что позволило ей отой-
ти, так сказать, в сторонку, она была чем-то вроде куклы с механическим
голосом, которую возил за собой на тележке этот Банч и давал ей сигнал,
когда нужно говорить - как, например, вчера ночью, когда он повел ее
рассказывать свою историю доктору Хайтауэру.
А она, понимаете, все еще шарила. Все еще пыталась найти для ума сво-
его, который не очень-то, видимо, был загружен последние тридцать лет,
что-нибудь такое, во что бы он поверил, признал действительным, настоя-
щим. И думаю, что нашла она это именно там, у Хайтауэра: у человека, ко-
торому можно было все рассказать, который согласился ее слушать. Очень
может быть, что тамто она и высказалась впервые. И очень может быть, что
только тут сама впервые поняла, действительно уяснила свою историю цели-
ком и в подлинности, одновременно с Хайтауэром. Поэтому стоит ли удив-
ляться, что она на какое-то время перепутала не только детей, но и роди-
телей - ведь в лачуге последних тридцати лет не существовало: этот ребе-
нок и его отец, которого она никогда не видела, ее внук, которого она не
видела с такого же грудного возраста, и его отец, тоже никогда для нее
не существовавший, - все перепуталось. И когда надежда наконец ожила в
ней - стоит ли удивляться, что она со свойственной этому типу возвышен-
ной и безграничной верой в людей, которые суть добровольные рабы и слуги
молитвы, сразу обратилась к священнику.
Вот о чем она говорила сегодня в камере с Кристмасом, после того как
старик, улучив минуту, сбежал, а она погналась за ним в город и опять
нашла его на углу, где он, совсем уже обезумев и осипнув, проповедовал
самосуд, рассказывал людям про то, как взял под опеку дьявольское от-
родье, как вынянчил его для нынешнего дня. А может быть, она просто шла
в это время из хибарки к внуку в тюрьму. Во всяком случае, как только
она увидела, что аудиторию речи старика скорее развлекают, чем волнуют,
она оставила его и направилась к шерифу. Он только что вернулся с обеда
и долго не мог понять, чего она хочет. Она, наверно, показалась ему про-
сто ненормальной - со всей этой историей, в этом своем нелепо благоприс-
тойном воскресном платье и с планами побега на уме. Но в тюрьму он ее
пустил - с помощником. Там-то, в камере, она, наверно, и сказала ему про
Хайтауэра - что Хайтауэр может его спасти, намерен его спасти.
Я, конечно, не знаю, что она ему там говорила. Вряд ли кто-нибудь
сможет воспроизвести эту сцену. И едва ли она сама знала, заранее обду-
мывала, что ему сказать, - ведь все было сказано и записано в ту ночь,
когда она родила его мать, хранилось в памяти с незапамятных теперь уже
времен, не подверженное забвению: забылись только слова. Может быть, по-
этому он и поверил ей сразу, не усомнившись. Точнее - потому что она не
раздумывала, как ему сказать и насколько правдоподобным, возможным или
невероятным ему это покажется: что где-то, как-то, телом ли своим, при-
сутствием или чем еще, этот старый изгой-священник оградит его - не
только от полиции или толпы, но и от самого непоправимого прошлого; от
невесть каких преступлений, которые вылепили и закалили его и в конце
концов привели в камеру, где взгляд повсюду натыкается на тень грядущего
палача.
И он ей поверил. Я думаю, отсюда и взялось у него не столько, мужест-
во, сколько пассивное терпение, чтобы углядеть, принять и вынести эту
соломинку - чтобы вырваться в наручниках посреди запруженной народом
площади и бежать. Но слишком много было набегано, слишком много гналось
за ним. Не преследователей - своего: годы, поступки, дела, совершенные и
упущенные, гнались за ним по пятам, шаг в шаг, дых в дых, стук в стук
сердца, а сердце было одно. И убили его не только эти тридцать лет, ко-
торых она не знала, но и все те прошлые и позапрошлые тридцатилетия, ко-
торые загрязнили его белую кровь - или его черную кровь, как вам будет
угодно. Но сперва, должно быть, он бежал, веря; по крайней мере - наде-
ясь. Только кровь не желала молчать, быть спасенной. Ни та, ни другая не
уступали и не дали телу спасти себя. Потому что черная кровь погнала его
сперва к негритянской лачуге. А белая кровь выгнала его оттуда, и за
пистолет схватилась черная кровь, а выстрелить не дала белая. И это бе-
лая кровь толкнула его к священнику, это она, взбунтовавшись в последний
раз, толкнула его, вопреки рассудку и действительности, в объятия химе-
ры, слепой веры во что-то вычитанное в печатном Писании. И тут, мне ка-
жется, белая кровь изменила ему. Всего на секунду, на миг - и черная
вскипела в последний раз, заставив его наброситься на человека, в кото-
ром он чаял свое спасение. Это черная кровь вынесла его за черту челове-
ческой помощи, вынесла в самозабвенном восторге из черных дебрей, где
жизнь кончается раньше, чем остановилось сердце, а смерть - утоление
жажды. А потом черная кровь снова его подвела, - наверное, как всегда в
решительные минуты жизни. Он не убил священника. Он только ударил его
пистолетом, пробежал дальше и, скорчившись за столом, в последний раз
восстал против черной крови, как восставал против нее тридцать лет. Он
скорчился за опрокинутым столом и дал себя расстрелять - держа в руке
заряженный пистолет и не выпустив ни одной пули".
В это время в городе жил молодой человек по имени Перси Гримм. Ему
было лет двадцать пять, и он был капитаном национальной гвардии. Он ро-
дился и прожил в городе всю жизнь, если не считать летних сборов. На ев-
ропейскую войну он не попал по возрасту, но только в 1921 или 22-м году
понял, что никогда этого родителям не простит. Его отец, торговец скобя-
ным товаром, не понимал его. Он считал, что парень просто лодырь и вряд
ли из него выйдет что-нибудь путное, - между тем как юноша переживал
страшную трагедию; он не просто опоздал родиться, он опоздал на такую
малость, что ему пришлось из первых рук узнать о том невозвратимом вре-
мени, когда ему следовало быть мужчиной, а не ребенком. И теперь, когда
воинственные страсти поостыли, а те, кто горячился больше всех, и даже
сами герои, - те, кто служил и страдал, - стали поглядывать друг на дру-
га косо, ему не с кем было поделиться, некому излить душу. Первая
серьезная драка была у него с фронтовиком, который высказался в том
смысле, что если бы он опять попал на войну, то дрался бы за немцев про-
тив Франции. Гримм тут же его одернул.
- И против Америки, значит? - сказал он.
- Если у Америки хватит дурости опять выручать французов, - ответил
солдат. Гримм сразу его ударил; он был мельче солдата, ему еще не испол-
нилось двадцати. Исход был предрешен; даже Гримм, несомненно, понимал
это. Но он держался до тех пор, пока сам солдат не попросил зрителей от-
тащить мальчишку. И шрамами, полученными в этом бою, он гордился так же,
как впоследствии - самим мундиром, за честь которого безоглядно сражал-
ся.
Спас его новый закон о реорганизации армии. Долгое время он словно
плутал в темноте по болоту. И не только не видел впереди дороги - он
знал, что ее нет. И тут вдруг перед ним открылась ясная и определенная
жизнь. Потерянные годы, когда он не обнаруживал в школе способностей,
когда он считался строптивым, лишенным честолюбия лентяем, канули в
прошлое, были забыты. Жизнь, открывшаяся его глазам, несложная и беспо-
воротная, как голый коридор, навсегда избавляла его от необходимости ду-
мать и выбирать, и ноша, которую он взял на себя, была блестящей, неве-
сомой и боевой, как латунь его знаков различия: возвышенная и слепая ве-
ра в физическую храбрость и беспрекословное повиновение, уверенность в
том, что белая раса выше всех остальных рас, а американская раса выше



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 [ 67 ] 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.