Чтение 67–й страницы книги ~Аукцион~

государствами, а между людьми; это страшнее; каждый идущий
по улице, а уж тем более едущий по автобану - суверенное
государство; полная разобщенность.

Дома он нашел маленькую пачку кофе, единственное, что у
него оставалось; холодильник пуст; предложил Бройгаму; тот
отказался, перешел к делу; сначала интересовался работой,
просил показать документацию, потом спросил о целях
путешествия в Лондон; делал быстрые пометки в потрепанном
блокноте, из которого то и дело выпадали исписанные
листочки; ни диктофона, ни фотоаппарата; впрочем, серьезные
журналисты сами не снимают, возят с собою фотографа; Золле
помнил, как ему объяснил это парень, который интервьюировал
его незадолго до смерти Анны; написал массу ерунды;
опровержение ни одна газета не напечатала, какое им дело до
фактов, подавай жареное!

- Во что вы оцениваете ваш архив? - спросил Бройгам.

- В жизнь, - ответил Золле. - Я отдал этому делу всего
себя. Мы отказывали себе во всем, моя покойная подруга и
я...

Бройгам достал из мягкой пачки (ужасно раздражало Золле;
любую разболтанность, неряшливость, необязательность
воспринимал как оскорбление) раскрошившуюся сигарету, сделал
ее плоской, закурил, пыхнул в лицо Золле каким-то сладким
дымом, тяжело закашлялся, долго сидел, закрыв глаза, пояснил
- астма; не переставая курить, спросил:

- Каким образом про вашу работу узнали русские?

Золле удивился.

- Вы имеете в виду Степанова?

- Да.

- Мы много лет обменивались информацией.

- А откуда она у него?

- Он часто ездит. Да и потом ему помогают ученые из
музеев России. Так легче...

- Много вы ему передали документов?

- Очень.

- А он вам?

Золле не ждал этого вопроса; как-то не приходило в голову
подсчитать, сколько материалов привозил ему Степанов из
Швейцарии и Голландии; последний раз передал документацию из
Варшавы; обещал прислать новые данные из Праги; отдал ему
письмо из Баден-Бадена; с него начался новый этап поисков; а
ведь письмо было адресовано не ему Золле, а именно
Степанову; но он сразу же отправил его мне; и документы из
Берлина передавал папками, и устраивал приглашения, и писал
про меня так, как никто другой не писал; все искали
сенсацию, а он рассказывал про меня и Анну, про то, как я
начал, что нашел; он был так добр ко мне, подумал Золле,
сидел за этим столом, слушал часами, помогал готовить ужин;
как же мы славно пировали втроем - я, Анна и он... "Со мною
происходит что-то неладное, - сказал себе Золле. - Я думаю
сначала о себе, потом об Анне, а уж потом о нем. Что со
мною?"

- Погодите, - сказал он Бройгаму. - Мне надо позвонить
во Франкфурт.

- У меня всего еще два-три вопроса.

- Нет, нет, я должен позвонить во Франкфурт, это крайне
важно.

- Меня ж казнят, если я опоздаю с материалом в номер.
Кто финансирует вашу работу, вот что меня интересует. У вас
огромные траты, как я понимаю. Кто оплачивает ваш труд?

- Я.

- Источники? У вас есть какие-то доходы? Рента?

- У меня есть долги, господин Бройгам. Это все, что я
могу вам сказать.

Проводив журналиста, он позвонил во Франкфурт, в
"историческое общество"; именно те люди и сказали ему
накануне поездки в Лондон, какие деньги Степанов платит
другим исследователям, показали расписки; он был так
поражен, что даже не заинтересовался их адресами и
телефонами (раз люди из исторического общества,
дипломированные исследователи говорят, значит, иначе и быть
не может). Золле был тогда в неистовстве; два дня не
находил себе места; какая низость - использовать дружеские
отношения, а платить совершенно посторонним людям, вклад
которых в предприятие незначителен!

- Алло, здравствуйте, это профессор Золле из Бремена.

- Добрый день.

- Ваши люди звонили мне. Девять дней назад. Я бы хотел
связаться с ними. Немедленно.

- Простите, но кто именно звонил и по какому вопросу?

- Я забыл фамилию. По вопросу поиска русских картин,
пропавших во время войны.

- У нас нет русского отдела, господин профессор Золле.
Вы убеждены, что звонили от нас?

- Совершенно убежден.

- Пожалуйста, подождите у аппарата, я попробую вам
помочь.

- Благодарю.

"Я сейчас же позвоню в Лондон, - подумал Золле. - Меня
занесло! Да, да, меня занесло! Я должен был говорить со
Степановым и князем как с друзьями. А я обиделся. На
кого?! Ах, как верно ты стал думать, когда прошло время и
все упущено. Да, упущено! Наверняка аукцион в разгаре. Ну
и что? Я позвоню в "Сотби" и сделаю заявление, что Врубель
был похищен. Я назову людей, которые паковали картину,
вывозили ее из России, назову номер, под которым Врубель был
вывезен Розенбергом. Следы этого номера должны остаться на
картине, если сделать химический анализ. В левом нижнем
углу. Вывести до конца невозможно. Экспертиза подтвердит
мою правоту. А если не подтвердит? Кто станет платить
штраф? Ты? Чем?"

- Алло, добрый день, господин доктор Золле, это Дукс,
меня перехватили у дверей, шел на обед, как поживаете?

- Пожалуйста, назовите мне телефоны тех господ, которым
Степанов платит деньги.

- Что?! Вы меня путаете с кем-то, господин доктор Золле!
Я предлагал деньги за вашу документацию, пятнадцать тысяч
марок, наши условия остаются в силе, но я не знаю, о каком
Степанове идет речь... Вы меня путаете с кем-то...

Чеканя каждую букву, Золле чуть не прокричал:

- У меня... были! Из вашего общества! И называли имена
тех исследователей, которым Степанов платит деньги! И
показывали расписки! Я требую, чтобы вы немедленно дали
номера их телефонов!

- Господин доктор Золле, - голос на другом конце провода
стал испуганным, - я готов поговорить с нашими коллегами, я
перезвоню вам позже, пожалуйста, не волнуйтесь, мы найдем
того, кто с вами связывался.

- Как долго мне надо ждать?

- Я перезвоню к вечеру.

- Нет, я настаиваю, чтобы вы выяснили мой вопрос
немедленно! Слышите? Немедленно!

- Но это невозможно, господин доктор Золле. Люди ушли на
обед. Трое в отпуске, пять человек разъехались по
командировкам. Раньше вечера мне ничего сделать не удастся.
Пожалуйста, не волнуйтесь, мы все выясним-

Золле в ярости хлопнул ладонью по рычагу, услышав длинный
гудок, набрал "118" (23), спросил, как соединиться с бюро
справок Лондона; ему продиктовали; он перезвонил еще раз
сразу же, не думая, что скажет Ростопчину, Степанову или
людям "Сотби"; главное - сказать то, что он обязан сказать;
боже мой, что возраст и нищета делают с людьми?! Девушка в
лондонской службе информации немецкого не знала, что-то
долго объясняла ему, а он - неожиданно для самого себя -
начал мучительно подсчитывать, во что ему выльется этот
международный разговор; по счетам уже не плачено три месяца;
вот-вот отключат номер.

Потом позвонил в Цюрих, в бюро князя; как раньше не
догадался, старый осел?! Попросил секретаря срочно
позвонить в Лондон, в "Сотби", это на Нью-Бонд стрит, дом
тридцать четыре; пожалуйста, пригласите к аппарату князя
Ростопчина: да, да, он там; он непременно в зале; скажите,
что Золле намерен сделать экстренное заявление; я жду у
аппарата; пожалуйста, поторопитесь, дело чрезвычайной
важности.

Секретарь перезвонила только через полчаса, как раз
тогда, когда Золле снова решил звонить ей; раньше за такую
работу гнали взашей.

- Господин доктор Золле, я должна огорчить вас, торги
давно кончились.