Чтение 68–й страницы книги ~Тривселенная~

Виктор еще не очень верил в мои профессиональные способности и потому
перестраховался - в первый же вечер он последовал за мной и наблюдал, как я
бездарно позволил объекту наблюдения не только уйти от опеки, но и изменить
распределение ролей: потеряв подозреваемого, я доложил начальнику
(говорившему со мной по мобильнику, находясь от меня шагах в десяти) и
отправился домой, не подозревая о том, что тащу на хвосте того самого типа,
которого должен был опекать.

Я не знал этого, Виктор никогда мне об этом эпизоде не рассказывал. А
то, что произошло в тот же вечер несколько минут спустя, меня поразило
настолько, что я едва не отдернул руку, когда воспоминание Виктора впилось в
мою ладонь, передавая свою нерастраченную энергию.

Я взял такси (это я тоже помнил, но видел теперь глазами Виктора),
потому что свою машину оставил на стоянке, и поехал домой, не заметив ни
Щепетова, ни Хрусталева, наблюдавшего за нашими перемещениями из своей
машины. В квартале от дома я такси отпустил и пошел дальше пешком,
расслабившись и не думая об опасности. Именно тогда Щепетов и решил со мной
расправиться. Виктор шел за ним в трех шагах и успел подкосить его, когда
тот вытащил нож. Негодяй свалился, как подкошенный, не успев вскрикнуть, я
вошел в подъезд, не подозревая о том, что произошло, а Виктор, выждав минуту
и убедившись, что Щепетов находится в долгой отключке, вызвал машину из КПЗ
Юрьевского района и отправил задержанного отдыхать до утра в тюремной
камере.

Воспоминание прервалось, но дальнейшее я помнил и сам: утром я пришел
на работу, чтобы выслушать распоряжения Хрусталева, и узнал, что дело
Щепетова закрыто, "а ты, Аркадий, займешься этим наркоманом Беспаловым".
Никогда впоследствии Виктор ни словом не упоминал о том, что в ту ночь спас
мне жизнь...

Шар, еще секунду назад неотвратимо приближайшийся, остановился,
натолкнувшись на мою ладонь, и давление, которое я ощутил, едва не разорвало
мне мышцы. Шар сплющило, он растекся по невидимой поверхности плоской
кляксой, я успел различить сначала след собственной ладони, потом
расплывавшиеся капли чужих воспоминаний - и все кончилось.

Шар исчез. Ормузд с Антармом будто материализовались передо мной из
пустоты - собственно, почему "будто", оба действительно изменили свои
оболочки с духовной на материальную и сказали одновременно:

- Если ты думаешь, что победил, то ошибаешься.

- Знаю, - пробормотал я.

Я действительно знал это, потому что видел направленный на меня взгляд
Фая - с одной стороны, и Минозиса - с другой. Мне даже почудилось на
мгновение, что если я сделаю шаг, то взгляды Ученых столкнутся, и произойдет
страшный взрыв, потому что энергии - духовной, конечно, но разве это имело
значение? - было достаточно, чтобы испепелить небольших размеров город. А
может, и больших? А может, и всю Земли могли бы испепелить эти два взгляда,
если бы смогли столкнуться друг с другом?

Неужели ненависть могла быть такой всепоглощающей?

Нет, - подумал я, - это не так. Ученые вовсе не ненавидели меня. Более
того, оба меня по-своему любили - ведь я был феноменом, который не
уничтожать было нужно, а исследовать во славу науки. Я был носителем закона
природы, неизвестного в этом мире. И сейчас - уже не только я. Виктор,
Метальников, Абрам Подольский, Раскина, Чухновский...

И еще Антарм с Ормуздом.

Взгляд Минозиса коснулся сетчатки моих глаз, и я увидел Ученого - он
сидел в своем кресле, но не там, где мы увиделись впервые; кресло висело в
пустоте между планетами, закукленное в прозрачной капсуле из собственных
идей Минозиса, которые я мог бы даже прочитать, если бы у меня осталось для
этого время.

- Ариман, - произнес Ученый, - вы сами не знаете, что творите. Вам ведь
ясно, что вы - зло.

- Зло? - переспросил я. - Ну и что? Разве добро и зло не определяются
законами природы? И разве законы природы не симметричны? И разве вам дано
определять, что добро и что зло для этого мира? Какой заряд у электрона -
отрицательный или положительный? Все зависит от точки отсчета, верно? В
мире, который я помню, понятие добра определяется людьми, их
взаимоотношениями и только ими. Природа в моем мире нейтральна по отношению
к добру и злу. Природа не может быть доброй или злой. А здесь...

- Человеку не дано устанавливать, что есть добро и что есть зло, -
сказал Минозис. - Добро - все, что подчиняется законам природы. Зло - все,
что отвергает их.

- Значит, до моего появления этот мир вообще не знал зла? - пораженно
спросил я.

- Именно так, - согласился Ученый.

- И не было в природе противоречий? - не унимался я.

- Без противоречий нет развития, - заявил Минозис. - Но это
противоречия между разными сторонами добра, проявлениями разных законов
природы.

- Если не существовало зла, - мне показалось, что я поймал Минозиса на
противоречии - том самом, без которого нет развития, - то откуда вам
известно это понятие?

- А разве понятие о явлении обязательно должно сопровождаться
существованием самого явления? - удивился Ученый.

- Ну как же... - растерялся я. - Если в мире никогда не было, допустим,
зеленого крокодила, откуда вам знать о том, что это такое?

- Я не знал, что такое зеленый крокодил, - сказал Минозис, - но вы
сказали, и теперь это понятие мне известно..

- Откуда вы можете...

- Энергия познания, Ариман! Бесконечное знание существует в мире
объективно, как существуют и законы природы, способные - независимо от
нашего желания - перевести энергию познания из потенциального состояния в
форму, доступную пониманию.

- Допустим, - прервал я. - Но тогда и энергия моих воспоминаний
естественна! Если я помню мой мир...

- Эта энергия разрушает Вселенную! - вскричал Ученый.

Луч его взгляда угас, Минозис больше не хотел говорить со мной. Я
протянул свою все еще жаркую ладонь, и Ученый вскрикнул, и вскрикнули Ормузд
с Антармом, и закричали остальные мои воины, стоявшие за моей спиной со
своим грузом воспоминаний. И еще один крик раздался в моем сознании - крик,
ради которого я мог бы отдать все, в том числе и собственную память.

Даэна!

Я обернулся, и это было ошибкой. Взгляд Минозиса стал стальным канатом,
упавшим на мои плечи подобно лассо, брошенному искусным ковбоем.
Пошевелиться я не мог. Более того, мысли мои тоже застыли. Если нет движения
мысли, невозможно вспомнить. Если нет воспоминаний, энергия их не изливается
в мир. И тогда...

Ученые победили. Это была моя последняя мысль, медленная и четкая,
перед тем, как все перед моими глазами застыло окончательно.

Глава шестнадцатая

В неподвижности мысли сначала родились образы. Они были статичны и друг
с другом никак не связаны. Я и запомнить их не мог, потому что ведь и память
без мысли, без осознания мертва, как статуя.

В какой-то момент два образа сложились вместе, и это означало, что
движение все-таки существует, хотя бы в форме простой физической
интерференции. А потом я наконец понял, что живу.

Я ощущал себя статуей Командора, явившейся на свидание к Дон Жуану.
Статуей, способной лишь гулко переставлять ноги и извлекать из гортани
глухие, ничего не выражавшие звуки.

Леса не было. И травы на холме. И реки. Почему-то в эти первые
мгновения я мог четко фиксировать лишь то, чего не было перед моим взглядом.
То, что перед ним все-таки было, я начал видеть чуть спустя.

Поле Иалу. Место, где я появился на свет. Дверь в мир.

Я стоял на сухом островке среди болота. Странная мысль
материализовалась, потной каплей скатилась со лба и потекла по груди: я
пришел в мир заново? Зачем? Чтобы повторить свой путь и еще раз принять свое
поражение?

Мне стало страшно, и, должно быть, этот страх окончательно стер пелену
с моего сознания.

Я был здесь не один. На островках, отделенных от меня булькавшей жижей,
стояли мои солдаты. Метальников усмехался, глядя как я пытаюсь счистить с
босых пяток налипшую грязь. Раскина стояла, прикрывая свою небольшую грудь,
и смотрела на меня тем же недружелюбным взглядом, какой у нее был, когда я
пытался войти в лабораторию Подольского. Старый Абрам Подольский
рассматривал меня исподлобья и думал о чем-то своем, а Виктор на соседнем
островке был готов к прыжку - он знал, что ничего еще не кончено, а если
говорить о нем лично, то все для него только начиналось в этом мире. Как и
для Чухновского, которого собственная нагота смущала настолько, что он готов
был врасти в землю, стать частью пейзажа, неодушевленным предметом без
мыслей и памяти.

Антарм и Ормузд тоже были здесь - пожалуй, только они и были спокойны,
потому что понимали происходившее.

- Ну что? - спросил я, обращаясь к мальчишке. - Все сначала? И какой же
закон природы закинул нас на это поле? Боде-Тициус или Бойль-Мариотт?

- Ты сыплешь именами из прежнего мира, верно? - сказал Ормузд, к
чему-то прислушиваясь.

Со стороны Калгана доносились глухие звуки - это разговаривали друг с
другом жители на базарной площади. Интерференция звуковых и мысленных
энергий создавала странный эффект - будто большие барабаны возвещали о
начале то ли циркового представления, то ли большого сражения.

Я не хотел начинать все заново. Прежде я знал, что мне нужно в этом