риятно; я даже не дотронусь до края твоих одежд, если ты боишься, что я
могу осквернить их своим дыханием. Но ты будешь неправа, если станешь
относиться ко мне с недоверием; лучше поддержи во мне это сладостное
возбуждение, - оно дает мне жизнь, а тебе нечего его бояться. Я очень
хорошо понимаю, что твое целомудрие испугали бы слова любви, которой ты
не хочешь разделить; я знаю, что из гордости ты оттолкнула бы изъявления
страсти, которую ты не желаешь ни пробуждать, ни поощрять. Успокойся же
и безбоязненно поклянись мне быть моей сестрой и утешительницей, а я даю
тебе клятву быть твоим братом и слугой. Не требуй от меня большего, - я
буду скромен и ненавязчив. С меня довольно, если ты будешь знать, что
можешь повелевать и самовластно управлять мною... но не как братом, а
как существом, которое отдалось тебе целиком и навсегда.
ее опасений насчет будущего. Фанатическое самоотречение Альберта вызыва-
лось глубокой и непреодолимой страстью, в этом нельзя было сомневаться,
глядя на его лицо и зная его серьезный характер. Консуэло, смущенная и
вместе с тем растроганная, спрашивала себя, сможет ли она и дальше пос-
вящать свои заботы человеку, влюбленному в нее так откровенно и так
безгранично. Она никогда не смотрела легко на подобного рода отношения,
а с Альбертом каждой женщине следовало быть особенно осторожной. Она не
сомневалась ни в его честности, ни в его обещаниях, но то, о чем она
мечтала, - вернуть ему покой, - теперь казалось ей совершенно несовмес-
тимым с его пламенной любовью, раз она не могла отвечать на такую лю-
бовь. Со вздохом протянула она ему руку и, устремив глаза в землю, за-
мерла, погрузившись в печальную задумчивость.
его глазах мучительное и тревожное ожидание. - Вы не знаете меня, если
предлагаете столь неподходящую для меня роль. Только женщина, способная
злоупотреблять этой ролью, могла бы на нее согласиться. Я не кокетка, не
горда, не считаю себя тщеславной, и во мне нет ни малейшей склонности
властвовать. Ваша любовь была бы для меня лестной, если бы я могла раз-
делить ее; и если б я любила вас, то сейчас же сказала бы вам об этом. Я
знаю, что огорчаю вас, еще раз повторяя, что это не так, знаю, что гово-
рить такие вещи человеку в вашем состоянии - жестоко, и вам следовало бы
избавить меня от необходимости произнести эти слова, но так велит мне
совесть, как это мне ни тяжело и как это ни надрывает мое сердце. Пожа-
лейте меня: я вынуждена огорчить, быть может даже оскорбить вас в ту са-
мую минуту, когда я готова отдать жизнь, чтобы возвратить вам счастье и
здоровье.
кой. - Ты так добра, так великодушна, что способна отдать жизнь за пос-
леднего из людей, но совесть твоя - я знаю и это - ни для кого не пойдет
на уступки. Не бойся же обидеть меня, обнаружив непреклонность, которою
я восхищаюсь, и стоическую холодность, которая сочетается у тебя с самой
трогательной жалостью. Огорчить меня ты не можешь, Консуэло: я ведь не
заблуждался, я привык к жесточайшим страданиям, я знаю, что обречен в
жизни на самые мучительные жертвы. Не обращайся же со мной, как с чело-
веком слабым, как с ребенком без сердца и самолюбия, повторяя то, что я
знаю, - ибо я знаю, что ты меня никогда не полюбишь. Мне известна вся
твоя жизнь, Консуэло, хотя я и не знаю ни твоего имени, ни твоей семьи,
никаких обстоятельств твоего телесного существования. Я знаю лишь исто-
рию твоей души, а остальное не интересует меня. Ты любила, еще любишь и
всегда будешь любить существо, о котором я ничего не знаю, не хочу знать
и у которого я не буду тебя оспаривать, разве только ты сама прикажешь
мне это. Но знай, Консуэло, никогда ты не будешь принадлежать ни ему, ни
мне, ни самой себе. Бог уготовил тебе особое существование. Узнать и
предвидеть его обстоятельства я не стремлюсь, но знаю его цель и конец.
Раба и жертва своей великой души, ты не получишь в этой жизни иной наг-
рады, кроме сознания своей силы и ощущения своей доброты; несчастная в
глазах окружающих, ты, несмотря ни на что, будешь самым спокойным, самым
счастливым из всех человеческих существ, так как всегда будешь справед-
ливейшей и лучшей между ними. Ибо жалости достойны лишь злые и подлые
люди, дорогая сестра; и пока человек будет несправедлив и слеп, пра-
вильны будут слова Христа: "Блаженны гонимые, блаженны плачущие и надры-
вающиеся в труде".
извели на Консуэло такое неотразимое впечатление, что, забыв о своей ро-
ли гордой повелительницы и сурового друга, она почувствовала себя во
власти этого человека, воодушевленного верой и энтузиазмом. Едва держась
на ногах от усталости и волнения, она опустилась на колени и, сложив ру-
ки, начала горячо молиться вслух:
шится воля твоя и да будет она благословенна! В детстве я молила тебя
даровать мне счастье суетное, полное веселья, а ты уготовил мне такое
суровое и тяжкое, какого я не могла постичь. Сотвори же, господи, чтобы
глаза мои раскрылись и сердце покорилось. Доля моя, казавшаяся мне столь
несправедливой, мало-помалу раскрывается перед моими глазами, и я сумею,
о господи, примириться с нею, прося у тебя только того, чего каждый че-
ловек вправе ждать от твоей любви и справедливости: веры, надежды и ми-
лосердия.
Она не старалась их удерживать. После стольких волнений, после всего пе-
режитого этот кризис был для нее благодетелен, хотя и ослабил ее еще
больше. Альберт молился и плакал вместе с ней, благословляя свои слезы,
так долго проливавшиеся в одиночестве и наконец смешавшиеся со слезами
великодушного и чистого существа.
о себе. Пора заняться другими и вспомнить о наших обязанностях. Я обеща-
ла вашим родным вернуть вас. Они в полном отчаянии, плачут и молятся о
вас, как об умершем. Хотите ли вы, дорогой Альберт, возвратить им ра-
дость и покой? Хотите ли вы последовать за мною?
скоро покинуть этот священный приют, где с нами один бог, покинуть эту
келью, ставшую мне дорогою с тех пор, как в ней появилась ты, покинуть
это святилище счастья, которое, быть может, я никогда уже не увижу, -
покинуть ради того, чтобы вернуться в холодную, лживую жизнь, полную ус-
ловностей и предрассудков! О нет, душа моя, жизнь моя! Еще один день,
который для меня равен целому веку блаженства! Дай мне забыть, что су-
ществует мир лжи и несправедливости, преследующий меня, как зловещий
сон; дай мне не сразу, а постепенно вернуться к тому, что они называют
рассудком. Я еще не чувствую в себе достаточно сил, чтобы выносить зре-
лище их солнца и их безумия. Мне надо еще созерцать тебя, слушать твой
голос. Притом я никогда еще не покидал так внезапно, без долгого раз-
думья, свое убежище - убежище и ужасное и благодетельное для меня,
страшное и спасительное место искупления, куда я бегу без оглядки, где
прячусь с дикой радостью и откуда ухожу всегда, испытывая сомнения слиш-
ком обоснованные и сожаления слишком длительные. Ты и не подозреваешь,
Консуэло, какими крепкими узами прикован я к этой добровольной темнице.
Ты не знаешь, что здесь я оставляю свое "я", настоящего Альберта, кото-
рый и не выходит отсюда; это "я" всегда находится тут, и призрак его зо-
вет и преследует меня, когда я бываю в каком-либо другом месте. Здесь
моя совесть, моя вера, мой свет - словом, вся моя действительная жизнь.
Сюда я приношу с собой отчаяние, страх, безумие; часто они нападают на
меня и вступают со мной в ожесточенную борьбу. Но, видишь, там, вот за
этой дверью, находится святилище, где я побеждаю их и обновляюсь душой.
Туда вхожу я оскверненный, со смятенною душой, а выхожу оттуда очищен-
ный; и никто не знает, ценою каких пыток я покупаю терпение и покор-
ность. Не вырывай меня отсюда, Консуэло! Позволь мне уйти медленными ша-
гами, сотворив молитву.
дем. Время бежит, и, быть может, уж близок рассвет. Надо, чтобы никто не
знал дороги, ведущей отсюда в замок, надо, чтобы никто не видел нашего
возвращения; надо, пожалуй, чтобы нас не видели возвращающимися вместе,
потому что я не хочу выдавать тайну вашего убежища, Альберт, а пока ник-
то ничего не подозревает о моем открытии. Я не хочу, чтобы меня допраши-
вали, не хочу лгать. Пусть у меня будет право почтительно молчать перед
вашими родными. Пусть они думают, что мои обещания были не чем иным, как
предчувствием, мечтою. А увидев нас возвращающимися вместе, они могут в
моей сдержанности усмотреть злую волю; и хотя для вас, Альберт, я готова
пренебречь всем, я не хотела бы без надобности лишаться доверия и дружбы
вашей семьи. Поспешим же! Я изнемогаю от усталости и если еще пробуду
здесь, то, пожалуй, утрачу и последние силы, необходимые мне для обрат-
ного пути. Помолимся же и пойдем!
Спи, я благоговейно буду охранять твой сон, а если мое присутствие бес-
покоит тебя, запри меня в соседнем гроте. Железная дверь будет между на-
ми, и пока ты меня не позовешь, я буду молиться за тебя в моей церкви.
отец будет переживать мучительные часы. Я видела однажды, как он, стоя
ослабевшими коленями на каменном полу своей молельни, согбенный от ста-
рости и горя, бледный, недвижимый, казалось, ждал только вести о вашей
смерти, чтобы испустить дух. А ваша бедная тетушка будет метаться, как в
жару, перебираясь с башни на башню и тщетно высматривая вас на горных
тропинках. И сегодня в замке все опять сойдутся утром и разойдутся вече-
ром в отчаянии и смертельной тоске. Альберт, вы, видимо, не любите ваших
родных, раз так безжалостно, без угрызений совести, можете заставлять их
Ильин Андрей
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Афанасьев Роман
Сертаков Виталий