Чтение 68–й страницы книги ~Свободное владение Фарнхэма~

крышку. Барбара уже была готова, ребенок прочно привязан за спиной, второй
ребенок в левой руке, в правой - вещи.

- Пошли! Иди за мной, не отставая!

Он подошел до перекрестка, нащупывая дорогу рукой вдоль стены.

Он так и не увидел доставшего его хлыста. Все, что он почувствовал -
это боль.

Довольно долгое время мистер Хью Фарнхэм не чувствовал ничего кроме
боли. Когда боль немного отпустила его, он обнаружил, что находится в
чем-то вроде камеры, вроде той, в которой он провел первые дни пребывания
в имении Лорда Протектора.

Он пробыл в ней три дня. По крайней мере так ему показалось, потому,
что кормили его за это время шесть раз. Он каждый раз предчувствовал, что
его собираются кормить - или опустошить его парашу, потому что из камеры
его ни для чего не выпускали. Перед раздачей пищи его обволакивала
невидимая паутина, кто-то входил, оставлял пищу, менял парашу и уходил. И
слуга, который делал все это, ни за что не отвечал ни на какие вопросы.

Когда по его подсчетам прошло три дня, он неожиданно почувствовал,
что его опутала паутина (это случилось как раз после еды) и вошел его
старый коллега и "кузен" Главный Ветеринар. У Хью были более чем веские
основания подозревать, в чем причина его визита: затем его предчувствие
превратилось в уверенность и он стал просить, требовать, чтобы его отвели
к Лорду Протектору. В конце концов он перешел на крик.

Врач никак не реагировал на это. Он вколол что-то Хью в ляжку и
вышел.

К некоторому облегчению Хью, сознания он не потерял, но, когда поле
исчезло, он почувствовал, что все равно не может пошевелиться и впал в
какое-то, подобное летаргии, оцепенение. Через некоторое время вошли двое
слуг, подняли его и положили в какой-то ящик, похожий на гроб.

Хью почувствовал, что его куда-то несут. Ящик несли довольно
аккуратно и он только однажды почувствовал, что они поднимаются, потом -
остановка; его ящик куда-то поставили, и через несколько минут, часов или
дней снова понесли. В конце концов он оказался в другой камере. Она
немного отличалась от первой: стены здесь были светло-зелеными, а не
белыми. Ко времени очередного кормления оцепенение покинуло его и его
вновь опутали паутиной невидимого поля, пока слуга принес пищу.

Так продолжалось сто двадцать два кормления. Хью отмечал каждое из
них кусочком отгрызенного ногтя на внутренней стороне руки. Это отнимало у
него ежедневно не более пяти минут. Остальное время он беспокойно
размышлял о судьбе Барбары и близнецов или спал. Сон был гораздо хуже
беспокойства, потому что во сне он снова и снова совершал побег и каждый
раз его ловили - правда всегда в разных местах. Не каждый раз ему
приходилось убивать своего друга Главного Управляющего, а два раза им даже
удавалось добраться до самых гор, прежде чем их настигала погоня. Но рано
или поздно их все равно ловили, и каждый раз он просыпался с криком, зовя
Барбару.

Больше всего он беспокоился о ней и о близнецах, хотя малыши были для
него какими-то не совсем реальными. Ему ни разу не приходилось слышать,
чтобы прислугу за что-нибудь серьезно наказывали. Но, равно, ему никогда
не приходилось и слышать о прислуге, попытавшейся совершить побег, да еще
сопровождающийся убийством. Так что, наверное, он ничего знать не мог. Он
знал только одно, что Лорд Протектор предпочитает к столу мясо прислуги.

Он старался убедить себя, что старик Понс ничего не сделает с
прислугой, которая кормит грудью - а кормить ей предстояло еще довольно
долго. Прислуга обычно растила детей до двух лет, как ему было известно со
слов Киски.

Он беспокоился и насчет Киски. Не накажут ли малышку за то, к чему
она практически не имела никакого отношения? Ведь она совершенно
посторонний во всем этом деле человек. И опять он ни в чем не мог быть
уверен. В этом мире существовала своего рода "справедливость"; она
являлась составной частью религиозных писаний. Но "правосудие" его
собственной культуры она напоминала весьма отдаленно и оставалась для него
тайной за семью печатями.

Большую часть времени он проводил в "конструктивном" беспокойстве,
т.е. размышлял о том, что ему следовало бы сделать, а не о том, что он
сделал.

Теперь он понял, что его планы были просто смехотворными. Ему не
следовало так быстро поддаваться панике и торопиться с побегом. Куда лучше
было бы упрочить связи с Джо, ни в чем не противоречить ему, играть на его
тщеславии, работать на него, а со временем начать добиваться от него,
чтобы он согласился принять Барбару и детишек. Джо был легко располагающим
к себе человеком, а старый Понс весьма щедр, поэтому он мог бы даже не
продавать Джо трех бесполезных слуг, а просто подарить их. Тогда мальчикам
на протяжении многих лет ничто не будет угрожать (а если они будут
принадлежать Джо, то возможно и никогда не будет), а со временем Хью
вполне мог бы рассчитывать стать доверенным слугой, занимающимся деловыми
операциями хозяина, имеющим право свободного доступа куда угодно по делам
своего повелителя. А ведь Хью мог бы так изучить все пружины, приводящие в
действие механизм этого мира, как никакой другой домашний слуга.

А уж когда он детально ознакомился бы с этой культурой и обществом,
он мог бы спланировать побег, который оказался бы удачен.

Какое бы общество не создал человек, напомнил он себе, в нем всегда
можно добиться успеха. Слуга, имеющий дело с деньгами, всегда найдет
способ немного украсть. Возможно, здесь тоже существовало что-то вроде
"подпольной железной дороги", по которой беглецов переправляют в горы. Как
все-таки глупо, что он поторопился!

Обдумывал он и другие возможности, более широкие - восстание рабов,
например. Он представлял себе, как туннели используются не в качестве пути
для побега, а как место встреч, где тайно обучаются грамоте, письму -
обучаются шепотом; клятвы, такие же прочные, как посвящение Мау-Мау,
делающие давших их кровно связанными с определенным Избранным, против
имени которого вытягивается длинный перечень преданных общему делу
убийств. Он так и видел слуг, терпеливо превращающих куски металла в ножи.

Эта "конструктивная" мечта нравилась ему больше всего. Но и верилось
в то, что она когда-нибудь может сбыться, меньше всего. Неужели эти
покорные овцы когда-нибудь созреют для восстания? Это казалось
маловероятным. Правда его отнесли к тому же виду, но исключительно из-за
цвета его кожи. На самом же деле они были совершенно другой породы.
Столетия направленной селекции сделали их такими же непохожими на него,
как комнатная собачка не похожа на лесного волка.

И все же, и все же, откуда ему знать? Ведь он знал только оскопленных
слуг, да нескольких женщин из прислуги, да и те были вечно одурманены
довольно щедрыми порциями Счастья. К тому же, неизвестно еще, как влияло
на боевой дух мужчин то, что они лишались больших пальцев в самом раннем
возрасте, и что их постоянно подгоняли хлыстами, которые не были просто
хлыстами.

Или, например, вопросы расового неравенства - или, наоборот,
абсурдная идея "расового равенства". Никто ведь не подходил раньше к этому
вопросу с научной точки зрения. Слишком много эмоций обуревало и ту и
другую сторону. Никому не нужны были объективные данные.

Хью вспомнил район Пернамбуко, в котором он побывал, служа на флоте.
Владельцы богатых плантаций там были преисполнены собственного
достоинства, выхоленные, получившие образование черные, в то время как
слугами их и рабочими на полях - вечно хихикающими, плутоватыми,
задиристыми, "явно" неспособными ни на что большее - были белые. Ему даже
пришлось перестать рассказывать этот анекдот в Штатах: ему никогда не
верили, не верили даже те из белых, которые всегда кичились тем, что
являются сторонниками того, чтобы "помочь американским неграм
самоусовершенствоваться". У Хью создалось впечатление, что почти все эти
кровоточащие сердца желали неграм самоусовершенствования только почти до
их собственного уровня - чтобы можно было больше о них не беспокоиться -
но полное уравнивание негров в правах они просто эмоционально воспринимать
были не в состоянии.

Но Хью знал, что положение вещей может быть совершенно иным. Когда-то
он видел такое, теперь ему пришлось испытать это на собственной шкуре.

Знал Хью и то, что положение вещей в его мире гораздо более запутано,
чем считало большинство людей. Многие граждане Рима были "черны как
смоль", а многие рабы были именно такими блондинами, о которых мечтал
Гитлер. Поэтому каждый человек, в чьих жилах текла кровь европейцев,
наверняка имел примесь негритянской крови. А некоторые имели ее гораздо
больше. Как же звали того сенатора с юга? - который сделал себе карьеру на
"превосходстве белого человека". Хью узнал два забавных факта: этот
человек умирал от рака и перенес множество переливаний крови - поэтому тип
его крови был таким, что можно было говорить уже не о примеси негритянской
крови, а о целой бочке ее. Флотский хирург рассказал об этом Хью и доказал
все это потом в своих медицинских статьях.

Тем не менее вся эта сложная история со взаимоотношениями рас никогда
не найдет какого-либо логического решения - потому что почти никому не
нужна правда.

Взять хотя бы пение. Хью считал, что негры его времени в общем были
лучшими, чем белые, певцами. Большинство людей думало так же. И все же те
же самые люди, которые кричали громче других о "равенстве рас", будь то
негры или белые, казалось, были просто-таки счастливы признать, что негры
все же, хотя бы в этом, обладают превосходством. Все это было похоже на
"Скотный двор" Оруэлла, где говорилось: "ВСЕ ЖИВОТНЫЕ РАВНЫ, НО НЕКОТОРЫЕ
ИЗ НИХ БОЛЕЕ РАВНЫ, ЧЕМ ОСТАЛЬНЫЕ".