противопехотное оружие. Надо выявить зенитчиков и подготовить расчеты для
орудий, захваченных штурмовыми группами.
набить желудок, видел, как многие люди меняли честные гимнастерки на
власовские голубые шинели с погонами.
ужас перед ужасом, видел, как столбенели люди перед страшными чинами
зихерхайтединст.
мрачное время стремительного немецкого продвижения на Восточном фронте он
поддерживал своих товарищей веселыми, дерзкими словами, уговаривал
опухавших бороться за свое здоровье. В нем жило нетушимое, задорное,
неистребимое презрение к насилию.
нужное тепло исходит от русской печи, в которой горят березовые дрова.
поспособствовало майору Ершову стать главарем советских военнопленных
командиров.
откроет свои мысли. Он лежал на нарах с открытыми глазами, смотрел на
шершавый дощатый потолок, словно изнутри гроба на крышку, а сердце билось.
переживал ощущение собственной силы.
губернии, раскулачили в тридцатом году. Ершов служил в эту пору в армии.
приемные экзамены на "отлично". С трудом удалось Ершову закончить военное
училище. Назначение он получил в райвоенкомат. Отец его, спецпереселенец,
жил в это время с семьей на Северном Урале. Ершов взял отпуск и поехал к
отцу. От Свердловска он ехал двести километров по узкоколейке. По обе
стороны дороги тянулись леса и болота, штабели заготовленной древесины,
лагерная проволока, бараки и землянки, словно поганые грибы на высоких
ножках, стояли сторожевые вышки. Дважды поезд задерживали - конвойная
стража искала заключенного, совершившего побег. Ночью поезд стоял на
разъезде, ждал встречного, и Ершов не спал, слушал лай наркомвнудельских
овчарок, свистки часовых, - возле станции находился большой лагерь.
хотя на воротнике его были лейтенантские кубари, а документы и литеры были
выправлены по правилам, он при проверках документов все ждал, что ему
скажут: "А ну, бери мешок" - и отведут в лагерь. Видно, даже воздух в этих
местах был какой-то запроволочный.
шла среди болот. Машина принадлежала совхозу имени ОГПУ, где работал отец
Ершова. В кузове было тесно: ехали на лагпункт спецпереселенцы-рабочие,
которых перебрасывали на лесоповал. Ершов пробовал расспрашивать их, но
они отвечали односложно, видимо, боялись его военной формы.
краем болота. Он запомнил закат, такой тихий и кроткий среди лагерного
северного болота. Избы при вечернем свете казались совершенно черными,
вываренными в смоле.
встала сырость, духота, запах нищей пищи, нищей одежды и постели, дымное
тепло...
Ершова своим непередаваемым выражением.
движении измученных старческих рук, обхвативших шею молодого командира,
была выражена робкая жалоба и такая боль, такая доверчивая просьба о
защите, что только одним мог ответить на все это Ершов - заплакал.
старшая сестра Анюта на вторую, Маруся на третью.
стенами изб и на скатах землянок, на могильных холмах и на болотных
кочках. Так и останутся мать и сестры под этим небом, - и зимой, когда
холод вымораживает влагу, и осенью, когда кладбищенская земля набухает от
подступающей к ней темной болотной жижи.
посмотрел на сына и развел руками: "Простите меня, и мертвые и живые, не
смог я сберечь тех, кого любил".
рассказывал он, лишь спокойно и можно было говорить, - воплем, слезами
этого не выскажешь.
поллитровка. Старик говорил, а сын сидел рядом, слушал.
ума старухах, о детях - тела их стали легче балалайки, легче куренка.
Рассказывал, как голодный вой день и ночь стоял над деревней, рассказывал
о заколоченных хатах с ослепшими окнами.
дырявой крышей, об умерших, ехавших в эшелоне долгие сутки вместе с
живыми. Рассказывал, как спецпереселенцы шли пешком и женщины несли детей
на руках. Прошла эту пешую дорогу больная мать Ершова, тащилась в жару, с
потемневшим разумом. Он рассказал, как привели их в зимний лес, где ни
землянки, ни шалаша, и как начали они там новую жизнь, разводя костры,
устраивая постели из еловых веток, растапливая в котелках снег, как
хоронили умерших...
обиды - так говорят простые люди о могучей, не знающей колебаний судьбе.
высшей, немыслимой милости, - простить невинного, просил, чтобы разрешили
старику приехать к сыну. Но письмо его не успело дойти до Москвы, а Ершова
уже вызвали к начальству, имелось заявление - донос о его поездке на Урал.
денег и поехать к отцу. Но вскоре пришло письмецо с Урала - извещение о
смерти отца.
ударил по противнику, отбил речную переправу, обеспечил отход тяжелых
орудий резерва Главного Командования.
были его плечи. Он и сам не знал своей силы. Покорность, оказалось, не
была свойственна его натуре. Чем огромней было насилие, тем злей, задорней
становилось желание драться.
Власовские воззвания писали о том, что рассказывал его отец. Он-то знал,
что это правда. Но он знал, что эта правда в устах у немцев и власовцев -
ложь.
свободную русскую жизнь, победа над Гитлером станет победой и над теми
лагерями, где погибли его мать, сестры, отец.
обстоятельства пали, он оказался силой, за ним шли. Здесь не значили ни
высокие звания, ни ордена, ни спецчасть, ни первый отдел, ни управление
кадров, ни аттестационные комиссии, ни звонок из райкома, ни мнение зама
по политической части.
платьем"... но один, скинув мундир, показывает анемическое, жалкое тело,
других же узкая одежда уродует, они ее скинут, и видно - вот где настоящая
сила!
деле по-новому, - кого посвятить, кого привлечь, перебирал в уме,
взвешивал хорошее, взвешивал плохое, что знал о людях.
житейские слабости, чудачества - все по-новому представилось ему,
незначительное приобретало вес.
необразован; он хорош, когда при нем умный зам, штаб, он ждет, чтобы
командиры оказывали ему услуги, подкармливали его, и принимает их услуги
как должное, без благодарности. Кажется, повара своего вспоминает чаще,
чем жену и дочерей. Много говорит об охоте, - утки, гуси, службу на
Кавказе вспоминает по охоте, - кабаны и козы. Видно, сильно выпивал.
Хвастун. Часто говорит о боях 1941 года; кругом все были не правы, и сосед
слева, и сосед справа, генерал Гудзь был всегда прав. Никогда не винит в
неудачах высшее военное начальство. В житейских делах и отношениях опытен,
тонок, как тертый писарь. А в общем, была бы воля Ершова, он генералу
Гудзю полком не доверил бы командовать, не то что корпусом.
том, как собирались воевать малой кровью на чужой территории, глянет карим
глазом. А через час он уже каменно жестко отчитает усомнившегося, прочтет
проповедь. А назавтра опять пошевелит ноздрями и скажет шепеляво:
залетели.
горя, говорит с какой-то безжалостностью шахматиста.
товарищеской простотой. По-настоящему его интересуют разговоры с
Котиковым.