на прогулку. Как идут дела у Тенардье? В тех краях бывает мало народу. Это
не постоялый двор, а какая-то харчевня.
он пришел сказать ей нечто такое, перед чем теперь мысленно отступал. Врач,
навестив больную, ушел, и с ними оставалась только сестра.
помолчали, и, затаив дыхание, стала прислушиваться.
Подобные случайности всегда имеют место в развертывающемся таинственном
спектакле трагических происшествий, словно играя в нем свою роль. Девочка
резвилась, бегала, чтобы согреться, смеялась и звонко пела. Увы! В какие
только человеческие переживания не вторгаются иногда детские игры! Песенку
этой девочки и услыхала Фантина.
прислушивалась еще некоторое время, потом лицо ее омрачилось, Мадлен
услышал, как она прошептала:
дочку! У него и лицо злое.
подушку, она продолжала говорить сама с собой:
Господин Мадлен обещал мне это. Моя дочурка будет играть в саду. Она уже,
наверно, знает азбуку. Я заставлю ее читать по складам. Она станет бегать по
траве за бабочками. А я буду смотреть на нее. А потом она пойдет к
причастию. Кстати! Когда же она в первый раз пойдет к причастию?
Она наденет белую вуаль и ажурные чулочки, она будет похожа на маленькую
женщину. О добрая моя сестрица! Вы еще не знаете, до чего я глупа - я думаю
о том, как моя дочь пойдет к первому причастию!
дуновение ветерка, - опустив глаза в землю, углубившись в свои бездонные
думы. Вдруг она замолчала, и он машинально поднял глаза. Вид Фантины испугал
его.
ложе, ее худое плечо выглянуло из-под спустившейся сорочки; лицо, такое
сияющее за минуту перед тем, было теперь мертвенно-бледно; расширенными от
ужаса глазами она как будто пристально вглядывалась во что-то страшное,
находившееся на другом конце комнаты.
коснулась одной рукой его плеча, а другой сделала ему знак оглянуться.
Глава третья. ЖАВЕР ДОВОЛЕН
аррасского суда. Вернувшись в гостиницу, он как раз успел сесть в почтовую
карету, в которой, как мы помним, он заранее заказал себе место. Около шести
часов утра он приехал в Монрейль - Приморский и первым делом отправил по
почте свое письмо к Лафиту, а затем зашел в больницу навестить Фантину.
прокурора, оправившись от потрясения, выступил с речью, в которой, оплакивая
внезапное помешательство почтенного мэра города Монрейля -Приморского,
заявил, что его уверенность в виновности подсудимого ничуть не поколебалась
в связи с этим странным происшествием, которое, конечно, получит свое
объяснение впоследствии и пока что требует осуждения Шанматье, несомненно
являющегося истинным Жаном Вальжаном. Упорство товарища прокурора находилось
в явном противоречии с мнением всех - публики, судей и присяжных. Защитник с
легкостью опроверг его слова и установил, что благодаря признаниям г-на
Мадлена - другими словами, истинного Жана Вальжана - все дело в корне
изменилось и что перед присяжными находится невинный. Он извлек из этого
несколько сентенций, к сожалению, уже не новых, относительно судебных ошибок
и т. д., и т. д.; председатель в заключительной речи присоединился к
защитнику, и через несколько минут присяжные объявили Шанматье непричастным
к делу.
потеряв Шанматье, он ухватился за Мадлена.
председателем. Они обсудили вопрос "касательно нового обвиняемого,
касательно особы г-на мэра города Монрейля - Приморского и касательно
необходимости его задержать". Эта коллекция "касательных" принадлежит перу
г-на товарища прокурора и собственноручно включена им в подлинник его
донесения главному прокурору. Волнение председателя уже улеглось, и он не
стал особенно возражать. Как-никак, а правосудие должно было вершиться своим
порядком. К тому же, если уж договаривать до конца, председатель, человек
незлой и довольно неглупый, был в то же время правоверным роялистом, почти
фанатиком, и его покоробило, что когда-то мэр Монрейля - Приморского, говоря
о высадке в Канне, употребил слово император, а не Буонапарте.
Монрейль - Приморский с нарочным, наказав последнему мчаться во весь опор и
передать пакет полицейскому надзирателю Жаверу.
аресте и приказ о доставке арестованного.
словах осведомил Жавера обо всем, что произошло в Аррасе. Приказ об аресте,
подписанный товарищем прокурора, гласил: "Полицейскому надзирателю Жаверу
предписывается задержать сьера Мадлена, мэра Монрейля-Приморского, в лице
коего суд на заседании от сего числа опознал отпущенного на волю каторжника
Жана Вальжана".
посторонний, то он никогда не догадался бы по его внешнему виду о том, что
происходит в его душе, и не заметил бы ничего необыкновенного. Жавер был
холоден, спокоен, серьезен, его седые волосы были аккуратно приглажены на
висках, и по лестнице он поднялся своим обычным неторопливым шагом. Однако,
если бы человек, изучивший его, внимательно присмотрелся к нему, он ощутил
бы трепет. Застежка кожаного воротничка Жавера, вместо того чтобы быть
сзади, как полагалось, приходилась под левым ухом. Это выдавало невероятное
возбуждение.
обязанностях своих, ни на мундире; он был методически строг в отношении
пуговиц своей одежды.
его произошла такая буря, какую можно было бы назвать внутренним
землетрясением.
полицейского участка, он пошел прямо в больницу, оставил солдат во дворе и
попросил ничего не подозревавшую привратницу, привыкшую к тому, что
вооруженные люди спрашивают г-на мэра, указать ему, где лежит Фантина.
или сыщика отворил дверь и вошел.
не снимая шляпы и засунув левую руку за борт наглухо застегнутого сюртука.
Под мышкой у него виднелся свинцовый набалдашник его огромной трости, конец
которой исчезал за спиной.
глаза, увидела его и заставила обернуться Мадлена.
стал страшен, хотя он и не двинулся с места, не шевельнулся, не приблизился
ни на шаг. Ни одно человеческое чувство не способно вселить такой ужас,
какой иногда способна вселить радость.
вызвала наружу все чувства, скрывавшиеся в душе Жавера. Вся тина со дна
взбаламученного моря всплыла на поверхность. Чувство унижения, вызванное
тем, что он было потерял след и в течение нескольких минут принимал Шанматье
за другого, исчезло, вытесненное гордостью сознания, что он угадал истину с
самого начала и что его безошибочный инстинкт так долго сопротивлялся
обману. Жавер был доволен, и его повелительная осанка ясно говорила об этом.
Все, что есть уродливого в торжестве, распустилось пышным цветом на его
узком лбу. Здесь во всей своей наготе явило себя все ужасное, чем веет от
самодовольной человеческой физиономии.
бессознательно и смутно ощущая свою необходимость и свой успех, он, Жавер,
олицетворял сейчас свет, истину и справедливость в их священной функции - в
уничтожении зла. За ним, вокруг него, где-то в бесконечной дали, стояли
власть, здравый смысл, судебное решение, полицейская совесть, общественная
кара - все звезды его неба. Он защищал порядок, он извлекал из закона громы
и молнии, он мстил за общество, он оказывал поддержку абсолюту; окруженный
ореолом, он словно стал выше ростом; в его победе еще жил отзвук вызова и
поединка: он стоял надменный, блистательный; какое-то пугающее животное
начало свирепого ангела мщения, казалось, проступало в нем; в грозной тени