выбитых скотом покосов -- Пеструхи-меньшой нигде не было. По второй,
Осиновской россохе снова свалились под гору, в речку. Тут нам встретились
бредущие с Фокинского улуса бабы и сказали, что на заимках медведь задрал
корову, а русамага (росомаха) будто бы чью-то нетель исцарапала.
Пресвятая Богородица! -- И на меня: -- Ну чЕ, нахозяевали?! Ходко у вас без
бабушки дело-то идетЯ с тебя шкуру спущу, если што...
хваталась, ноги ее начинали вянуть и заплетаться. Я упал на брюхо, стал
хватать ртом воду из речки, болтанул мордой в холодной воде и, утираясь
подолом рубахи, заявил:
глоток с руки, задышливо спросила бабушка.
глядишь, и всю деревню вырежешь, нас с дедушкой порешишь...
переводить. Не любишь бабушку-то?
обмыват, хворово лечит и оплакиват. Всего и делов-то...
бежит-трюхает Пеструха на голос бабушки и протяжно мычит, жалуясь ей на
меня, искариота, истязателя, и радуясь ей.
разумниц. Да красавица ты из красавиц!
брюхо и загнул такую матерщину, что бабушка и та оробела, сказала, уж спустя
время, и не сказала -- выдохнула:
достал, угодил по костям. А ноги-то у меня босые. Я завыл, схватил с дороги
черемуховую хворостину, начал вытягивать телку по хребту, гнал ее домой,
наскакивал петухом и без устали лупцевал.
дни и ночи, мне дак уж и на часок нельзя отлучиться! Не зря бабушка тебя
варнаком кличет. Не зря. 0-ой, мамочка моя! 0-ой, родимая! Забьет он меня,
забьет!"
разгон, ворвалась в стайку, чуть не сшибла там маму Пеструху.
бабушке, запиравшей ворота, и деду, пеньком торчащему на крыльце, с хрустом
изломал об колено хворостину, бросил ее и, утирая злые слезы рукавом, пошел
со двора, хватанув воротами так, что все задребезжало: и ворота, и стекла в
рамах, и сам дом.
колени, плакал до тех пор, пока не иссякли слезы.
послышалась гармошка, гуще и чадней сделался запах горящего под ярами
навоза, огни бакенов, засвеченные братаном Мишей, пустили тени бегучего
света на воду, где-то, еще далеко-далеко, шлепал плицами пароход, правясь на
их призывный свет; тупо стукались бревна, обреченно плывущие вдоль боны,
спускаемые с Манской запани, сами боны поскрипывали и крякали в ночи
дергачами, уже начавшими летовать в лугах, но отсюда, с реки, из-за огорода
и домов, неслышимыми...
Сзади меня протяжно вздохнула бабушка.
на реку, слушала ночь. Потом бросила к моим ногам лопотинку, обутки,
фуражку, удочку и сказала:
будешь... -- и тоненько запела: -- ЧЕ из тебя токо и будет?
Митряхин сынок -- Бубен птичек мучат, крыс и мышов палит живьем, а в
спектакле смешного попа продергивает. Это как по-твоему?
робенка...".
домой не являйся!
оскалился я и попер на бабушку. Она аж отшатнулась от меня, потом смазала
мне по затылку и ушла домой, на ходу ругаясь:
молока, хлеба и мяса члены новой артели и единоличники села Овсянки
постановили на собрании кормить ребятишек при школе, сбили столы из теса,
снятого с крыши пустующего кулацкого дома, скамьи из заплота двора того же
дома, собрали по селу ложки, кружки, чашки, назначили поварихой Василису
Вахромеевну, из-за припадков негодную к работе на пашне и покосе, и она со
своими девчонками пилила тут и колола дрова, мыла посуду и полы, скоблила
столы и кормила нас, как помнится мне, не очень чтоб сытно, однако жить
можно было.
шумному ребячьему коллективу и выучил наставленья типа: "Когда я ем, то глух
и нем", которые где-то услышала старшая дочь Василисы Вахромеевны, Зойка.
Была она в мать статна, красива и строга. Нам доставляло радость слушаться
Зойку и повторять за нею хорошие слова -- худых-то мы уже наслушались и
запомнили дополна.
хлеба. От ребят в тот день по "куфне" дежурил Микешка, сын колдуньи Тришихи.
Шубы на нем уже не было, подстрижен Микешка под гребень, и от этого волосья
его тыкучие торчали во все стороны, и вся голова была, что осенний репей. На
Микешке хоть и мятая, зато с галстуком, с пионерским, рубаха.
поставив передо мной чашку. -- Мясо в супе и котлета -- из Пеструхи!..
легалась -- ее и пустили на котлеты...
домой, к бабушке. Она прижала мое мокрое лицо к животу, гладила меня по
голове.
горлопаны -- тоже понарошке, согнали скотину в одну кучу, думали, вокруг нее
плясать да речи говорить будут, а коровы имя молока за это... Не-эт, не зря
говорено: хозяйство вести -- не штанами трясти. Вокруг скотины не токо
напляшешь- ся, но и напашешься, и наплачешься... Корова на дворе -- харч на
столе, да у ей, у коровы-то, молоко на языке, ее поить-кормить надобно, да
штоб с руки, с ласковой, да штоб обиходно, штоб пастух не каторжанец, штоб
сена зелены, солома ворохлива... 0-хо-хо! ЧЕ будет? ЧЕ будет? Может, ты
ошибился? Может, не нашу Пеструху?..
Человеки ею взрастают, но ее же и съедают. Чисто волки свою матку аль
отца... И нечево нюнить...
реветь нечево. Ишшо нареве-ошься, побереги слезы-то. Пригодятся...
яру, почти до утра. Закинул удочку и сидел недвижно. О чем-то думал. Грустно
мне было, и трогало сердце печалью, мне еще незнакомой, необъятной. Зло на
Пеструху, на бабушку и на все на свете прошло у меня. Мне было и спокойно, и