я ошибаюсь?
сто лет. Вероятно, ему было меньше, - по крайней мере, на вид. Но чем
дольше я всматривался в это деревянное лицо с ничего не выражавшим
взглядом, тем все более убеждался, что он очень стар. Сто лет - это была
его гордость, и он настойчиво повторял это, пока мы не записали в
протоколе: "Охотник Иван Вылка, ста лет".
бревна, из которого мы сделали распорку. Они куда-то ходили ночью на
лыжах, - должно быть, на соседнее кочевье, и когда мы утром вылезли из
чума, где я провел не самую спокойную ночь в моей жизни, этот кусок
кедрового дерева лежал у входа.
и длинные концы его шапки, завязанные на голове, смешно торчали из малицы,
как заячьи уши. Лури ворочался и кашлял. Я не спал. Ненка сидела у люльки,
и я долго слушал однообразную мелодию, которую она пела как будто
безучастно, но в то же время с каким-то самозабвением. Одни и те же слова
повторялись ежеминутно, и, наконец, мне стало казаться, что из этих двух
или трех слов состоит вся ее песня. Ребенок давно уже спал, а она еще
пела. Круглое лицо иногда освещалось, когда сырой ивняк разгорался, и
тогда я видел, что она поет с закрытыми глазами. Вот что она пела - утром
доктор перевел мне эту песню:
ко мне, и с такой силой, что мне захотелось встать и выйти из чума, чтобы
хоть не слышать этой тоскливой песни, которую ненка пела с закрытыми
глазами. Но я не встал. Она пела все медленнее, все тише, и вот замолчала,
уснула. Весь мир спал, кроме Меня; и только я один лежал в темноте и
чувствовал, что у меня сердце ноет от одиночества и обиды. Зачем эта
находка, когда все кончено, когда между нами уже нет и не будет ничего и
мы встретимся, как чужие? Я старался справиться с тоской, но не мог и все
старался и старался, пока, наконец, не уснул.
распорки. Для большей прочности мы обмотали скрепы веревкой. У самолета
был теперь жалкий, подбитый вид. Мы с Лури отошли и со стороны холодным
взглядом оценили работу.
пора запускать мотор.
занятие! Плохо горит наш примус, "великолепная машина, без которой ничего
не стоит любое хозяйство".
за концы амортизатора.
десятка оборотов, останавливается и, наконец, начинает работать. Пора
прощаться! Ненцы собираются у самолета, я жму им руки, благодарю за
помощь, желаю счастья в охоте. Они смеются - довольны. Наш штурман,
застенчиво улыбаясь, лезет в самолет. Не знаю, что он на прощанье сказал
жене, но она стоит у самолета веселая, в шубе, расшитой вдоль подола
разноцветным сукном, в широком поясе, в капоре с огромными меховыми
полями, отчего лицо ее кажется окруженным сиянием.
под капором маленькое круглое лицо - вот и все, что я вижу на прощанье.
наш штурман, читавший однообразную снежную равнину, как географическую
карту. Над одним кочевьем он попросил меня немного постоять и был очень
огорчен, узнав, что постоять, к сожалению, не придется.
Летчикам-испытателям хорошо известно это особенное профессиональное
чувство, какая-то горючая смесь из риска, ответственности и азарта. В
конце концов, мы тоже летели на машине новой конструкции, с деревянной
распоркой - новость в самолетостроении! Кажется, я во время посадил
самолет всей тяжестью на здоровую ногу, потому что он еще не остановился,
а Лури уже выскочил из кабины, показывая мне большой палец.
трех домах распаялись самовары, а в четвертом выпал из люльки ребенок,
которого доктору тут же пришлось лечить; о том, как нас закармливали
семгой и пирогами; о том, как я организовал модельный кружок и катал
пионеров на самолете; о том, как жители Ванокана уверяли меня, что в тот
самый день и час, когда мы прилетели, над поселком кружились еще два
самолета, и как я догадался наконец, что это и был наш самолет, сделавший
три круга перед посадкой.
Ванокане.
собраниях и однажды даже возил из Красноярска в Игарку. Между прочим, он
поразил меня своим знанием художественной литературы. Оказалось, что он
окончил Педагогический институт в Ленинграде и вообще - образованный
человек, читавший не только Льва Толстого, но и Вольтера. До двадцати трех
лет он был пастухом в тундре, и ненцы недаром всегда говорили о нем с
гордостью и любовью.
деятель лежал, раненный какой-то собакой, и, когда я вошел, я не узнал
его: так он переменился.
от боли, И эта боль вдруг поднимала его; он вставал, хватаясь за спинку
кровати, и одним махом перебрасывался на стул. Страшно было видеть, как
боль швыряла это большое, сильное тело! Иногда она утихала на несколько
минут, и тогда лицо его принимало человеческое выражение. Потом опять! Он
закусывал верхнюю губу, глаза - страшные глаза силача, который не в силах
справиться с собой, - начинали косить, и - раз! - он поднимался на
здоровой ноге и с размаху швырял себя на кровать. Но и на кровати он
поминутно пересаживался с места на место. Попала ли пуля в какое-нибудь
нервное сплетение, или рана так болезненно загноилась - не знаю. Но в
жизни моей я не видел более страшной картины! На него жалко было смотреть,
и все лица невольно искажались, когда он начинал ерзать по кровати,
мучительно стараясь усидеть, и вдруг - раз! - со всего размаху
перекидывался на стул.
не потерял - напротив! Он вдруг помолодел, надул губы и стал похож на
решительного молодого военного доктора, которого все боятся. Мигом он
выгнал всех из комнаты больного, в том числе и председателя райисполкома,
Земляной Андрей
Шилова Юлия
Каргалов Вадим
Прозоров Александр
Свержин Владимир
Шилова Юлия