Чтение 68–й страницы книги ~Браво, или в Венеции~

- Благородных синьоров обманули, донеся им, что я покушался на их доходы,
- смиренно сказал старик. - Придет время, и они поймут и признают это.

Якопо ничего не ответил неграмотный и лишенный необходимых знаний,
которые даются людям правительствами, отечески заботящимися о своих
подданных, но обладая от природы ясным умом, он понимал, что система
правления, провозглашающая основой своей некие особые качества
привилегированного меньшинства, ни за что не допустит сомнения в законности
своих поступков, признав, что и она способна ошибаться.

- Ты несправедлив к сенаторам, сынок. Это благородные патриции, и у них
нет оснований зря наказывать таких людей, как я.

- Никаких оснований, отец, кроме необходимости поддерживать жестокость
законов, по которым они становятся сенаторами, а ты - заключенным!

- Ты не прав, сынок, я знал среди них и достойных людей! Например,
последний синьор Тьеполо: он сделал мне много добра, когда я был молод. Если
бы не это ложное обвинение, я был бы сейчас первым среди рыбаков Венеции.

- Отец, помолимся вместе о душе синьора Тьеполо, - Разве он умер?

- Так гласит роскошный памятник в церкви Реденторе.

- Все мы когда-нибудь умрем, - перекрестившись, прошептал старик, - и
дож, и патриций, и гондольер. Яко...

- Отец! - поспешно воскликнул браво, чтобы не дать старику договорить это
слово, и, наклонившись к нему, шепнул:

- Ты ведь знаешь, есть причины, по которым мое имя не следует произносить
вслух. Я тебе не раз говорил: если ты станешь меня называть так, мне не
позволят приходить к тебе.

Старик казался озадаченным: разум его так ослабел, что он многое перестал
понимать. Он долго смотрел на сына, затем перевел взгляд на стену и вдруг
улыбнулся, как ребенок:

- Посмотри, сынок, не приполз ли паук? Из груди Якопо вырвался стон, но
он поднялся, чтобы исполнить просьбу отца.

- Я не вижу его, отец. Вот подожди, скоро будет тепло...

- Какого еще тепла?! Мои вены вот-вот лопнут от жары! Ты забываешь, что
здесь чердак, что крыша тут свинцовая, а солнце... Ох, это солнце!
Благородные сенаторы и не знают, какое мучение сидеть зимой в подземелье, а
жарким летом - под раскаленной крышей.

- Они думают только о своей власти, - пробормотал Якопо. - Власть,
которую обрели нечестным путем, может держаться лишь на безжалостной
несправедливости! Но к чему нам говорить с тобой об этом, отец! Скажи лучше:
чего тебе недостает?

- Воздуха.., сынок, воздуха! Дай мне подышать воздухом, ведь бог создал
его для всех, даже самых несчастных.

Якопо бросился к стене этого древнего, оскверненного столькими
жестокостями здания, в которой виднелись трещины - он уже не раз пытался их
расширить, - и, напрягая все силы, старался хоть немного увеличить их. Но,
несмотря на отчаянные усилия браво, стена не поддавалась, и лишь на пальцах
его выступила кровь.

- Дверь, Джельсомина! Распахни дверь! - крикнул он, изнемогая от
бессмысленной борьбы.

- Нет, сынок, сейчас я не страдаю. Вот когда тебя нет рядом и я остаюсь
один со своими мыслями, когда вижу твою плачущую мать и брошенную сестренку,
тогда мне нечем дышать!.. Скажи, ведь теперь уже август?

- Еще июнь не наступил, отец.

- Значит, будет еще жарче? Святая мадонна, дай мне силы вынести все это!

Безумный взгляд Якопо был еще более страшен, чем затуманенный взор
старика. Грудь его вздымалась, кулаки были сжаты.

- Нет, отец, - сказал он тихо, но с непоколебимой решительностью, - ты не
будешь больше так страдать.. Вставай и идем со мной. Двери открыты, все ходы
ивы-ходы во дворце я знаю как свои пять пальцев, да и ключи в наших руках. Я
сумею спрятать тебя до наступления темноты, и мы навеки покинем эту
проклятую республику!

Луч надежды блеснул в глазах старого узника, когда он слушал эти безумные
слова сына, но сомнение и неуверенность тут же погасили его.

- Ты, сын мой, забыл о тех, кто стоит над нами, И потом, эта девушка...
Как ты сможешь обмануть ее?

- Она займет твое место... Она сочувствует нам и охотно позволит себя
связать, чтобы обмануть стражей. Я ведь не зря надеюсь на тебя, милая
Джельсомина?

Испуганная девушка, которая никогда прежде не видела проявления такого
отчаяния со стороны Якопо, опустилась на скамью, не в силах выговорить ни
слова.. Старик смотрел то на нее, то на сына он попытался приподняться с
постели, но от слабости тут же упал назад, и только тогда Якопо понял, что
мысль о бегстве, осенившая его в момент отчаяния, по многим причинам
невыполнима. Воцарилось долгое молчание. Понемногу Якопо овладел собой, и
лицо его снова обрело столь характерное для него выражение сосредоточенности
и спокойствия.

- Отец, - сказал он, - я должен идти. Скоро конец нашим мучениям.

- Но ты скоро опять придешь?

- Если судьбе будет угодно. Благослови меня, отец! Старик простер руки
над головой сына и зашептал молитву. Когда он кончил, браво и Джельсомина
еще некоторое время оставались в камере, приводя в порядок ложе узника, и
затем вместе вышли, Было видно, что Якопо не хотелось уходить. Его не
оставляло зловещее предчувствие, что скоро этим тайным посещениям настанет
конец. Помедлив немного, браво и девушка наконец спустились вниз, и, так как
Якопо хотел поскорее выйти из дворца, не возвращаясь в тюрьму, Джельсомина
решила вывести его через главный коридор.

- Ты сегодня грустней обычного, Карло, - заметила девушка с чисто женской
проницательностью, вглядываясь в глаза браво. - А мне казалось, ты должен
радоваться удаче герцога и синьоры Тьеполо.

- Их побег - как луч солнца в зимний день, милая Джельсомина... Но что
это? За нами наблюдают! Почему этот человек следит за нами?

- Кто-нибудь из дворцовых слуг. В этой части здания они попадаются на
каждом шагу. Войди сюда, отдохни, если устал. Тут редко кто бывает, а из
окна мы сможем опять взглянуть на море.

Якопо последовал за Джельсоминой в одну из пустых комнат третьего этажа
ему и в самом деле хотелось, прежде чем выйти из дворца, взглянуть, что
делается на площади. Его первый взгляд был обращен к морю, которое
по-прежнему катило к югу свои волны, подгоняемые ветром с Альп. Успокоенный
этим зрелищем, браво посмотрел вниз. В эту минуту из ворот дворца вышел
чиновник республики в сопровождении трубача, что делалось обычно, когда
народу зачитывали решение сената. Джельсомина открыла окно, и оба
придвинулись ближе, чтобы послушать. Когда маленькая процессия дошла до
собора, послышались звуки трубы, и вслед за ними раздался голос чиновника:

- "За последнее время в Венеции было совершено много злодейских убийств
достойных граждан города, - объявил он. - Сенат в отеческой заботе своей о
тех, кого он призван защищать, счел необходимым прибегнуть к чрезвычайным
мерам, дабы не допустить более повторения таких преступлений, кои противны
законам божьим и угрожают безопасности общества. Посему высокий Совет Десяти
обещает награду в, сто цехинов тому, кто сыщет виновника хотя бы одного из
этих столь жестоких преступлений. Далее: прошлой ночью в лагунах было
найдено тело некоего Антонио, известного рыбака и достойного гражданина,
почитаемого патрициями. Есть много оснований полагать, что он погиб от руки
некоего Якопо Фронтони, пользующегося репутацией наемного убийцы, за которым
уже давно, но безуспешно ведется наблюдение с целью выявить его причастность
к упомянутым выше ужасным преступлениям. Совет призывает всех честных и
достойных граждан республики помочь властям схватить означенного Якопо
Фронтони, даже если он станет искать убежища в храме божьем, ибо нельзя
более терпеть, чтобы среди жителей Венеции обитал такой человек. И в
поощрение сенат в отеческой заботе своей обещает за его поимку триста
цехинов".

Объявление заканчивалось обычными словами молитвы и подписями носителей
верховной власти.

Так как сенат вершил дела в тайне и не имел обыкновения открывать свои
намерения народу, то "все, кто находился поблизости, с удивлением и трепетом
внимали словам чиновника, взирая на необычную процедуру. Некоторые дрожали
при виде этого неожиданного проявления таинственной и ужасной власти
большинство же старалось показать, что они восхищены тем, как правители
пекутся о своих подданных.

Но, пожалуй, внимательней всех слушала объявление Джельсомина. Она далеко
высунулась из окна, чтобы не пропустить ни одного слова чиновника.

- Ты слышал, Карло? - нетерпеливо воскликнула девушка, обернувшись. - Они
наконец обещают награду за поимку этого чудовища, у которого столько убийств
на душе!

Якопо засмеялся, но смех его показался Джельсомине странным.

- Патриции справедливы, - сказал он, - и все, что они делают, правильно.
Они благородного происхождения и не могут ошибаться! Они выполняют свой
долг.

- У них есть только один святой долг перед богом и людьми.

- Я слышал о долге народа, но никогда - о долге сената.

- Нет, Карло, нельзя отказать им в добрых намерениях, когда они хотят
оградить людей от всякого зла, Этот Якопо - настоящее чудовище, его все
презирают, и его кровавые дела слишком долго были позором Венеции, Ты
видишь, патриции не скупятся на золото, чтоб только схватить его, Слушай!
Они снова читают!

Вновь зазвучала труба, и теперь воззвание читали меж гранитных колонн
Пьяцетты, совсем близко от окна, где стояли Джельсомина и ее невозмутимый
спутник.

- Зачем ты надел маску, Карло? - спросила девушка, когда чиновник кончил
читать. - В этот час во дворце не принято носить маску.

- Я делаю это нарочно: может быть, они примут меня за самого дожа,
который стесняется открыто слушать свой собственный указ, или подумают, что
я один из Совета Трех!