определить ту мгновенную боль и ту скорость, с какой Я понял. Дыхание
перехватило. И перед глазами пугающее пятно, выползавшее оттуда, где са-
мые темные углы души (и где глагол не медлить ). Я протрезвел. Я начисто
протрезвел. Душа, в предчувствии, длЯ того и брала, быть может, алко-
гольный разгон, чтобы в этот подстереженный миг стать как белый и заново
чистый лист бумаги. Но только писать уже не пером. Его фраза (магнито-
фон) зафиксировалась заодно с моей расхристанной пьяной болтовней; как
поощрительная. Просто и как ловко вставил, вклинил, мол, вот вы и позво-
нили С мол, њубисову некто начинающий (я) докладывает.
прихватил сильный горловой спазм, Я едва не захлебнулсЯ собственной мок-
ротой в горле. Я стал кашлять, кашлять...
и скрыть) волнение. С Я сейчас. Я сейчас же вернусь.
Краснушкина его рассольный недуг):
гаю...
лезненно колотило. њерез пять или десять, через сто лет (вон куда дотя-
гиваетсЯ тщеславие агэшника) Я окажусь осведомителем, как только подни-
мут архивы. По какому бы случаю их не подняли. Когда бы и где бы... не
оправдаться... беззащитен. Никого из поколениЯ уже ни в живых, ни в ста-
риках не будет, ни этой суки, ни меня, С будем в земле. В гробах или в
Ящичках. Мертвые беззащитны. Гниль или пепел, весь наш выбор. А пленка
гебистскаЯ с магнитной записью не умирает, вот уж какаЯ рукопись не го-
рит. Сто лет будет лежать никому не нужнаЯ (но живая), заброшеннаЯ в
угол ржавого, скрипучего от ржи сейфа и всЯ в пыли (но живая), С и од-
нажды она закрутится, зашипит. Кто тогда хоть полслова скажет в мою за-
щиту? кто?.. Если человек знаменит, если жизнь на виду, возможно, запись
припрячут. Упомянут вскользь, но пощадят. Пожалеют; глядишь, и не при-
липнет. (Стряхнут комочки грязи, как с брюк в осень, и живи в веках
дальше.) А если ты никто? если человечек, инженер , агэшник, кто угодно,
тварь живая, С кому ты, маленькое говно, нужен?
вверх. ПрыгаЯ через две ступеньки, надсаживал сердце (пусть терпит,
пусть надорвется, пусть платит за болтливый Язык!). Вспомнил (наконецР-
то) и о текстах, о затерянных, затраханных моих повестях и рассказах С к
ним тоже прилипнет. ИмРто за что? Я, при моей обособленности, готов
слыть хоть подонком. Слыть драчливым, злобным, с чудовищной гордыней,
неудачником С слыть кем угодно, но не осведомителем. В беспристрастных
кагебэшных отчетах однажды отыщетсЯ не непризнанный писатель, не гений
литературного подземельЯ (как говорит обо мне добряк Михаил), ни даже
просто человек андеграундного искусства, а осведомитель, филер, стучав-
ший (из зависти) на писателей, имена которых хорошо известны и славны.
Вот, значит, как завершилсЯ многолетний, за машинкой, труд.
детства.
ном кармане), но как отнять? Он из крепких. Оглушить? но Я слишком вы-
пил, а надо, чтобы удар наверняка. А мелькнула еще одна (из отягчающих)
мысль С свирепаЯ мысль, что отнять отниму, так ведь работа, поденный
трудяга, ведь он на зарплате, а значит змеинаЯ фраза вы позвонили не ис-
чезнет. ПоощрительнаЯ по интонации, а значит впервые, значит позвонил
(я) впервые, всеРтаки вы позвонили, подхвалил. Еще могу успеть...22
К любым и разным предыдущим записям (к чьимРто, а к моим
наверняка) все равно он однажды свою фразу прибавит,
смонтирует, подклеит С от нее не уйти, она навеки в
архивах, уже завтра С поздно. Завтра как рапорт,
донесение от филера филеру, завтра и убить его будет уже
мало, будет недостаточно, будет впустую... С Мысль
лихорадила, Я открывалРзакрывал Ящики на кухне
Соболевых. Я уже знал. Я не выбрал С Я просто взял нож.
ПопалсЯ хороший (хотЯ и в ознобистую руку), складной. Я
сунул его в ботинок, за носок. Идти можно, только не
прыгать. Лезвием вниз. Нет, закрыть, следует нож
закрыть, иначе порежусь, в ботинок натечет... ботинки
киллера. Шаг в шаг. Следил убийца на асфальте, бежал
бродяга с Сахалина... С Ерничающие, глуповатые, скачущие
мыслишки (уже с самонасмешкой), пока человек,
ожесточаясь, собирает себЯ и волю в одно целое.
на бегу в квартиру к Курнеевым: Курнеев добр дать (да и жена Вера сердо-
больна). Вышел в коридор. Крупно колбасу порезал, порубил кругляками,
молодец, сказал Я себе, С вот сейчас молодец. Если њуб учует, угадает, Я
не дрогну. К твоей, мол, будущей (обещанной) выпивке взял закусь и нож,
не кусать же колбасу нам обоим в очередь...
сделал вид, что придавлен хмелем, что чуть пошатываюсь и, конечно, алчно
хочу водки. (Но Я уже не хотел. Ничего не хотел.)
как умела его ощупь) коснулсЯ менЯ рукой, убедилсЯ С и мы пошли дальше.
ей внешней и вроде бы единственной целью выпивку. Шли бок о бок ночной
Москвой, как это водитсЯ у безденежных алчущих агэшников. Просто выпить
гдеРто водки. На халяву. ХотЯ бы сколько.
меня, узнать больше и пространнее о писателях, кто уже с именем и с
судьбой; да и о безымянных тоже. (Раз уж сообщение, раз уж Я позвонил С
должна же быть там своЯ тыща слов.) Как Я убедилсЯ после, он хотел услы-
шать любой наворот, всякую сплетню, раздутую хоть до полной неправдопо-
добности, до мифа (отчет о мифе С тоже информация). Хотел услышать о том
и о той, их деньгах, их смятых постелях, о визах, был или почему не был
на приеме в посольствах С обыденщина стукачества, мало кому важная, уже
и безвкусная, как перетертаЯ пища. (И все же комуРто нужная, а ему, њу-
бику, необходимаЯ С работа, зарплата.) КакРникак труд. Он довольно ловко
накручивал на магнитофон мои раздерганные, сумбурные словеса. Он попрос-
ту совал руку в карман, словно бы почесываясь, и там нажимал мягкую
кнопку пуска. Если Я закуривал или замолкал, њубисов вновь почесывался,
чтобы исключить холостой ход, зачем ему тишина? Как ни искусно он проде-
лывал (отворачивался, чихал, искал в карманах платок), Я замечал. Не
каждый раз, но замечал. Дело в знании. Когда знаешь С заметишь. Итак, он
хотел менЯ выдоить, Я С его убить. Так и было. В тот темный осенний ве-
чер. Теперь Я понимаю.
только слово за слово и плечо к плечу, мы поддерживали один другого на
крючке взаимного интереса (с наживкой, у каждого своя, жало скрыто).
Мол, надо выпить, сил нет.
поддерживал во мне дух близкой надеждой:
ромах. (То есть выпивка.)