когда вернется "Кап Аркона", ты наконец отплывешь от берегов Европы, то мы
вознесем молитвы господу о ниспослании тебе плаванья, не мучительного для
желудка. Из-за долгой задержки ты прибудешь в разгар аргентинской весны и,
верно, испытаешь всю прелесть лета на противоположном полушарии. Надеюсь,
ты заботишься о соответствующем гардеробе? Я особенно рекомендую тебе
легкую фланель, ибо она наилучшим образом предохраняет от простуды,
которую, как это ни странно, иногда даже легче схватить в жару, чем в
холодную погоду. Если тебе недостанет средств, имеющихся в твоем
распоряжении, то положись на меня, я уж всегда сумею добиться у твоего
отца разумной и умеренной прибавки.
консулу Мейеру и его супруге.
10
лакированных викториях, фаэтонах и обитых шелком купе, временами
находившихся в моем владении, меня умиляет ребяческая радость, которую мне
доставлял разве что приличный экипаж, помесячно нанятый мною в Лиссабоне и
почти всегда дожидавшийся меня у "Савой паласа", так что мне лишь изредка
приходилось просить портье протелефонировать в контору наемных экипажей,
чтобы его вызвать. Собственно, это была обыкновенная четырехместная
пролетка, правда, с откидным верхом и, видимо, купленная конторой уже в
подержанном виде у бывшего владельца. Лошади и экипаж выглядели вполне
сносно, а приличествующую "собственному выезду" кучерскую одежду, то есть
цилиндр с розеткой, синий сюртук и сапоги с отворотами, контора по моему
требованию раздобыла за небольшую приплату.
помощник швейцара, а кучер, сняв цилиндр, кланялся мне с высоты козел.
Экипаж был мне нужен не только для катанья в парках и за городом ради
собственного удовольствия, но и для того, чтобы солидно подъезжать к тем
высокопоставленным домам, куда меня наперебой приглашали после вечера у
посланника и тем более после аудиенции у короля. Так, я получил
приглашение от богача-виноторговца по фамилии Салдаха и его необыкновенно
дородной супруги на garden party [ужин в саду (англ.)] в их великолепном
пригородном имении, где, поскольку летний сезон был уже на исходе и
лиссабонцы начинали возвращаться в город, собралось действительно светское
общество. Почти ту же компанию, только с некоторыми вариациями и менее
многочисленную, встретил я на двух обедах; один из них давали греческий
поверенный в делах князь Маврокордато и его классически прекрасная и при
этом на редкость податливая супруга, другой - в голландском посольстве -
барон и баронесса Фос ван Стинвик. Эти оказии давали мне возможность
щегольнуть своим Красным Львом, с которым все меня поздравляли. На авенида
мне теперь приходилось то и дело снимать шляпу, так как мои светские
знакомства приумножились, но все это была чисто внешняя сторона жизни,
вернее безразличная; подлинный же мой интерес был прикован к белому домику
там, на горе, к двуединому образу матери и дочери.
Ведь таким образом я мог доставить им удовольствие загородных поездок, к
примеру в исторические места, красоту которых я, еще не видев их,
прославлял перед королем. И не было для меня ничего более приятного, чем
смотреть на величаво породистую мать и ее обворожительную дочку, сидя на
передней скамеечке экипажа рядом с доном Мигелем, который иной раз
специально освобождался для того, чтобы ехать с нами в какой-нибудь замок
или монастырь и объяснять нам эти исторические достопримечательности.
обычно предшествовали партия в теннис и завтрак в семейном кругу Кукуков.
ли я партнером Зузу, или ее противником, или играл без нее на соседнем
корте. Удивительные и вдохновенные мои подвиги тоже кончились заодно с
комичными промахами, изобличавшими мое невежество в этом виде спорта, я
стал просто заурядным игроком, хотя волнующая близость любимой временами
сообщала моим действиям больше физического вдохновения - если можно так
выразиться, - чем это свойственно заурядности. Если б только мне чаще
удавалось оставаться с ней с глазу на глаз! Южная строгость нравов на
каждом шагу чинила этому препятствия.
площадку, не могло быть и речи; мы встречались уже на месте. Побыть с ней
вдвоем на обратном пути тоже не представлялось возможным; нас всегда
кто-нибудь сопровождал, это стало уже чем-то само собой разумеющимся. О
тет-а-тет у нее дома перед обедом, после него в гостиной или где бы то ни
было нечего было и помышлять. Только в краткие минуты отдыха на скамье по
ту сторону сетки, огораживавшей корт, мне изредка удавалось наедине
перекинуться с нею словом, и она всякий раз напоминала мне о злополучных
рисунках, требовала, чтобы я их ей показал, вернее - отдал бы в полное ее
распоряжение. Не вступая с ней в пререкания по поводу ее своенравных
претензий на право владеть ими, я отговаривался невозможностью улучить
подходящую минуту, для того чтобы исполнить ее желание. На деле я не был
уверен, что у меня когда-нибудь хватить духа показать ей эти дерзостные
творения, и цеплялся за свою неуверенность, равно как и за ее неутоленное
любопытство - если это правильное слово, - ибо таинственные рисунки стали
узами, связывавшими меня с нею, узами бесконечно радостными для меня и
которые я ни за что на свете не хотел порвать.
остальных - по душе это было ей или не по душе - мне представлялось
необыкновенно важным и сладостным. Так, я всегда с нею первой делился
своими светскими впечатлениями и лишь после того рассказывал о них за
столом у Кукуков, причем ей я все описывал точнее, доверительнее, острее,
чем ее домашним, радуясь, что нам можно обменяться понимающим взглядом,
улыбкой воспоминания о чем-то нам одним известном. К примеру, я рассказал
о знакомстве с княгиней Маврокордате, чьи божественно прекрасные черты и
осанка ни в какой мере не вязались с ее поведением, поведением не богини,
а субретки. Я в лицах воспроизвел для Зузу сцену в гостиной княгини, где
она то и дело хлопала меня веером по плечу, кокетливо высовывая при этом
кончик языка, подмигивала и вообще делала мне самые откровенные авансы,
вовсе позабыв о строгости и достоинстве, подобающим женщине такой
классической красоты. Сидя на нашей скамейке, мы тогда долго обсуждали это
непостижимое противоречие между внешностью и манерой держать себя и вместе
пришли к заключению, что княгиня либо сама не рада своей удивительной
красоте, считает ее за докуку и своим поведением бунтует против нее, либо
она непроходимо глупа и действует бессознательно: так красавец пудель,
только что выкупанный и белый как снег, спешит вываляться в глинистой
луже.
греческом вечере и совершенной красоте княгини.
заметила сеньора Мария-Пиа; она сидела, как всегда, очень прямо, не
прислоняясь к спинке стула, и серьги ее тихонько покачивались.
такие впечатления от женской красоты, что, признаюсь откровенно, к другим
я уже стал нечувствителен. - Я поцеловал ее руку и одновременно, улыбаясь,
посмотрел на Зузу. Это был мой постоянный метод, его мне диктовало
двуединство. Говоря какую-нибудь любезность дочери, я взглядывал на мать,
и наоборот. Звездные глаза хозяина дома, сидевшего во главе небольшого
семейного стола, благосклонно смотрели на эти сценки, благо Сириус, откуда
шел его взгляд, так удален от нашей планеты.
умалялось оттого, что, ухаживая за двуединым образом - матерью и дочерью,
- я иногда попросту забывал о нем.
Мария-Пиа. Думается, что этот pater familias [отец семейства (лат.)] с той
же благожелательной рассеянностью и отсутствующей добротой отнесся бы к
разговорам, которые я вел с Зузу на теннисной площадке или на прогулках,
когда нам случалось идти рядом, разговорам, по правде сказать,
неслыханным. Становились же они такими, во-первых, из-за ее тезиса
"молчание вредно", во-вторых, из-за ее феноменальной прямоты, полностью
выпадавшей из рамок общепринятых условностей, и, наконец, из-за темы,
вокруг которой они вращались постоянно и настойчиво. Тема эта была любовь,
как известно, однажды уже побудившая мадемуазель Кукук воскликнуть "фу". Я
хлебнул с Зузу немало горя, ибо я любил ее и на все лады старался дать ей
это понять. И она это понимала, но как! Представления о любви,
составившиеся у этой обворожительной девушки, были не только странными, но
и до смешного подозрительными. Она, казалось, считала ее за тайные шалости
озорных мальчишек и ко всему еще порок, называемый "любовью", почему-то
приписывала исключительно мужскому полу, убежденная, что женщинам он
несвойствен, что природа не заложила в них ни малейшего к нему
предрасположения и что молодые мужчины заняты одной только мыслью -
втянуть девушек в это безобразие, совратить их с пути при помощи
волокитства. Случалось, она говорила мне:
называть меня Луи, как я ее - Зузу), несете слащавый вздор и смотрите на
меня своими голубыми глазами, - которые, вы сами это знаете, в сочетании с
белокурыми-волосами так удивительно контрастируют с вашей смуглой кожей,
что даже не знаешь, что о вас и думать, - смотрите настойчиво, чтобы не
сказать - нахально. А чего вы от меня хотите? Чего вы добиваетесь этими
льстивыми словами и томными взглядами? Чего-то несказанно смешного,
Володихин Дмитрий
Аникина Наталья
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Андреев Николай
Суворов Виктор