Чтение 68–й страницы книги ~Нечистая сила~

ресторане. Можно взять певичку из хора. Но нельзя же так бессовестно
напялить фрак и на рысаках подкатывать вечером к "Клубу домовладельцев",
который считается черносотенным. Эдак вы не только себя погубите, но и меня
засыпете...

- Извините, Николай Николаевич, - отвечал Богров жандарму с покорностью.
- Но что делать, если "домовладельцы" крупно играют, а я, увы, с пеленок
обожаю картежный азарт...

Богров оказался предателем безжалостным; благодаря его доносам Кулябка
предупредил несколько экспроприаций, провел групповые аресты максималистов в
Киеве, Воронеже, Борисоглебске, с помощью Богрова жандармы обнаружили
подпольные лаборатории взрывчатых веществ... Совесть его не мучила, и он
жертвовал даже теми людьми, которых считал своими друзьями: Леонид Таратута,
Иуда Гроссман, Наум Тыш, Ида и Рахиль Михельсоны - они могут сказать ему
свое революционное "спасибо". Наконец, Богров "осветил" Кулябке по телефону
дело о подготовке побега революционеров из Лукьяновской тюрьмы.

- Кто устраивает им побег? - спросил Кулябка.

- В том числе и я! - засмеялся Богров.

- Голубчик вы мой, брать будем всех одним букетом. Если вас не взять,
возникнут подозрения.

- Без меня букет завянет... Берите!

Он был фиктивно арестован и полмесяца просидел в Старокиевском участке,
куда ему носили обеды из ресторана. Папа с мамой убивались напрасно - их
Мордка вернулся в отличном расположении духа. "По блату посадили, по блату
выпустили, - смеялся Богров, а товарищам по партии он бросил такую фразу:

- Не удивляйтесь, если между нами завелся провокатор. Вся наша партия -
полуграмотный сброд, из которого охранка всегда выберет агента для своих
нужд..." Из тюрьмы на волю стали просачиваться робкие слухи, что Богров как
раз и есть тот провокатор, что предал всех. Однажды на конспиративной
квартире его взяли за глотку - так или не так? Богров не потерял
хладнокровия. "Обычно люди, - отвечал он, - продаются за деньги, но мой папа
не последний в Киеве человек: один только его дом на Бибиковском бульваре
оценен в четыреста тысяч рублей. А поместье Потоки под Кременчугом?

Это не фунт изюму... За какие же коврижки мне продавать себя и предавать
вас, дураков?" Вроде бы все логично, и ему вернули пенсне, которое перед
разговором сорвали с носа, чтобы он (плохо видящий без очков) не вздумал
бежать... Повидав Кулябку, он неожиданно спросил:

- Помните, во время революции в Киеве ходил такой анекдот, будто один
нахал пробил дырку в царском портрете, просунул в дырку голову и кричал в
восторге: "Теперь я ваш царь!" Так вот, - сообщил Богров, - этим нахалом
был... я!

Кулябка долго помалкивал. Потом спросил:

- Вы были при этом в пенсне или без него?

- А разве это имеет какое-нибудь значение?

- Просто я хочу полнее представить себе эту омерзительную картину...

Извините, не могу понять: зачем вам это было нужно? Ну, крикнули: "Я ваш
царь!", но царем-то вы не стали.

- А вы ничего не поняли, - мрачно ответил Богров.

Окончив Киевский университет, Богров писал друзьям, что "в Петербурге
положение адвоката-еврея благоприятнее, нежели в Киеве или даже в Москве".

Летом 1910 года он выехал в столицу, следом за ним в департамент полиции
полетела телеграмма Кулябки: "К вам выехал секретный сотрудник по анархистам
Аденский". Богров сначала устроился в юридическую контору Самуила
Калмановича, затем по протекции отца перешел на службу в Общество по борьбе
с фальсификацией пищевых продуктов, где, надо полагать, работой себя не
изнурял. Полностью опустошенный человек, не умеющий найти для себя ни дела,
ни друзей, ни моральной основы, он писал летом своему приятелю так:

"Я стал отчаянным неврастеником. Слава богу, что у меня остался еще целый
запас фраз, которые можно сказать в том или другом случае жизни, и потому
моя репутация хохмача еще не окончательно подорвана. В общем же, мне все
порядочно надоело, и хочется выкинуть что-нибудь экстравагантное... Нет
никакого интереса к жизни! Ничего, кроме бесконечного ряда котлет, которые
мне предстоит скушать..."

Степан Белецкий снял трубку кабинетного телефона.

- Вице-директор департамента полиции слушает.

- С вами говорит агент Аленский.

- Отлично! Позвоните через полчаса.

Белецкий нажал кнопку звонка - явился жандармский полковник фон Котен,
ведающий связями с агентурой.

- Михаила Фридрихыч - сказал Белецкий, - я еще не освоился с делами как
следует... Тут звонил какой-то Аленский, я на всякий случай велел ему
брякнуть через полчаса.

- И хорошо сделали! Киевский Кулябка уже предупредил нас о его приезде...
Пожалуйста, выпишите деньги для небольшого кутежа в ресторане, ибо
раскрывать перед Аленским конспиративные квартиры я не решаюсь и вам того не
советую.

- Благодарю за науку. А нельзя ли выписать на кутеж и на меня? Я бы
инкохнито посидел в уголку да послушал.

- Тогда выписывайте сразу на трех. Я прихвачу из жандармского резерва и
Еленина. Партию анархистов он знает "в лицо". Богров скоро позвонил, и Котен
ему сказал:

- Будьте при фраке в "Малом Ярославце"... В отдельном кабинете ресторана
на Морской (ныне улица Герцена) состоялась встреча с Богровым.

- Киевлянин... земляк! - сказал пройдоха из резерва Еленин и дружески
шлепнул Богрова по заднице, чтобы проверить, нет ли браунинга в заднем
кармане брюк (он незаметно мигнул Белецкому: мол, все в порядке - сзади
полная пустота).

Теперь пришла очередь поработать фон Котену.

- Такой молодой и красивый человек, - сказал он Богрову, дружески шлепая
его по груди, чтобы проверить, нет ли оружия в пиджачных карманах (подмигнул
Белецкому - чисто, можно ужинать).

Белецкий в разговоре отмалчивался; беседу с Богровым, стремительную и
ловкую, больше похожую на допрос, вели фон Котен и Еленин, причем первый
играл на недоверии, а второй выступал в роли защитника интересов Богрова, и
если фон Котен выражал подозрение, то Еленин (из резерва) говорил ласково:

- Ну, что вы цепляетесь к человеку? Такой милый неиспорченный юноша...
зачем же думать о нем так плохо?

Впервые в жизни Белецкий постигал уроки жандармской игры с человеком.

Договорились, что Богров проникнет в подполье столичных эсеров; платили
ему по сто пятьдесят рубликов в месяц.

Не особенно-то обогатив жандармские архивы, Богров обещал, что может
принести МВД большую пользу, если отъедет за границу, что он и сделал. Зиму
он проводил в Ницце, куда приехали и папа с мамой; заглянув в Монте-Карло.

Богров просадил в рулетку четыре тысячи франков. После этого он заявил
родителям, что Европа ему осточертела - он хочет вернуться в Киев.

****

Для встречи Нового года в доме Сухомлиновых на Мойке собрались гости,
далеко не лучшие представители столичного общества: притащился Побирушка с
конфетами, под елкой расселись сородичи Екатерины Викторовны; пришел,
конечно, и Альтшуллер, явился интендант, через которого госпожа министерша
брала взятки.

Пуля охранника провела между легкими и печенью диктатора одну из тех
роковых черт, за которой история вписывает итоги баланса целой эпохи.

Виктор Обнинский

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

НА КРУТЫХ ПОВОРОТАХ

(ЯНВАРЬ 1911-ГО - ВЕСНА 1912-ГО)

ПРЕЛЮДИЯ К ЧЕТВЕРТОЙ ЧАСТИ

В 1911 году печать возвестила народам мира, что на небе появилась комета
Галлея, которая пройдет от Земли столь близко, что хвост ее - не исключено!
- врежется в нашу планету. Русские журналы запестрели наглядными схемами
кометы, намекая читателям, что неплохо бы им, грешным, покаяться.
Первогильдейские матроны срочно обкладывались подушками, дабы смягчить
неизбежное потрясение (комета представлялась им вроде неосторожной телеги,
которую нетрезвый кучер разогнал с мостовой на панель)...

Лучше всех, как я знаю, отметили "вселенское светопредставление"
тамбовские семинаристы. В ночь, когда комета Галлея должна была вдребезги
разнести нашу Землю, они собрались в городском парке, куда принесли
восемьдесят пять ведер водки. Восемьдесят пять ведер водки - дело слишком
серьезное, требующее сосредоточенности и хорошей закуски. Над тамбовскими
крышами, трагически и сильно, всю ночь звучала "Наливочка тройная" - глубоко
религиозная песня, слова которой до революции знало наизусть все русское
духовенство:

Лишь стоит нам напиться, само собой звонится и

Хочется молиться - умилительно!

Коль поп и в камилавке валяется на лавке,

Так нам уж и в канавке - извинительно

Наш дьякон из собора, накушавшись ликера,

Стоит возле забора - наклонительно!

Монахини святые, все жиром налитые,