Чтение 68–й страницы книги ~72 метра~

блокноте, который старпом всегда носит у сердца.

Все онемели, и старпом, чувствуя, что его только что убили, именно
потому что дротик торчит у него из груди, а боли он в то же время
совершенно не чувствует и на этом основании полагает, что он уже умер,
медленно поворачивается и, стараясь не повредить дротик, осторожненько
выходит из каюты.

У него такое выражение, будто он выносит тазик с кобрами.

И тут ему попадается замполит, который совершенно не замечает того,
какое теперь состояние у старпома, и начинает говорить:

- Николаич! Я тут только что подумал и решил, что перед ракетной
стрельбой нужно развернуть соцсоревнование, организовать по
подразделениям прием индивидуальных обязательств под девизом: "Отличная
стрельба - наш ответ на заботу..."

- Да-а и-д-и т-ы в ж-о-п-п-у! - говорит ему старпом, и глаза у него
вылезают из орбит, потому что он не выдерживает такого отношения, когда
он умер, а его смерть никого не интересует.

Что было после, не помню, потому что в такой ситуации, как это
принято на флоте, каждый спасает только себя.

И я себя спас.

Это я помню.

Но вернемся к Бегемоту, который как раз вышел из смущения, что было
видно по состоянию его ушей, из радикально красных они сделались
нежно-розовыми, прозрачными на солнце, и солнце сквозь них то
играло-играло, то на него набегала какая-то легкая незначительная тень.

- Слушай, Саня, - сказал мне Бегемот, - честно говоря, нам надо
разбежаться. Твоя игривость меня уже задолбала. Что я тебе, мальчик, что
ли?..

После чего Бегемот ушел.

Скорее всего, навсегда из моей жизни.

В его голосе слышалась горечь, а горечь - штука заразительная, и мне,
разлюбезные зрители, стало плохо.

Мне было так плохо, что лучше б я налетел на столб, упал бы в люк,
поскользнулся на трапе.

Лучше б меня прижало где-нибудь на погрузке чего-то железного или
побило по голове.

А внутри уже обида расположилась со всеми своими пиявками.

И обжилась там...

Эх, Бегемот...

Я, конечно, не стал ему объяснять, что в той, прошлой жизни, меня
трахали каждый день.

И очень умело это делали.

Словно не замечая того, что я все-таки человек.

Походя так - трах-трах.

А ты всегда как-то не готов к этому и сказать ничего не можешь, кроме
всяких там "как же"... "вот".., "да я же"... "совсем не в том
смысле...", и сам ты во всей этой ситуации, получается, вещь, и поэтому,
когда я теперь говорю о чем-то или даже, может быть, издеваюсь, смысл
совсем не в том и не там, то есть весь этот поток моих выражений не
выражает тех выражений, а означает что-то элементарное, например:
"плохо", "страшно", "стыдно".

Так что у меня это еще с тех времен, когда меня трахали.

Да все Бегемот понимает.

Он же тоже служил.

Просто каждый, я думаю, не выдерживает по-своему, и тогда человеку
нужно спрятаться куда-то, замуроваться, замазать все щели.

Да - а... Бегемот...

А мы и не будем расстраиваться.

Вот еще!

Это нам несвойственно.

Лучше мы отправимся на вручение литературных премий.

Тем более что нас пригласили.

И там уже все приготовлено: и премии, и столы, и литература.

И еще мне там очень понравилось свидетельство победы в области прозы,
поэзии и драматургии.

Оно напоминало член от танка: бронзовая колонка помещалась на
массивном фундаменте-елде, а наверху у нее красовался литературный ноль,
свитый из лавровых листьев, и ведущий, с выражением на лице "все мы
любим литературу до появления слез", говорил о претендентах всякие
гадости, которые скорее всего за неделю до этого были выдержаны им в
чане сладких любезностей, а потом, перед самым представлением, вываляны
в мишуре ненужных словес

И он, как мне виделось, все время боялся, что это свойство его речи
сейчас же обнаружится, и держал спину согнутой для побоев, но обошлось,
не обнаружилось, потому что все ждали конца и, дождавшись, устремились к
столам с едой.

"Дорогая!

Теперь будет так:

я вхожу в помещенье,

расстегиваю ширинку и достаю,

а ты, опустившись на колени,

надсадно, истерически сосешь.

Потом я вытираю руки о твою голову

и улыбаюсь". (Я думаю, это сказано о литературе.)

Они ели, как жужелицы труп жука-геркулеса.

И их руки, глаза, рты мелькали, распадались на отдельные детали и
сочетались вновь, складывались вместе с едой в чудесное куролесье,
чмокали и пускались вприсядку.

Они жрали все это так же, как и свою разлюбезную литературу,
высасывая мозговые косточки, не забывая о корзиночках и тартиночках,
совершенно не беспокоясь о беспрестанно падающих крошках, копошась и
отрыгивая то, что не способны переварить.

Там было несколько особ высокого литературного рукоделья периодически
паразитировавших на свежесгнивших телах гениев и корифеев, которые -
особы, конечно, - так же, как и все остальные, демонстрировали
необычайную легкость перехода от потрясений литературного толка к
потрясениям существа, употребляющего соленые брюшки семги.

Там были жены от литературы и дети от литературы.

Там были даже прадети, которые еще не дети, но, вполне, возможно,
пописав, станут детьми в прошлом или в будущем.

Там были даже гады от литературы, а также недогады - черви и мокрицы.

И там был я.

И чего я там был - никто не знает.

Скорее всего, я был там из-за Бегемота - нужно ж было себя на время
куда-то деть.

И все-таки, Бегемот - ублюдина.

Толстая скотина, крот брюхатый, черно-белый идиот, поскребыш удачи.

Обиделся он, видите ли, на то, что я сказал тридцать три страницы
назад.

Ах, как вовремя он это сделал!

Ну и что, что я сказал?!

Мало ли о чем я вообще говорю.

Может, я не могу не говорить?

Может быть, если я не буду болтать, то я не смогу находиться с вами
на одной планете.

Может, мне противно будет с вами находиться.

Может, вы меня тоже задолбали.

Может, вы все, абсолютно все - знакомые, полузнакомые, совсем
незнакомые - уже давно проникли в меня, влипли, влезли, привязались,
растащили меня по частям. Кому досталась моя голова, и он рад
чрезвычайно; кому - сердце, а вот тот, рыжий, смотрите же, он это, он, -
увел мой желудок, а этому досталась печень.

И вот уже я не существую.

Я не принадлежу себе.

У меня внутри ваши связи, шнуры, провода, и общаются мои части
исключительно при вашем милом посредничестве: "Извините, пожалуйста, но
не сможете ли вы передать, что мне на такое-то время понадобилась моя
селезенка..."

Фу, сука...

Следует отвлечься

Проветрить, знаете ли, ум, восстановить равновесие души.

А для полноты восстановления душевного равновесия придется рассказать
самому себе чего-нибудь, какую-нибудь историю из жизни знаменитости.

Например, такую: однажды жена (знаменитости) говорит ему: "Ты должен
побрить мне промежность. Я там сама ничего не вижу".

А он ей отвечает: "А если не побрею? Представляешь, через какое-то
время иду я, а рядом со мной катится волосатый шар, и шар мне все время
говорит: побрей меня! Мою промежность! Видишь, как разрослась!
Невозможно же! Сколько говорить можно! Я говорю - я слышу!"

После этого нужно пропеть частушку:

Как на Курском на вокзале

Три пизды в узел связали,

Положили на весы,

Во все стороны усы.

И все! Равновесие восстановлено.

А чего я, собственно, переживаю насчет Бегемота?

Да пусть катится на все четыре.

Пусть уморит кого-нибудь, взорвет полмира.

Он же с инициативой, идиот, он же с выдумкой, он же с танцами.

Он же приплясывает, если изобретает вместе со своим Витенькой
какой-нибудь очередной дематериализатор.