Милавина рассудительность и забота о его делах понравились Якушке. И мальчонка Милавин понравился. Сидел мальчонка за столом смирно, уважительно, кашу хлебал без торопливости. Пронося ложку над столом, держал под ней ломоть хлеба, чтобы молоком не накапать. Приучен, значит…
Как-то незаметно разговор перешел на свое, личное. Милава пожаловалась, что одной вести хозяйство трудно. Да и скучно. Брат Иван на берегу пропадает, лишь по субботам на двор наведывается, когда баня. Если б не сынок, совсем бы жизни не было…
– А сама-то давно вдовствуешь? – участливо спросил Якушка.
– Седьмой год. С Дюденевой рати. Сынок уже после родился, живого родителя не застал…
– И я тоже с татарской рати овдовел. Выходит, одинаковое горе у нас с тобой…
Милава склонила голову, задумалась.
Притихший мальчонка поглядывал то на мать, то на незнакомого бородатого дядю, сидевшего напротив за столом. Видно, силился понять, почему так вдруг случилось: говорили, говорили – и вдруг неизвестно отчего замолчали, а мамка будто плакать собралась…
– Да ты не печалься, – заговорил Якушка. – Может, обойдется все. Жизнь-то по-разному поворачивается: когда худом, а когда и добром. А ты молодая еще, пригожая.
Милава приложила платок к глазам, улыбнулась через силу:
– Что это я вдруг? Думала, отплакала уже свое, а встретила участливого человека, и опять…
– Полно, полно! – застеснялся Якушка, поднимаясь из-за стола.
Хотел добавить еще что-нибудь утешительное, но что сказать – не придумал. Вздохнул только, провел ладонью по мальчишеской головке и опять смутился, встретив благодарный взгляд Милавы.
– Так я пойду… Может, принести что надобно?
– Ждать к обеду-то?
– Жди…
=3=
Якушка Балагур ходил по Коломне неторопливо, вразвалочку, будто время убивал в ожидании торгового дня. Заговаривал с коломенскими посадскими людьми, сидевшими без дела на лавочках возле своих дворов, спрашивал о пустяках. А среди пустяков нет-нет да и о важном узнавал, о таком, что в Москве интересно будет знать. И сам свежим взглядом подмечал много интересного.
Коломна оказалась городом бедноватым, запущенным. Деревянные мостовые на улицах поизбились, в щелях между бревнами выросла трава. Частокол на валу ветхий, если ударить пороками – враз завалится. Новых изб в городе почти не было, да и в старых люди жили не везде. Якушка видел кузницу, двери которой были крест-накрест заколочены досками, видел гончарные мастерские с обвалившимися кровлями, заросшие бурьяном дворы.
Чего было много в Коломне, так это только боярских хором. Но и хоромы в большинстве пустовали. Вотчинники возвращались в город зимой, а остальное время проживали в своих селах, при хозяйстве. Никуда не отлучался только боярин Федор Семенович Безум, наместник и воевода городского ополчения.
Сотник Шемяка Горюн предупредил Якушку, что коломенским наместником нужно поинтересоваться особо. Якушка, конечно, не мог предположить, что у него будет случай самому познакомиться с боярином Безумом, и осторожно выспрашивал о нем у горожан. В Якушкином любопытстве не было ничего подозрительного – приезжие торговые люди всегда интересовались городскими властями.
О наместнике Федоре Безуме коломенцы отзывались плохо: своенравен, жесток, злопамятен, любит не по-доброму надсмехаться над людьми. А главное, неожиданным каким-то был наместник, в милостях и в гневе непостоянным. Побаивались его на Коломне и правые, и виноватые, потому что трудно было предугадать, что за его постоянной улыбочкой кроется, – с какой ноги утром встанет, так и творит. То большую вину простит, то забьет насмерть за малую оплошность. Старик-сбитенщик, возле которого Якушка присел отдохнуть, так прямо и предостерег:
– Ты лучше обходи его сторонкой, Федора Семеновича-то нашего, от греха подальше. Безум – он и есть без ума…
При всем этом боярин Федор Безум не был настоящим хозяином городу, к службе своей относился нерадиво. Коломенские ратники, не чувствуя над собой начальственной руки, вконец обленились, от воинского строя отвыкли, в караулах спали. Ополченское оружие в подклетях боярского двора не перебиралось который год, поди, проржавело все. Только о земляной тюрьме-порубе побеспокоился наместник: новые замки велел повесить, двери железом обить. Но тюрьма – дело особое, она для своих, а не для неприятелей…
Понятно, сам Якушка встречи с наместником не искал. Разузнал о нем от знающих людей – и довольно. Поручение сотника Шемяки Горюна было к другому коломенскому боярин – к Федору Шубе.
Днем Якушка раз и два прошелся мимо двора боярина Шубы, высмотрел, что боярин на месте: холопы во дворе челноками сновали взад-вперед, телеги выезжали с кладью, из поваренной избы дым валил. Такой суеты на дворе без хозяина не бывает!
Но при свете являться к боярину Якушка поостерегся, решил подождать вечера. Сотник Шемяка Горюн именно так советовал, без лишних глаз.
В сумерках Якушка вышел из избы.
Милава проводила его до ворот, спросила обеспокоенно:
– Куда собрался на ночь глядя? О разбоях у нас точно бы не слышно, но все ж таки зачем в темноте ходить? Подождал бы до утра…
– Ненадолго я, голубушка. Не тревожься, – успокоил Якушка.
И снова забота хозяйки растрогала Якушку. Давно уже не провожали его со двора вот так – лаской…
Луна высветлила до белизны деревянные кровли посадских изб, но в узких улицах лежали черные тени и было темно, хоть глаз выколи. Якушка ступал осторожно, придерживаясь рукой за забор. Хорошо хоть, что днем вызнал дорогу к двору боярина Шубы, а то и заблудиться недолго – спросить не у кого, на улицах пусто.
Неподалеку от двора боярина Шубы Якушка постоял в темноте, послушал, не крадется ли кто за ним, потом осторожно постучал кулаком в ворота.
Приоткрылась калиточка. Сторож высунул наружу лохматую голову, спросил неприветливо:
– Чего надобно?
– Проводи к боярину, – строго сказал Якушка. – Передай, что человек издалека пришел.
Сторож пропустил Якушку в калитку, свистнул.
Видно, ночные гости были во дворе боярина Шубы не в диковинку. Четверо рослых молодцов окружили Якушку и повели к хоромам.
Казалось, нисколько не удивился ночному гостю и сам боярин. Жестом отпустил холопов, спросил:
– С чем пришел, добрый человек?
– Тезка твой, боярин Федор Бяконт, приветы шлет. На день воздвижения в гости собирается…
Якушка не знал, чем памятен Шубе его тезка и почему именно на воздвижение боярин Бяконт собрался гостить в Коломне, но сотник Шемяка велел начинать беседу именно с этих условленных слов.
Как тотчас убедился Якушка, сотник знал свое дело. Боярин подобрел лицом, указал Якушке на скамью против себя, протянул многозначительно:
– Вот ты откуда… Садись, садись… Переданное тобой запомню… Так и скажи тому, кто тебя послал. А теперь меня слушай и запоминай, как есть…
О многом важном рассказал боярин Федор Шуба притихшему Якушке. Но наиважнейшим все-таки было то, что князь Константин Рязанский стоит на Оке-реке непрочно. Вотчинники из коломенских волостей Гвоздны, Мезыни, Песочны, Скульневы, Маковца, Канева, Кочемы больше тянутся к Москве, чем к Рязани. А своего войска у рязанского князя в здешних местах почти нет: сотни три ратников в Коломне, полсотни в заставе на Москве-реке, да в Серпухове сколько-то, но тоже немного. Одна сила опасная – орда мурзы Асая на бронницких лугах, больше тысячи конных. Но захочет ли мурза за князя Константина крепко биться, никто сказать не может…
– До самого Переяславля-Рязанского можно дойти беспрепятственно, – заключил Федор Шуба. – А вот в Переяславле у князя Константина войско есть. И своя дружина, и пришлые ордынские мурзы…
– Надо бы мне в Переяславль…
– Ни к чему бы тебе ехать! – не согласился боярин Шуба. – Опасно. И без тебя найдется у меня человек, который передаст, кому надобно, приветы Федора Бяконта. Но если знак у тебя есть с собой тайный, знак дай.
Поколебавшись, Якушка достал из-за пазухи железный перстень с печаткой, покоптил печатку над свечкой и оттиснул на кусочке бересты знак, который свидетельствовал о высоком доверии Москвы к человеку, имевшему его.
Боярин Шуба бережно завернул бересту в платок и спрятал в ларец. Заверил:
– Все сделаю, как надобно. Нынче вторник. Значит, в четверг мой человек будет в Переяславле-Рязанском. А ты задержись на денек-другой, поторгуй для вида и – с богом!
Домой Якушку проводили молчаливые холопы боярина Шубы.
Милава еще не спала. Открыла калитку на первый стук, посторонилась, пропуская Якушку во двор. Ничего не сказала, но Якушка почувствовал – рада, что вернулся благополучно.
Засыпая, Якушка думал, что судьба благодарно наградила его душевным участием, не сберечь которого – грех. И перед богом, и перед людьми, и перед самим собой – грех…
Хорошо было на душе у Якушки, хорошо и тревожно. Каменное спокойствие, к которому он привык за последние годы, таяло, как снег под весенним солнцем.
Но будут ли на проталине живые всходы? Прорастут ли семена любви и милосердия в его сердце, высушенном горем? Да и пришло ли время для нового счастья? Кто мог ответить на эти вопросы, если сам Якушка еще не знал?
Чувствовал только Якушка, что жить так, как он жил раньше, в окаменелом тоскливом одиночестве, он уже не сможет… А может, надежда на счастье уже и есть счастье?..
Все оборвалось на следующий день, оборвалось неожиданно, дико, стыдно.
Якушка и Милава шли по торговой площади. В толпе промелькнуло и скрылось будто бы знакомое лицо. Потом Якушку нагнали ратники наместника, молча заломили руки за спину, сорвали с пояса нож.
Подбежал толстенький человечек, завопил, тыкая пальцем в Якушку:
– Узнал я его! Тать он! Серебро своровал с московского мыта! Держите его крепко!
Якушка вгляделся в безбородое, трясущееся от злости лицо. Так и есть – знакомый рязанский купчишка, приятель мытника Саввы Безюли, видел он его на Гжельской заставе.
Побледнев, отшатнулась Милана, в удивленных глазах – боль, укор, жалость, ужас – все сразу…
– Верь мне, Милава! Невиновен я! – только и успел крикнуть Якушка, пока ратники волокли его к двору наместника…
Боярин Федор Безум поначалу показался Якутке совсем не грозным: росточка небольшого, бородка причесана волосок к волоску, пальцами цепочку перебирает, а на цепочке – резной кипарисовый крестик.
Заговорил наместник негромко, с улыбочкой:
– Беглый, значит? С московской заставы? Ай-яй-яй, как нехорошо! На заставе служить надобно, не бегать. Говорят, старшим был на заставе? Совсем нехорошо, коли старший бежит, худой пример показывает. И серебро своровал? Еще того хуже. Что делать с тобой, не придумаю. За воровство правую руку отсечь надобно, да на цепь, да в земляную тюрьму. Что делать с тобой, может, сам посоветуешь?
– Дозволь, боярин, наедине поговорить, – решился Якушка.
– Людей, что ли, стыдишься? – язвительно пропел боярин. – Ну, да ладно. Ступайте, ступайте! – вдруг закричал Федор Безум, взмахивая руками.
Ратники, отпустив Якушку, затопали к двери. Вышел и доказчик-купец, повторив напоследок: «Тать он, доподлинно знаю!» Только один, молчаливый, остался сидеть в углу. Якушка покосился на него, но спорить не стал – понял, что человек не из простых. И, как бы подтверждая догадку Якушки, наместник сказал:
– Ну, говори, молодец, а мы с сотником послушаем. Как на исповеди говори. Самое время тебе исповедоваться. Может, и отпустим грехи твои.
И Якушка начал:
– Что с заставы бежал – верно, и что серебро с собой унес – тоже верно.
– Ишь смелый какой! – повернулся наместник к молчаливому сотнику. – Сразу повинился! И то верно, и другое – верно. А неверное что есть?
– Неверно, что тать я…
Свержин Владимир
Маккарти Кормак
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман
Конан-Дойль Артур