Чтение 68–й страницы книги ~Стоунхендж~

пана Кичинского по стене замка, а потом еще и по всей крепостной стене.
Яра смеялась, обеими кулачками упиралась бравому князю в грудь. Он то
отстранял ее и всматривался жадно и неверяще, то снова прижимал к груди с
такой силой, что она вспикивала и отбивалась.

Когда он опустил ее на землю, золотые волосы Яры были в беспорядке,
но глаза смеялись. Она обратила счастливый взгляд на Томаса.

-- Дядя!.. Как чудесно, что ты пригласил погостить у себя сэра Томаса
и его друга. Они прошли долгий путь из Сарацинии...

Пан Кичинский бросил на Томаса взгляд, в котором была мольба пополам
с предостережением. Томас развел руками.

-- Ну... гм... он пригласил. Так пригласил, что вроде бы и отказаться
было трудно.

Яра сказала счастливо и гордо:

-- Дядя такой! Когда ему кто нравится, все готов отдать.

-- А потом догнать и еще дать, -- пробормотал Томас.

На крыльцо вышел, потягиваясь и зевая, волхв. Увидев Яру, совсем не
удивился.

-- А, девка... Ты через перевоз ехала?

-- Через, -- ответила Яра.

Томас видел, как она насторожилась. Калика спросил заинтересованно:

-- Там на перевозе все еще Лешак?.. Старый такой, кривой, весь как
покрученное дерево, борода до пояса...

-- Есть такой, -- согласилась Яра. -- И два помоложе.

-- Ну, молодые меняются часто... А этот, гм, удивительно...
Здоровенный, зверюга....

Он зевнул и, почесываясь, вернулся в дом. Томас и Яра озадаченно
смотрели вслед мудрому отшельнику. Угадывался какой-то смысл, но калика
держался всегда настолько странно, что даже в простых словах и жестах
искали и находили глубокий смысл, которого калика вовсе не вкладывал.

Кичинский обнял Яру и Томаса за плечи и, похлопывая, потащил к
крыльцу. Он смеялся, счастливый, глаза блестели. По виду готов был все
отдать, только бы длить этот момент встречи с любимой племянницей.

В главной палате замка был устроен пир в честь Яры. Томас был
потрясен, ибо такого дикого расточительства еды, вина, шелков не знали
даже короли Британии. И о таком не пели барды, трубадуры, менестрели и
бродячие шпионы в драных плащах странствующих монахов.

Из всех подвалов выкатывали бочки с вином, вытаскивали окорока, во
двор въезжали телеги, доверху груженые оленями, кабанами, зайцами, битой
птицей. С ближних озер везли тяжелые кадки с водой, откуда, высовывали
морды крупные сомы, щуки, лини, смотрели мутными глазами на приближающийся
замок.

Все кухни работали во всю мочь, а несколько жаровен поставили во
дворе, там жарилось и пеклось мясо, рыба. В отдельном котле грели вино,
ибо воины, пришедшие с севера, жаждали показать, как там пьют горячее вино
с перцем и солью.

Кичинский сиял, как медная монета. Он сидел во главе стола, по правую
руку была Яра, по левую -- Томас. Калика мелькнул сперва среди знатных

калика беседовал с челядью, затем исчез вовсе.

Пан Кичинский после первого же кубка за здравие любимой племянницы
заговорил с жаром о всемирном жидовском заговоре. Он был похож на Катулла
или Сципиона, Томас не помнил кого именно, который любую речь заканчивал
фразой насчет Карфагена, который надобно срыть и растоптать, только
упертый римлянин этим заканчивал любой пир, чтобы не портить гостям
аппетита напоминанием о работе, а Кичинский -- начинал. Наверное, чтобы
добавить перцу и соли.

Томас бросил короткий взгляд на Яру, спросил невинно:

-- Всемирный заговор? Я слышал, что его замыслили не то тамплиеры, не
то германский кесарь...

-- Иудеи, -- возразил Кичинский убежденно. -- Они! Тамплиеры только
прикрытие, как и германский император. Они стоят на нижних ступенях
пирамиды, им не дозволено подняться выше десятой. А там, от десятой и до
первой, одни иудеи. А подлинная их цель -- создать Великий Израиль с
иудейским царем для всего мира!

-- Значит, -- спросил Томас коварно, -- всякие те, кто помогает
строить пирамиду Власти, помогают иудеям взять власть во всем мире?

-- Точно сказано, -- воскликнул Кичинский. -- Таких надо не то что
гнать в три шеи из наших рядов, а изничтожать как самых худших врагов!

-- Надо, -- сказал Томас лицемерно, -- ох как надо... Знаю одну такую
змею. Своими бы руками удавил!

Он показал, как стискивает пальцы на нежном горле этой змеи, где
бьется пугливая жилка, толчками подбрасывая кожу, точно крохотный ключик
пытается пробиться на поверхность и замирает, не имея силы, но стучит и
стучит, маленький, но упорный...

Он вздрогнул, приходя в себя, а пан Кичинский сказал одобрительно:

-- Вижу, ощутил!.. Меня самого в дрожь бросает. А я человек не
робкий. И давно они это замыслили, очень давно. Второй раз собирались,
когда придумали, как по-новому обуздать весь мир с помощью нарочно для
гоев придуманной религии. Это у них происходило на так называемом тайном
вечере...

Явился калика, сел напротив и сразу же потащил на себя жареного гуся.
От него с неудовольствием отодвинулись воеводы, он-де в звериной шкуре и
дик обликом, а калика что-то промычал с набитым ртом, с трудом проглотил,
запил, поинтересовался хриплым голосом:

-- Тайная вечеря?.. Да помню, помню... Они тогда еще ушли, не
заплатив. Ну, не думаю, что нарочно, скорее всего из-за какого-то
скандала, что разгорелся между ними... Кто-то кого-то обвинил в
предательстве, как всегда бывает у заговорщиков, слово за слово, дошло,
как водится, до непотребного... Хозяин корчмы до сих пор их ищет. Я как-то
встречал его уже в Европе. Агасфер его зовут.

-- Знакомое имя, -- пробормотал пан Кичинский, нахмурившись. -- Жид,
наверняка.

-- Имя вроде бы не совсем...

-- Все корчмари -- жиды! -- сказал пан Кичинский убежденно.

Калика обернулся к Томасу.

-- Говорят, он приходил к вашему папе римскому как наследнику и
продолжателю тех заговорщиков. Тот сперва согласился оплатить, чтобы не
было скандала, теперь те из заговорщиков стали уже святыми, как у вас
водится, но когда увидел, какие проценты наросли за это время, пришел в
ужас и велел Агасфера взашей. Теперь тот корчмарь ищет тех, кто вечерял.

-- Точно, жид, -- решил пан Кичинский. -- Кто, как не жид, за грош
удавится, умирать не станет, только бы со своих должников получить?

Калика пробурчал равнодушно:

-- Но, думаю, дело дохлое. Они и сами, наверное, не помнят, кто
должен был платить. А тот, кто должен, знает и не признается.

-- Потому что жиды, -- заявил пан Кичинский. -- Разве человек
благородного происхождения откажется платить по счету? Хоть зуботычиной,
но отдаст. Даже больше, чем должен. А это точно жиды. Жид у жида копейку
украл, а весь мир об этом должен помнить! Что за нация?

-- Удивительная, -- согласился калика. Про себя подумал, что пан
Кичинский еще удивительнее. Клянет христианство, как придуманное иудеями
лишь для того, чтобы закабалить весь мир, а сам выстроил роскошную церковь
при замке, всех гоняет к попу на исповедь, крестится и бормочет "Славен
наш бог в Израиле". Что за каша в голове?

Томасу наскучила дискуссия о далеких и непонятных вещах. Он за спиной
князя наклонился к уху Яры.

-- А где ты была, когда мы искали тебя у твоего Ночного Филина? Ох,
как искали, как искали...

Он мечтательно вскинул глаза к своду, губы зашевелились. Руки сошлись
на невидимом, словно пальцы отжимали, выкручивая, мокрую рубашку.

Яра сказала деловито:

-- Я поехала в соседнюю деревню, чтобы там купить хороших коней. И
вообще приготовить все к дальней дороге. Я была уверена, что нам все это
понадобится через день-два... Только вы ушли еще раньше.

Томас бросил косой взгляд.

-- А если бы мы не выбрались из каменоломни?

Глаза Яры распахнулись, как две лесные поляны, заросшие цветущим
клевером.

-- А чего бы вы там сидели?.. Сэр Томас, для тебя оттуда выбраться,
что хрюкнуть в свое удовольствие.

Томас вспомнил, чего стоило выбраться из каменоломни, ощутил, как по
коже побежали холодные кусачие мурашки размером с майских жуков.

-- Да, конечно, -- подтвердил он дрогнувшим голосом, -- мы
нахрюкались вволю. До сих пор по ночам хрюкается.

Глава 4

Томас не знал замка в Британии, где бы не появлялись менестрели. Их
длинные носы чуяли, где можно поживиться, туда и тянулись. Просто
скитались с одинаковыми песнями всюду, а самые умелые знали, чем угодить
владетельному сеньору.

Томас не удивился вовсе, что в разгар пира, когда первый голод и
жажду все утолили, ели и пили дальше неспешно, вели степенные беседы,
появился менестрель. Правда, здесь его звали сказителем и былинником, хотя
кое-кто называл по старинке кощунником.

Разговоры умолкли, Томас понял, что кощунника знали, чтили. Церковь
запрещала кощуны, а само кощунство в устах церковников стало бранным
словом, но не только темный народ с неохотой расставался с родной верой,
даже князья и бояре хмурились, когда приходилось кланяться чужому