Майкл, и бормочущие на холостом ходу двигатели, и по-генеральски
взрыкивающий совсем рядом майор... этот-то откуда здесь взялся, он же
далеко, где огонь холодеет... задыхается, умирает и никак не умрет,
несытый, слабо шевелящийся, уже некрасивый... жалко... А ведь могу сейчас
и подковы отбросить, надо же как глупо... вот будет смешно: ехал друга
вытаскивать из темноты на эту сторону да сам в ту же темноту и
провалился... Нет. Не сейчас. Не сегодня. Еще. Обещаю... Кто это сказал
мне? Давно. Не помню. Но обещание это было тогда нарушено, это - помню...
раздался вдруг - совсем над ухом - напряженный голос Ванечки:
же не во-время...
языком, онемелым горлом. - Все. Спокойно. Проехало... - оказывается он
сидел уже на водительском месте, и ему было холодно. - Где мои пилюли?
Надо - две... А можно и три.
привычно отвинтили крышечку. Знакомая освежающая горечь оживила язык,
небо, придвинула мир, поставила его на место, отсортировала звуки: далекие
стали слабыми, близкие - громкими. Стало слышно, как тяжело и быстро дышит
Майкл. Будто загнанный. А пальцы Ивана, оказывается, ловко и быстро
расстегивали ему воротник, массировали шею под затылком, держали за пульс
- и все это вроде бы одновременно.
еще не сегодня. Извольте верить. Я, как известно, никогда не лгу...
Честный Стас...
основательно потрясен, а может быть, даже и напуган. Никогда раньше не
видел, как Хозяина схватывает... И никогда до сих пор не называл своего
Господина Президента - Хозяином: считал это почему-то жлобством и
плебейством. (Он происходил из хорошей интеллигентной семьи, способен был
наслаждаться Томасом Манном и Генрихом Гессе, восхищался Бунюэлем, писал
потихоньку диссертацию на какую-то заумную филологическую тему и в
бодигарды пошел исключительно из идейных соображений. Артем относился к
нему с некоторым профессиональным пренебрежением, но в то же время и
уважал - за образованность и хорошую природную реакцию).
больше... Поехали.
отпустило. Вести машину - об этом и речи быть не могло, а передвинуться с
водительского места на пассажирское - руки-ноги словно онемели, не
слушались и не двигались. Не желали. Чтобы скрыть это обстоятельство он
затеял обсуждать порядок движения: кто впереди, кто сзади, какая там может
быть засада, какую машину будут в первую очередь уязвлять, переднюю или
заднюю - но и дискуссия на удалась: возникла вдруг ситуация совсем
неожиданная и даже странная.
суматохой совсем забыли, и не подумал никуда удирать. До этого момента он
стоял как вкопанный тут же, на заднем плане, и только головой подавался
вправо-влево, чтобы получше видеть, что там происходит внутри машины. Он и
сейчас лупал глазами на него, будто чудо какое-то чудесное вдруг перед ним
распустилось пышным цветом, но дело, видимо, было не в любопытстве его и
не в естественном для провинциального человека желании поглазеть на халяву
(сенсорная депривация, информационное голодание, то, се). Он, видимо, все
это время осознавал, сопоставлял, мучительно анализировал и, подведя
наконец свои итоги, вдруг разразился целым шквалом звуков и телодвижений.
Он сорвался с места, попытался протиснуться к центру события поближе и, не
переставая дергаться, протискиваться, хватать окружающих за руки,
заговорил быстро, горячо, брызгаясь мелкой слюной, многословно и
совершенно почти неразборчиво. Только отдельные словосочетания (главным
образом, - на языке межнационального общения) угадывались вдруг в этой
бурлящей и булькающей каше: "Хозяин... ни в каком разе... страшное, бля,
дело... не разберешь, нА-муй... Герб Ульяныч... за что, бля?... сынки
ведь, двое..."
Вакулинским наводчиком, уловил из разговоров, что имеет дело с самим
Хозяином, страшно устыдился своего окаянства и теперь вот тужится,
пробиваясь сквозь телохранителей и собственное проклятое косноязычие,
убедить: не ехать, отказаться, остаться тут... далеко ли до греха?..
смертоубийство же, страшное дело... шестнадцать человек... И так далее.
Опознанный Хозяин мельком даже отметил в себе пробудившееся на мгновение
сладкое чувство политического тщеславия ("вот и в провинции нас знают...
ценят... а ведь казалось бы, кто я ему?..."), но стыдное это чувство он в
себе тут же привычно подавил - и во-время: новый и совсем другой смысл
страстных речей вдруг дошел до него, и хотя полной уверенности в том, что
Иван-блин-Сусанин имеет в виду именно это, у него так и не возникло, но
уже трудно и даже невозможно теперь стало отделаться от предположения, что
мужичонка беспокоится вовсе не о драгоценной жизни свалившегося вдруг ему
на голову Хозяина (лучшего друга всех маловишерцев) - о судьбе засады Герб
Ульяныча Вакулина он переживает, о шестнадцати своих
сотрудниках-соратниках-подельниках, из коих двое, кажется, его сыновья.
сала, и снова тонуло в бульканье и вязких пузырях.... - тоже ведь люди...
А за что?... налогами задавили... а ему без машины куда?.. е-н-ть...
бля... нА-муй...
обманывайте ни себя, ни меня. И не разглагольствуйте при мне, пожалуйста,
о подвигах, о доблести, о славе. О чести, доблести и геройстве. Об уме,
чести и совести. О красоте, которая спасет мир. И о семи праведниках. И об
иронии-жалости. И о милосердии-доброте...)
ухвативши и забирая в мосластую свою жменю воротник мужичонки. - Вот беги
теперь к своему Гроб Ульянычу и передай: всем вам скоро будет
окончательный ...ец, ...дец и перебздец!
презревших грошевой уют. И о вере-надежде-любви и матери их - Софии. И о
вечных ценностях культуры, о корнях-листьях, о крови-почве. И даже о
православии-самодержавии-народности вы мне не толкуйте... И ради самого
Господа Бога не убеждайте меня, что честность - лучшая политика, что не за
страх, мол, а за совесть и что народ истосковался по семи, блин,
праведникам... СЕМЬ ЧАШ ГНЕВА! И СЕМЬ ПОСЛЕДНИХ ЯЗВ! Семь аргументов, семь
символов последней веры... СТРАХ. Только страх. И ничего, кроме страха...)
сталкиваюсь? Ну не пора ли уже и притерпеться: ведь все понято, осознано,
сформулировано и (с горечью) принято к сведению много лет тому назад.
Много печалей тому назад. Много разочарований, пароксизмов уныния и в
огорчении заломленных рук тому назад. Ну не нужна никакому массовому
человеку ни твоя честность, ни порядочность твоя и ни кристальная чистота
твоих намерений! Не верит он тебе. И не хочет верить. А бы если даже и
хотел, то не может. Не умеет. А если верит, то лишь по привычке и до
первого промаха... "Придите и володейте нами." Господи, да сколько же еще
веков будет коряво висеть над миллионными нашими толпами этот
уныло-покорный анемичный лозунг? Приди и володей. Ими... Ты ими володей, а
они будут тебя (с удовольствием) бояться (с гордостью даже, с горделивым
чувством неописуемой и необъяснимой своей особости). Но - обязательно и в
первую голову - бояться. Потому что, как только мы перестаем бояться, у
нас просыпается какой-то специфический аппетит и мы тут же принимаемся
тебя поедать. Как это водится у некоторых стадных или стайных животных...
Экая вековая пошлость, однако же: съедай, дабы не быть съеденным......
этом не думают никогда. Они вообще не часто думают. Прикидывают, кумекают,
мозгуют, фурычат, схватывают, секут, врубаются - да. Но не думают.
Зачем?.. Я великолепно помню это замечательное состояние духа, когда
думать полагалось как бы НЕЭКОНОМНЫМ. Экономным полагалось - верить. А
потом, спустя некоторое время, столь же экономным сделалось НЕ верить.
Никому. Ни во что. Ни за какие коврижки...
было. А Ванечке было не до того. Ванечка держал скорость около сорока.
Ничтожная скорость эта казалась огромной и опасной, быстрее ехать было -
по этой дороге - просто нельзя. Дорога была узкая, извилистая и разбитая.
Ее не чинили лет, наверное, двадцать, а может быть и вообще никогда.
Угрюмые, черные заросли, мокрые и голые, озарившись оранжево-белым,
угрожающе выскакивали из тьмы навстречу и, напугав, уходили во тьму,
вспыхнувши на прощанье красными и синими огнями проблесковых маячков.
Трясло и подбрасывало все время, - не покачивало, не баюкало, а бросало,
трясло и швыряло - никакие суперрессоры "адиабаты" не помогали, а когда
Ванечка, после очередного зубодробительного ухаба, пытался перейти на
подушку - _т_а_к_ вдруг заносило, что казалось уже - все, конец,
доигрались-допрыгались...
исчезали мрачно-красные огни Майкла. На этой дороге его преимущества были
очевидны - сказывался класс ПРОФИ. Ванечка был хороший водитель, даже
наверное отличный, но Майкл был - ВОДИЛО. Догнать его здесь было
невозможно, хотя Ванечка, видимо, и тужился (тайком): поддавал на прямых
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Сапковский Анджей
Контровский Владимир
Майер Стефани